Герника (картина)

Пабло Пикассо

Герника. 1937

Guernica

Холст, масло. 349 × 776 см

Музей королевы Софии, Мадрид

К:Картины 1937 года

«Гéрника» (исп. Guernica) — картина Пабло Пикассо, написанная в мае 1937 г. по заказу правительства Испанской Республики для испанского павильона на Всемирной выставке в Париже. Тема картины, исполненной в манере кубизма и в чёрно-белой гамме, — бомбардировка Герники, произошедшая незадолго до этого, а также ужас испанской революции (1931-1939 годов) и Гражданской войны в Испании.

После выставки полотно выставлялось в ряде стран (в основном в США). Сам Пикассо заявлял, что хотел бы видеть её в музее Прадо, но лишь после восстановления в Испании республики. Картина была помещена в Прадо в 1981 году, а в 1992 году перевезена с другими произведениями искусства XX века в Музей королевы Софии в Мадриде, где и хранится по сей день.

История создания полотна

Причиной создания «Герники» Пикассо стала бомбардировка города Страны Басков — Герники. Одним из важнейших событий революции в Испании (1931-1939 года) стала Гражданская война. Во время Гражданской войны в Испании 26 апреля 1937 года легион «Кондор», добровольческое подразделение люфтваффе, совершил налёт на Гернику. На город за три часа было сброшено несколько тысяч бомб; в результате шеститысячный город был уничтожен, около двух тысяч жителей оказались под завалами. После налета Герника горела ещё трое суток. За этими событиями наблюдал весь мир, в том числе и Пабло Пикассо. Испанский поэт и видный общественный деятель Рафаэль Альберти впоследствии вспоминал: «Пикассо никогда не бывал в Гернике, но весть об уничтожении города сразила его, как удар бычьего рога». Бомбардировка Герники послужила толчком к созданию знаменитого полотна. Картина была написана буквально за месяц — первые дни работы над картиной Пикассо работал по 10-12 часов и уже в первых набросках можно было увидеть главную идею. Создавалось впечатление, что художник уже давно продумал концепцию полотна, и только сейчас воплощал свои идеи в жизнь.

На Всемирной выставке в Париже Пикассо представил свою картину широкой аудитории, но реакция зрителей не совсем соответствовала представлениям художника. Известный французский архитектор Ле Корбюзье, присутствовавший на открытии испанского павильона, вспоминал потом: «„Герника“ видела в основном спины посетителей». Однако не только простые посетители выставки не были подготовлены к восприятию картины, в такой своеобразной форме рассказывающей об ужасах войны. Далеко не все специалисты приняли «Гернику»: одни критики отказывали картине в художественности, называя полотно «пропагандистским документом», другие пытались ограничить содержание картины только рамками конкретного события и видели в ней только изображение трагедии баскского народа. А мадридский журнал «Сáбадо грáфикo» даже писал: «Герника — полотно огромных размеров — ужасна. Возможно, это худшее, что создал Пабло Пикассо за свою жизнь».

Впоследствии Пабло Пикассо, говоря о судьбе своего детища, заметил: «Чего только не довелось мне услышать о моей „Гернике“ и от друзей, и от врагов». Однако друзей было больше. Долорес Ибаррури, например, сразу высоко оценила картину Пикассо: «„Герника“ — страшное обвинение фашизму и Фрáнко. Она мобилизовывала и поднимала на борьбу народы, всех мужчин и женщин доброй воли. Если бы Пабло Пикассо за свою жизнь не создал ничего, кроме „Герники“, его всё равно можно было бы причислить к лучшим художникам нашей эпохи». Датский художник-карикатурист Херлуф Бидструп считал «Гернику» самым значительным антивоенным произведением. Он писал: «Люди моего поколения хорошо помнят, как фашисты подвергли садистской бомбардировке город Гернику во время гражданской войны в Испании. Художник показал зверское лицо войны, отражение той страшной действительности в абстрактных формах, и она по-прежнему в нашем антивоенном арсенале».

Эта картина как нельзя лучше передаёт всю трагичность бессердечия людей.

Описание

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

«Герника» представляет собой картину, написанную маслом в чёрно-белых тонах, 3,5 м высотой и 7,8 м длиной. Это огромное полотно было написано с невероятной скоростью — всего за месяц.

«Герника» представляет сцены смерти, насилия, зверства, страдания и беспомощности, без указания их непосредственных причин. Выбор чёрно-белой палитры, с одной стороны, передаёт хронологическую близость к газетной фотографии того времени, с другой — отражает безжизненный характер войны.

«Герника» изображает страдающих людей, животных, и здания, трансформированные под воздействием насилия и хаоса.

• Все сцены разворачиваются в пределах комнаты, в левой открытой части которой над женщиной, оплакивающей мёртвого ребёнка в её руках, стоит бык с широко открытыми глазами.
• Центральный план занят лошадью, падающей в агонии, как будто бы она только что была пронзена копьем или дротиком. Нос лошади и верхние зубы образованы формой человеческого черепа.
• Под лошадью — мёртвый, по-видимому, расчлененный солдат, чья отрубленная рука все ещё сжимает обломок меча, из которого растет цветок.
• Прозрачная лампочка в форме глаза горит над головой страдающей лошади (лампа из камеры пыток).
• Справа вверху от лошади, античная маска, которая кажется свидетельницей происходящих перед нею сцен, как бы вплывает в комнату через окно. Её рука, также вплывающая в комнату, держит зажжённую лампу.
• Непосредственно справа, чуть ниже вплывающей женской фигуры, преисполненная благоговейного страха женщина подалась к центру. Её безучастный взгляд направлен на сверкающую лампочку.
• Кинжалы, олицетворяющие пронзительный крик, заменяют языки быка, скорбящей женщины, и лошади.
• За быком, на полке — птица в панике, по-видимому, голубь.
• На правом краю расположена фигура с поднятыми от ужаса руками, попавшая в ловушку из огня сверху и снизу.
• Тёмная стена с открытой дверью завершает правый конец картины.
• На руках мёртвого солдата видны стигматы (болезненные кровоточащие раны, открывающиеся на теле некоторых глубоко религиозных людей — тех, кто «пострадал как Иисус»). Пикассо не был религиозен. Хотя его личность сформировалась под воздействием культуры преобладающе католической Испании, эти символы не должны интерпретироваться как христианская идентификация художника. Пикассо использует хорошо опознаваемый образ, чтобы продемонстрировать, что люди вынуждены страдать безо всякой на то причины.
• Пол напоминает карту, план боевых действий.

Трактовки изображённого на картине

• Множество разногласий вызвала изображённая в левом верхнем углу картины голова быка — это персонаж, который смотрит на всё происходящее вокруг абсолютно безразлично, его взгляд устремлён в никуда. Он не сочувствует участникам картины, не может понять всего ужаса происходящего. Некоторые искусствоведы считают, что это олицетворение фашизма и всего мирового зла. Именно быку лошадь, находящаяся в центре, адресует свои последние «проклятья», но бык не замечает её, как и не замечает всего, что происходит вокруг. Другие исследователи, например Н. А. Дмитриева, предполагают, что бык — символ глухоты, непонимания, неведения.
• Некоторые испанцы трактуют быка как саму Испанию, которая отвернулась от происходящего в Гернике (отсылка к тому, что Франко разрешил бомбардировку своего города)

Интересные факты

• В 1940 году через некоторое время после вступления германских войск в Париж к Пабло Пикассо пришли из гестапо. На столе художника находились открытки с репродукцией «Герники». «Это вы сделали?» — задали мастеру риторический вопрос о картине. «Нет, — ответил он, — это сделали вы. Можете взять себе на память». Неизвестно, почему нацисты оставили этот ответ без последствий.

Ссылки

• [www.elrelojdesol.com/zoomable-paintings/pablo-ruiz-picasso/index2.htm Онлайн репродукция с возможностью увеличения деталей]
• [www.guernicamag.com/features/6/the_painting_guernica/ The Painting, Guernica] — октябрь 2004  (англ.)
• [www.picasso-pablo.ru/works/fotohronika-sozdaniya-gerniki.html Фотохроника создания Герники]

Отрывок, характеризующий Герника (картина)

– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.