Герцензон, Алексей Адольфович
Поделись знанием:
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
| Алексей Адольфович Герцензон | |||||||||
 | |||||||||
| Дата рождения: | |||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место рождения: | |||||||||
| Дата смерти: |
13 декабря 1970 (68 лет) | ||||||||
| Место смерти: | |||||||||
| Страна: |
СССР | ||||||||
| Научная сфера: | |||||||||
| Место работы: |
| ||||||||
| Учёная степень: | |||||||||
| Учёное звание: | |||||||||
| Альма-матер: |
1-й МГУ | ||||||||
| Известен как: |
специалист по уголовному праву и криминологии | ||||||||
| Награды и премии: |
| ||||||||
Алексей Адольфович Герцензон (4 (17) марта 1902, Кишинёв Бессарабской губернии — 13 декабря 1970, Москва) — известный советский криминолог, доктор юридических наук, профессор, Заслуженный деятель науки РСФСР.
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[www.law.msu.ru/sites/default/files/images/%D0%93%D0%B5%D1%80%D1%86%D0%B5%D0%BD%D0%B7%D0%BE%D0%BD.jpg Фотография Алексея Герцензона на сайте Юридического факультета МГУ] |
Содержание
Биография
Родился в Кишинёве в еврейской семье. Его отец — Адольф Яковлевич Герцензон — был присяжным поверенным (в 1920-е годы — преподаватель Рабочего факультета имени Н. И. Бухарина). В Москве семья жила в Трубниковском переулке, дом 4, кв. 5.
В 1925 году окончил правовое отделение 1-го МГУ. В 1929 году защитил кандидатскую диссертацию на тему «Борьба с преступностью в СССР».
В 1929—1935 годах работал заведующим сектором уголовной статистики Центрального статистического управления СССР, начальником отдела статистики Главного управления милиции НКВД СССР.
Одновременно А.А. Герцензон вёл интенсивную научно-педагогическую деятельность. С 1931 года — профессор Института советского права. Работал в Московском юридическом институте: сначала был заведующим кафедрой, а затем стал его директором. Трудился в Институте государства и права АН СССР, Всесоюзном институте юридических наук.
В 1939 году защитил докторскую диссертацию на тему «Основные проблемы судебной статистики». В период с 1942 по 1952 год состоял на должности профессора Военно-юридической академии РККА.
С 1963 года и по день своей кончины руководил сектором во Всесоюзном институте по изучению причин и разработке мер предупреждения преступности при Прокуратуре СССР.
Научная деятельность
Круг научных интересов А.А. Герцензона очень широк. Им опубликовано свыше 250 научных трудов. Его работы, посвященные проблемам уголовного права, представляют собой значительный вклад в эту науку. Среди них — учебники Общей части уголовного права, работы, посвящённые научно-практическому анализу Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик и Уголовного кодекса РСФСР 1960 года. А.А. Герцензон принимал активное участие в подготовке Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 года, а также изданных на их базе уголовных кодексов союзных республик.
Важное место среди трудов А.А. Герцензона занимают работы по изучению и предупреждению преступности — криминологии. Проблемам преступности и её причин были посвящены его первые научные труды, вышедшие из печати ещё в 1925 году; эти же проблемы исследуются им в работах: «Введение в советскую криминологию» (М., 1965) и «Актуальные проблемы советской криминологии» (М., 1967).
Большое внимание профессор А.А. Герцензон уделял проблемам уголовной статистики. Его учебники по уголовной (судебной) статистке выдержали несколько изданий.
Ценным вкладом в науку уголовного права и историю политических учений являются его работы, посвящённые уголовно-правовым теориям мыслителей Франции XVIII века. — Марата, Вольтера и Робеспьера.
Служба в Вооружённых Силах
Воинские звания:
Прохождение службы в Советской Армии:
- 26 июля 1941 — сентябрь 1956 — Старший преподаватель кафедры уголовного права Военно-юридической Академии РККА[4].
- Сентябрь 1956 — 6 июля 1957 — Старший преподаватель кафедры уголовного права Военно-политической Академии им. В. И. Ленина[5].
Уволен из кадров СА в запас по ст. 59 п. «б»., прослужив в Вооружённых Силах 15 лет 10 месяцев[6].
Награды
- Орден Красной Звезды
- Медаль «За боевые заслуги»
- Медаль «За оборону Москвы» (1.05.1944)
- Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (22.05.1945)
- Юбилейная медаль «30 лет Советской Армии и Флота» (22.02.1948)
- Медаль «В память 800-летия Москвы» (20.09.1947)
- Медаль «За боевые заслуги» (19.02.1951)
- Орден Красной Звезды (30.12.1956)
Библиография
- Герцензон А.А. Актуальные проблемы советской криминологии. М., 1967.
- Герцензон А.А. Ближайшие задачи изучения преступности // Социалистическая законность. 1944. №2[7].
- Герцензон А.А. Борьба с преступностью в СССР. М., 1929.
- Герцензон А.А. Борьба с преступностью в РСФСР // Советское право. 1929. №3.
- Герцензон А.А. Введение в советскую криминологию. М., 1965.
- Герцензон А.А. Военно-судебная статистика. Учебное пособие для слушателей ВЮА КА. М., 1946.
- Герцензон А.А., Вышинская З. Борьба с убийствами в судебной практике 1935 г. // За соц. законность. 1935. №12.
- Герцензон А.А., Вышинская З. Охрана личности и борьба с убийствами (обзор) // Проблемы уголовной политики. Кн. III. 1937.
- Герцензон А.А. Грингауз Ш.С., Исаев М.М., Дурманов Н.Д., Утевский Б.С. История советского уголовного права 1919 – 1947 гг. М., 1948.
- Герцензон А.А. Губернские революционные трибуналы, народные суды и товарищеские суды в 1918-1920 гг. (материалы к истории советской уголовной политики) // Советское государство. 1933. №6.
- Герцензон А.А. Двадцать лет социалистического уголовного законодательства // Социалистическая законность. 1937. №11.
- Герцензон А.А. Задачи изучения преступности // Проблемы изучения преступности. Сборник. М., 1945.
- Герцензон А.А. Задачи советской уголовной статистики на современном этапе // Советская юстиция. 1934. №5.
- Герцензон А.А. Из истории советского уголовного права. Ученые труды (Всесоюзн. ин-т юрид.наук). Вып. 10. 1947.
- Герцензон А.А. Изучение московской преступности. Отчет за 1926 г. // Пролетарски суд. 1927. №19-20.
- Герцензон А.А. Имущественные преступления и реформа УК // Советское государство и революция права. 1930. №10.
- Герцензон А.А. Итоги и перспективы изучения преступности и борьбы с нею // Пролетарский суд. 1927. №19-20.
- Герцензон А.А. Карательная политика и уголовное законодательство Временного правительства // Советское государство и право. 1941. №2.
- Герцензон А.А. К вопросу об оценке основных направлений в науке уголовного права // Труды научной сессии Всесоюзного института юридических наук 1 – 6 июля 1946 г. М, 1948.
- Герцензон А.А. Квалификация преступления. М., 1947.
- Герцензон А.А. К изучении воинской преступности и преступности военного времени в буржуазных государствах (XIX век – начало XX века) // Ученые записки (Всесоюзн. ин-т. юрид.наук) Вып. 4. 1945.
- Герцензон А.А. К изучению истории уголовно-правовых теорий XVIII – XIX вв. М., 1947.
- Герцензон А.А. К изучению преступности в капиталистическом обществе // Советское государство и право. 1948. №8.
- Герцензон А.А. Классовая борьбы с пережитками старого быта (борьба с преступностью) // Советская юстиция. 1934. №2.
- Герцензон А.А. К методике индивидуально-социалогического изучения правонарушителей // Преступник и преступность. Сборник 2. М., 1927.
- Герцензон А.А. Криминалистические очерки. Очерк 1. Методологические предпосылки изучения преступности // ВСЮ. 1928. №7; Очерк 2. Ближайшие задачи изучения преступности // ВСЮ. 1928. №15-16; Очерк 3. Академическая практика в криминологической клинике // ВСЮ. 1928.
№21.
- Герцензон А.А. Криминология (Учебник советской криминологии для юридических факультетов и институтов), с соавторами. М., 1966.
- Герцензон А.А. Курс судебной статистики. М., 1939.
- Герцензон А.А. Курс уголовного права. М., 1944.
- Герцензон А.А., Лапшина Н.С. Закон о заращении аборта (обоснование изменения уголовной политики в области борьбы с абортом в СССР) // Социалистическая законность. 1936. №10.
- Герцензон А.А., Лапшина Н.С. Убийства в РСФСР и за границей // Убийства и убийцы. Сборник статей. М., 1928.
- Герцензон А.А. Московский юридический институт и 185-летие высшего юридического образования // Советское государство и право . 1940. №2.
- Герцензон А.А. Московский юридический институт (В юридических институтах) // Советская юстиция. 1941. №16.
- Герцензон А.А. Некоторые вопросы построения советской криминологии // Преступник и преступность. Сборник 2. М., 1927.
- Герцензон А.А.Нищенство и беспризорность. М., 1929.
- Герцензон А.А. Новые данные о преступности и репрессии в странах капитала (обзор) // Социалистическая законность. 1936. №1.
- Герцензон А.А. О едином учете преступлений и наказаний. Сокращенная стенограмма доклада в институте уголовной политики // Социалистическая законность. 1936. №6.
- Герцензон А.А. О направлениях криминологических исследований // Советское государство и право. 1964. №8.
- Герцензон А.А. Об изучении преступности // Вопросы криминалистики. 1960. Сб. IX.
- Герцензон А.А. Об изучении преступности // Советская криминалистика на службе следствия. Сборник статей. Вып. II. М., 1958.
- Герцензон А.А. Об изучении и предупреждении преступности // Советское государство и право. 1960. №7.
- Герцензон А.А. Об основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик. М., 1959.
- Герцензон А.А. Общеуголовная преступность и классовое начало в уголовной политике СССР // Советское право. 1926. №6.
- Герцензон А.А. Основные тенденции динамики преступности за 10 лет // Советское право. 1928. №1.
- Герцензон А.А. Основные проблемы судебной статистики. М., 1939.
- Герцензон А.А. Основные положения Уголовного кодекса РСФСР 1960 года. (Научно-популярный очерк). М., 1961.
- Герцензон А.А., Остроумов С. К вопросу о показательности выборочных криминологических исследований // Вопросы криминалистики. 1964. №11.
- Герцензон А.А. Основные черты современной преступности в РСФСР // Революция права. 1929. №4.
- Герцензон А.А. Организация международного союза криминалистов // Адм. вестник. 1925. №11.
- Герцензон А.А. Органы юстиции в борьбе с преступлениями против личности // За соц. законность. 1935. №3.
- Герцензон А.А. Органы юстиции в борьбе с хулиганством (по материалам научно-исследовательского института уголовной политики при Прокуратуре СССР, НКЮ РСФСР) // За соц. законность. 1935. №2.
- Герцензон А.А., Ошерович Б.С. Советское уголовное право. Краткий учебник для юридических школ и курсов. М., 1937.
- Герцензон А.А. Показатели динамики преступности // Советское право. 1925. №6.
- Герцензон А.А. Половая преступность в дореволюционной России // Правонарушения в области сексуальных отношений. Сборник статей. М., 1927.
- Герцензон А.А. Понятие преступления в советском уголовном праве. М., 1955.
- Герцензон А.А. Посягательства на социалистическую собственность и их юридическая квалификация // Социалистическая законность. 1938. №4.
- Герцензон А.А. Практические вопросы организации изучения преступности // Советская юстиция. 1958. №1.
- Герцензон А.А. Преподавание уголовного права в юридических институтах и программы по уголовному праву // Советская юстиция. 1938. №10.
- Герцензон А.А. Преступления против подчиненности и воинской чести. М., 1955.
- Герцензон А.А.Преступность и алкоголизм в РСФСР. Редакторы — Г. М. Сегал и Ц. М. Фейнберг. — Москва: Красный печатник, 1930.
- Герцензон А.А. Преступность в капиталистических странах во время второй мировой войны // Советское государство и право. 1948. №1.
- Герцензон А.А. Преступность в капиталистических странах во время второй мировой войны // Советское государство и право. 1949. №10.
- Герцензон А.А., Никифоров А.С. Преступность в капиталистическом мире после второй мировой войны. М.,1963.
- Герцензон А.А. Преступность в Соединенных Штатах Америки. Характеристика преступности в эпоху империализма // Труды Военно-юридической академии. Вып. VIII. 1948.
- Герцензон А.А. Преступность в США. Стенограмма лекции, прочитанной в Центральной лектории в Москве. М, 1948.
- Герцензон А.А. Преступность в странах империализма. М., 1951.
- Герцензон А.А. Преступность эпохи первой русской революции // Советское право. 1926. №3.
- Герцензон А.А. Проблема единого учета преступлений и наказаний // Проблемы уголовной политики. 1937. кн. III.
- Герцензон А.А. Проблема законности и правосудия во французский политических учениях XVIII века. М., 1962.
- Герцензон А.А. Программа курса уголовного права // Социалистическая законность. 1945. №1-2.
- Герцензон А.А. Программа по уголовному праву для юридических школ. М., 1947.
- Герцензон А.А. Программа по уголовному праву для шестимесячных курсов переподготовки народных судей. М., 1945.
- Герцензон А.А. Пути развития советской науки уголовного права за 30 лет // Советское государство и право. 1947. №11.
- Герцензон А.А. Пути устранения недостатков в разработке проблем уголовного права // Вестник высшей школы. 1947. №5.
- Герцензон А.А. Развитие понятия контрреволюционного преступления в истории социалистического уголовного законодательства // Советская юстиция. 1938. №1.
- Герцензон А.А. Развитие социалистического уголовного права до его кодификации // Проблемы социалистического права. Сборник 4. 1938. №4.
- Герцензон А.А. Разоблачение преступление империалистической буржуазии – одна из актуальных задач советской юридической науки // Советское государство и право. 1951. №5.
- Герцензон А.А. Реформа судебной статистики // За соц. законность. 1934. №12.
- Герцензон А.А. Рост хулиганства и его причины // Хулиганство и поножовщина. Сборник статей. М., 1927.
- Герцензон А.А. Руководящие начала по уголовному праву РСФСР и их историческое значение // Проблемы социалистического права. 1938. №3.
- Герцензон А.А. Советская уголовная статистика. М., 1937.
- Герцензон А.А. Советская уголовная статистика. Учебное пособие. М., 1935.
- Герцензон А.А., Ошерович. Б. Советское уголовное право. — М., 1937.
- Герцензон А.А. Советская юридическая наука и задача предотвращения преступлений // Советское государство и право. 1962. №1.
- Герцензон А.А. Сорокалетие советской науки уголовного права и вопросы изучения преступности и её причин. Тезисы доклада на Межвузовском научном совещании «40 лет Советского государства и права и развитие правовой науки». Л., 1957.
- Герцензон А.А. Социалистическое уголовное законодательство в борьбе с хищениями социалистической собственности // Ученые записки (Московск. юрид. ин-т). Вып.1.1939.
- Герцензон А.А. Социалистическое уголовное законодательство в период до издания первого советского уголовного кодекса // Социалистическая законность. 1937. №12.
- Герцензон А.А. Судебная статистика. Часть специальная. М., 1948.
- Герцензон А.А. Убийство в странах капитала // Уголовная политика капиталистических стран. М., 1937.
- Герцензон А.А. Преступность в странах империализма. М., 1951.
- Герцензон А.А. Уголовная ответственность за преступления против социалистической собственности // Советская юстиция. 1960. №4.
- Герцензон А.А. Уголовная статистика (семинарий на 2-м курсе судебного отделения ФСП 1 МГУ). М., 1929.
- Герцензон А.А. Уголовное право. Часть Общая. М, 1948.
- Герцензон А.А. Уголовное право (часть общая). Учебное пособие для слушателей ВЮА РККА. М., 1944
- Герцензон А.А. Уголовное право. Часть Общая. Учебное пособие для слушателей ВЮА. Т.1. М.,1948.
- Герцензон А.А. Уголовное право и социология. (Проблемы социологии уголовно права и уголовной политики). М., 1970.
- Герцензон А.А. Уголовно-правовая теория Жана Поля Марата. М., 1956.
- Герцензон А.А. Уголовное право и социология. Проблемы социологии уголовного права и уголовной политики. М., Юридическая литература, 1970.
- Герцензон А.А. Уголовный закон и личность преступника (учебное пособие). М., 1968.
- Герцензон А.А. Учет и статистика органов прокуратуры и решения I Всесоюзного совещания по уголовной статистике // За соц. законность. 1934. №11.
- Государственные преступления // Уголовное право. Особенная часть. М., 1938. Авт.: Герцензон А.А. Меньшагин В.Д.
- Сборник материалов по истории социалистического уголовного законодательства. Сост. Герцензон А.А. М., 1938.
- Сборник документов по истории уголовного законодательства СССР и РСФСР, 1917—1952. М., 1952.
- Юридистик мактаблар учун жиноят ћуќуќи программаси: умумий кисм. УзССР. Адлия министрлиги. Юридистик мактаблар ва курслар бошкармаси. — Ташкент, 1948.
Напишите отзыв о статье "Герцензон, Алексей Адольфович"
Примечания
- ↑ Приказ НКО № 0356 от 20.09.1941 г.
- ↑ Приказ НКО № 02106/п от 25.03.1943 г.
- ↑ Приказ МВС СССР № 0182 от 21.02.1948 г.
- ↑ Приказ ВЮА № 137/26.7.1941 г. Гл. ПУРККА № 0316 от 26.01.1945 г.
- ↑ Приказ нач. Гл. ПУМО СССР № 0714 от 7.09.1956 г.
- ↑ Приказ МО СССР № 01623 от 6.07.1957 г.
- ↑ Солодкин И.И., Асканазий Ф.М., Н.В. Марашлова. Советское уголовное право: библиография (1917-1960).. — Госюриздат. — Москва, 1961. — 323 с.
Литература
- Бабаев М. М. К 105-летию со дня рождения Герцензона Алексея Адольфовича // Российский криминологический взгляд. — 2007. — № 1. — С. 24-25.
- [az-libr.ru/index.shtml?Persons&35G/91cfd75a/index Видные учёные-юристы России (Вторая половина XX века)]. Энциклопедический словарь биографий / Под ред. докт. юрид. наук В. М. Сырых. — М.: РАП, 2006. — 548 с.
- Герцензон, Алексей Адольфович // Газлифт — Гоголево. — М. : Советская энциклопедия, 1971. — С. 430. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 6).</span>
- Военный университет. Страницы Истории. 1919—2009 / под общ. ред. ген.-полковника В. И. Марченкова. — М., 2009. — 248 с.
- Ефремов И. И. Военный университет: очерк истории. — М., 2002.
- Ермолович Я. Н., Иванов А. Л. Страницы истории кафедры уголовного права Военного университета. — М.: Военный университет, 2009. — 115 с.
- Алексей Адольфович Герцензон // Социалистическая законность. — 1971. — № 2. — С. 92.
- [law.edu.ru/magazine/article.asp?magID=5&magNum=2&magYear=1962&articleID=1131465 Биография А. А. Герцензона] // Правоведение. — 1962. — № 2. — С. 170.
Отрывок, характеризующий Герцензон, Алексей Адольфович
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.
К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Категории:
- Родившиеся 17 марта
- Родившиеся в 1902 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Кишинёве
- Родившиеся в Бессарабии
- Умершие 13 декабря
- Умершие в 1970 году
- Умершие в Москве
- Доктора юридических наук
- Кавалеры ордена Красной Звезды
- Награждённые медалью «За боевые заслуги»
- Награждённые медалью «За оборону Москвы»
- Награждённые медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
- Заслуженные деятели науки РСФСР
- Учёные по алфавиту
- Выпускники МГУ
- Юристы СССР
- Юристы России
- Криминологи
- Заслуженные деятели науки Российской Федерации
- Преподаватели Военно-юридической академии РККА
