Герсеванов, Николай Борисович

Николай Борисович Герсеванов
генерал-майор Николай Борисович Герсеванов
Дата рождения	1809(1809)
Дата смерти	4 июля 1871(1871-07-04)
Место смерти	Екатеринослав
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Генеральный штаб
Годы службы	1844—1860
Звание	генерал-майор
Командовал	2-я бриг. 12-я пехотная дивизия
Сражения/войны	Кавказская война, Венгерская кампания, Крымская война
Награды и премии	Орден Святого Владимира 4-й ст. (1849), Орден Святой Анны 2-й ст. (1852), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1854), Золотое оружие «За храбрость» (1855), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1855), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1858)

Николай Борисович Герсеванов (1809—1871) — генерал-майор, участник обороны Севастополя, публицист.

Биография

Сын Екатеринославского губернского предводителя дворянства, родился в 1809 г., начальное образование получил в Ришельевском лицее в Одессе, куда поступил в 1818 г.

В 1825 г. вступил в военную службу юнкером в Новороссийский драгунский полк, в ноябре 1826 г. переведён в Белгородский уланский полк, 8 октября 1829 г. произведён в корнеты в Псковский кирасирский полк, в ноябре 1831 г. переведён в Стародубовский кирасирский полк, 5 июня 1834 г. произведён в поручики, в 1834 г. поступил в Военную академию, которую окончил, в чине штабс-ротмистра (произведён 23 апреля 1836 г.), в декабре 1836 г., после чего причислен к департаменту Генерального штаба. 27 апреля 1837 г. произведён в ротмистры, а в октябре того же года переведён штабс-капитаном в Генеральный штаб и назначен состоять при 6-м пехотном корпусе. 9 сентября 1840 г. вновь переведён в департамент Генерального штаба, а по производстве в капитаны (30 марта 1841 г.) назначен на службу в 5-й пехотный корпус.

С 20 сентября 1842 г. и с 29 августа 1844 г. исправлял должность старшего адъютанта 1-го отделения штаба этого корпуса, квартировавшего в Одессе. В 1844 г. участвовал в военных действиях против горцев на Кавказе и за отличие произведён в подполковники (12 сентября), после чего совершил поездку за границу для поправления здоровья. По возвращении из отпуска 24 октября 1848 г. назначен дивизионным квартирмейстером 13-й пехотной дивизии и по поручению военного министерства составил «Военно-статистическое обозрение Таврической губернии» (СПб. 1849); книга эта была напечатана при Генеральном штабе, как секретная. Герсеванов здесь верно указал слабые стороны укреплений Севастополя, как военного порта, и предугадал удобное место стоянки неприятельского флота в Камышевой бухте. С 11 октября 1848 г. по 11 июня 1849 г. временно управлял частью Генерального штаба при войсках 5-го корпуса.

Участие в Венгерской кампании (он исправлял должность обер-квартирмейстера отряда, действовавшего в Трансильвании) дало ему чин полковника (18 октября 1849 г.) и ордена св. Владимира 4-й степени с бантом (12 ноября 1849 г.) и австрийский св. Леопольда. 30 августа 1850 г. Герсеванов отчислен от должности обер-квартирмейстера 13-й пехотной дивизии и назначен состоять при штабе 5-го пехотного корпуса. 30 июня 1852 г. он назначен обер-квартирмейстером того же корпуса (эту должность дважды исправлял и раньше). 6 декабря 1852 г. награждён орденом св. Анны 2-й степени.

В марте 1854 г. назначен состоять при штабе 3-го, 4-го и 5-го пехотных корпусов и участвовал в военных действиях против турок на Дунае, причем заведовал осадными работами под Силистрией (за отличие получил 10 ноября орден св. Владимира 3-й степени), а 13 сентября того же года командирован в распоряжение главнокомандующего сухопутными и морскими силами в Крыму князя Меншикова и исправлял затем должности начальника штаба (с 23 октября) и генерал-квартирмейстера (с 6 декабря). Он участвовал в сражениях 13 октября при Балаклаве, 24 октября под Инкерманом, за что награждён золотой саблей с надписью «За храбрость», 30 мая 1855 г. в стычке с французской кавалерией в Байдарской долине, где он командовал летучим отрядом, 4 августа в сражении на Чёрной речке и в защите Севастополя. 29 октября 1855 г. произведён в генерал-майоры с назначением командиром 2-й бригады 14-й пехотной дивизии и в том же году награждён бриллиантовым перстнем с вензелевым изображением Высочайшего имени «за отличное исполнение важных и многотрудных обязанностей» (за дела в Байдарской долине) и орденом св. Георгия 4-й степени за 25 лет беспорочной выслуги в офицерских чинах (26 ноября, № 9677 по списку Григоровича — Степанова)).

28 марта 1857 г. назначен помощником командующего 14-й пехотной дивизии. В 1858 г. получил орден св. Станислава 1-й степени и перечислился в запасные войска. 12 марта 1860 г. вышел в отставку по домашним обстоятельствам, после чего поселился в своем имении Николаевке, Новомосковского уезда, Екатеринославской губернии и служил по выборам Новомосковским уездным предводителем дворянства (1860—1866) и почётным членом Екатеринославской губернской земской управы.

Герсеванов состоял членом Одесского общества истории и древностей (с 30 октября 1856 г.) и Общества сельского хозяйства Южной России, учредителем которого он и был. Он первый в «Записках» последнего общества и в «Одесском вестнике» заявил о вреде, приносимом земледелию сусликами. Герсеванов несколько раз путешествовал по Западной Европе и Востоку.

Герсеванов был женат на дочери действительного статского советника Пелагее Зубковой, но детей не имел. Скончался он в одиночестве (семейная жизнь сложилась для него неблагоприятно) 4 июля 1871 г. в своём имении. Погребён в Екатеринославе, на городском кладбище.

Литературная деятельность

Ещё состоя на службе, Герсеванов всё свободное время посвящал чтению и литературным занятиям. Герсеванов печатал свои труды в «Сыне отечества», «Отечественных записках», «Одесском вестнике», «Русском инвалиде», «Северной пчеле», «Вести» и других изданиях. В «Сыне отечества» напечатаны им статьи: «Петербург и Москва» и «О водяных и сухопутных сообщениях в России» (обе в 1839 г., № 9), в «Одесском Вестнике» статьи о Кавказе (1845 г.) и многие другие, в «Отечественных записках»: «Замечания о торговых отношениях Сибири и России» (1841 г., т. XIV), «Мысли о постройке Исакиевского моста частною компаниею» (1842 г., т. XX), «О пьянстве в России» (1842 г., т. XXV), «О живых изгородях» (1843 г., т. XXVII), «Рим. Отрывок из путевых впечатлений туриста» (1846 г., т. XLV и XLVI), «Путевые впечатления туриста в 1845 году. Неаполь» (1846 г., т. XLVIII и XLIX), «Из путевых впечатлений туриста. Кёльнский собор» (1847 г., т. LV); «Переезд через Симплон» (1848 г., т. LVIII). Статья его «О пьянстве в России» была издана и отдельной брошюрой; в ней он предлагал средства к уничтожению пьянства, между прочим замену водки пивом. В 1857 и 1859 гг. Герсеванов напечатал в «Северной пчеле» две статьи о безвозвратности издержек русских помещиков за границей. Освобождение крестьян нашло в Герсеванове противника: он считал эту реформу вредной для частного хозяйства. В октябре 1859 г. он послал шефу жандармов князю В. А. Долгорукову записку под заглавием: «Замечания на журналы комиссии по крестьянскому вопросу № 17—32», в которой доказывал, что действия комиссии клонятся к ущербу прав самодержавной власти и будут иметь следствием всеобщую Пугачевщину. Такие же записки посланы были им Я. И. Ростовцеву (в сокращении) и Новороссийскому генерал-губернатору графу А. Г. Строганову. 6 декабря того же года он послал графу Строганову новые замечания на журналы редакционной комиссии № 32—52, в которых упрекает комиссию в том, что она берет в основание важных государственных реформ социализм, и во избежание бед советует ей для успокоения умов сжечь почти все свои труды и издать тотчас же манифест, дозволяющий крестьянам откупаться лично с тем, чтобы дворянские губернские собрания назначили сами максимум и минимум выкупной суммы в губернии. В 1860 г. Герсеванов напечатал в Берлине книжку: «О социализме редакционных комиссий. Письмо к председателю их, генералу Ростовцеву, помещика Екатеринославской губернии». Герсеванов интересовался и еврейским вопросом, по которому им напечатаны: в «Санкт-Петербургских ведомостях» 1858 г. (№ 81) возражение на статью Н. И. Пирогова о Талмуд-торе в «Одесском Вестнике» № 26, в «Одесском вестнике» две статьи, в «Северной пчеле» 1860 г. (№ 63 и 64) статья «О народном характере евреев», изданная им также отдельной брошюрой в Одессе и, наконец, в «Вести» 1863 г. (№ 3) «Заметка о еврейско-польском вопросе». Статьи его в «Северной Пчеле» вызвали полемику между прочим с Пассовером в «Московских ведомостях» (1860 г., № 90 и 219).

В 1861 г. Герсеванов издал в Одессе брошюру: «Гоголь пред судом обличительной литературы», наделавшую в то время много шума. Эти произведения его пера возбудили к нему вражду сторонников освобождения крестьян, защитников евреев и почитателей Гоголя. Ещё вскоре после Крымской кампании Герсеванов под влиянием слышанных им укоров князю A. С. Меншикову поместил в «Одесском вестнике» статью, в которой указал на некоторые недостатки малочисленной армии, защищавшей Севастополь, а в 1867 г., добыв несколько секретных документов, напечатал их в Париже в книге: «Несколько слов о действиях русских войск в Крыму в 1854 и 1855 гг.», к которой присоединил свою статью: «О причинах тактического превосходства французов в кампанию 1854 и 1855 гг., составлено в 1856 г.», напечатанную раньше в «Русском Инвалиде» 1858 г., № 86 и 87 (были и отдельные оттиски). Книга вызвала несколько статей в «Одесском вестнике» 1867 г., на которые Герсеванов отвечал там же (1868 г., № 98). В 1870 г. им напечатан в Одессе по поводу этой же книги «Ответ генералу Бутурлину». В 60-х годах разница во взглядах с большинством земских деятелей заставляла его часто прибегать к газетной полемике. В это время им напечатаны в «Вести» статьи «О неудовлетворительности правил о найме сельских рабочих» (1864 г., № 41 и 50). Кроме вышеуказанных статей и брошюр Герсеванова можно указать ещё следующие: 1) «О влиянии неурожаев на увеличение смертности в Новороссийском крае в 1849—1850 гг.» («Статистический сборник», издание Императорского географического общества, т. II, 1854 г.); 2) «Какие железные дороги выгоднее для России: конные или паровые?» (Одесса, 1856 г.); 3) «О каменноугольной промышленности в Новороссийском крае и о средствах к её развитию» («Одесский вестник» 1857 г., № 61 и 62); 4) «О водопроводах в Одессе и Марсели» (там же, № 82); 5) «Несколько слов о нашей кавалерии» («Русский инвалид» 1858 г., № 156); 6) «Походы древних полководцев в Средней Азии» (там же, № 252); 7) «О литературной деятельности Сенковского» («Северная пчела» 1858 г., № 190 и 196); 8) «Нужна ли в России большая армия» («Северная пчела» 1859 г., № 132 и 133); 9) «О применении маневров на охоте или о военной охоте» («Военный сборник» 1860 г., № 1); 10) «О жалованье предводителям дворянства» («Современная летопись» 1860 г., сентябрь, № 1); 11) «Поездка в Грушевку» («Одесский вестник» 1864 г., № 34); 12) «О трехлетней деятельности мировых посредников Новомосковского уезда» («Одесский вестник» 1864 г., № 201, и «Весть» 1864 г., № 37).

Источники

• Чулков Н. П. Герсеванов, Николай Борисович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Герсеванов, Николай Борисович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Глиноецкий Н. П. Исторический очерк Николаевской академии Генерального штаба. — СПб., 1882
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). — СПб., 1869

Отрывок, характеризующий Герсеванов, Николай Борисович

Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.