Герцог Бофорт

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
О французском титуле см. герцог де Бофор

Герцог Бофорт (англ. Duke of Beaufort) — герцогский титул в пэрстве Великобритании, существующий с 1682 года. Принадлежит семье Сомерсетов, которая является единственной, происходящей от дома Плантагенетов по прямой мужской линии (хотя и через два внебрачных рождения). Название связано с замком Монморанси-Бофор в Шампани, Франция.





История

Основателем семьи Сомерсетов является Чарльз Сомерсет (ок. 1460—1526), внебрачный сын Генри Бофорта (1436—1464), 3-го герцога Сомерсета, военачальника Ланкастерской династии в войне Алой и Белой Розы. Бофорты были потомками Джона Гонта, герцога Ланкастера, от его любовницы Екатерины Суинфорд, впоследствии узаконенными, но не имевшими права на престол. После казни последнего Бофорта в 1471 году род пресёкся по законной мужской линии.

В 1485 году на престол вступил Генрих VII, сын Маргариты Бофорт. В 1514 году его сын Генрих VIII присвоил своему родственнику Чарльзу Сомерсету титул «граф Вустер».

Один из его потомков Генри, пятый граф Вустер (1577—1646), пожалован Карлом I в 1642 г. в маркизы Вустер, а его внук Генри (1629—1700) сделан Карлом II в 1683 г. 1-м герцогом Бофортом, «в знак помощи Нашему дому во время Нашей счастливейшей Реставрации, а также в знак его благороднейшего происхождения от короля Эдуарда III».

Наиболее примечательный представитель семьи Сомерсетов — фельдмаршал Великобритании Фицрой Сомерсет, 1-й барон Раглан (1788—1855), умерший от холеры во время Крымской войны. Лорд Раглан был младшим сыном 5-го герцога Бофорта.

В настоящее время этот титул носит Дэвид-Роберт Сомерсет, 11-й герцог Бофорт (род. 23 февраля 1928), наследовавший в 1984 г. двоюродному брату своего деда — Генри Сомерсету (1900—1984), десятому герцогу.

Второстепенные титулы — маркиз Вустер (носится как «титул учтивости» старшим сыном герцога), граф Гламорган (носится старшим внуком герцога).

Резиденция герцогов — Бадминтон-хаус, Глостершир.

Графы Вустер (1514)

Другие титулы: барон Герберт (1461)

Маркизы Вустер (1642)

Другие титулы: граф Вустер (1514) и барон Герберт (1461)

Герцоги Бофорт (1682)

Другие титулы: маркиз Вустер (1642), граф Вустер (1514), барон Герберт (1461)

Другие титулы (5-10 герцоги): барон Ботетуар (1803)

См. также

Напишите отзыв о статье "Герцог Бофорт"

Ссылки

  • [www.thepeerage.com/ The Complete Peerage]  (англ.)
  • [pages.prodigy.net/ptheroff/gotha/beaufort.html Генеалогия современных графов и маркизов Вустер из рода Бофорт-Сомерсет]  (англ.)

Источники

  • [www.archive.org/stream/completepeerageo02coka/completepeerageo02coka_djvu.txt The Complete Peerage of British Isles]. Vol. 2, L., 1913.

Отрывок, характеризующий Герцог Бофорт

– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!