Гамильтоны

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Герцог Гамильтон»)
Перейти к: навигация, поиск
Клан Гамильтон
Hamilton
Девиз

«Сквозь!» (гэльск. Troimh, англ. Through)

Земли

Арран, Ренфрушир

Символ

Листья лавра

Гамильтоны (англ. Hamilton) — шотландский дворянский род и возглавляемый им одноименный клан, один из важнейших в Южной Шотландии. Глава рода Гамильтонов до сих пор является Первым герцогом Шотландии и хранителем королевского дворца Холируд.





Происхождение

Семейство Гамильтонов считалось самым родовитым из семейств равнинной Шотландии. Некоторое время Гамильтоны даже претендовали на шотландский трон. Их нынешний глава — герцог, премьер-министр Шотландии, наследник дома Дугласов и наследственный хранитель дворца Холируд.

Гамильтоны, по-видимому, ведут своё происхождение от английских переселенцев в Клайдсайд в юго-западной Шотландии, поскольку есть несколько мест с названием Гамельтун, Гамбледоун и т. д. Первое упоминание о Гамильтонах относится к 1296 году, когда некий рыцарь Уолтер Фитцгилберт из Хамелдона выступил в поддержку английского короля Эдуарда I, пытавшегося захватить власть в Шотландии. Позднее, однако, род Гамильтонов перешел на сторону национального короля Роберта Брюса, за что был вознагражден замком Кадьов (или Кадзоу), ставшим родовым имением семьи. Восхождение Гамильтонов началось с женитьбы в 1474 году лорда Гамильтона на принцессе Марии, дочери шотландского короля Якова II. Их сын в 1503 году был возведён в титул графа Аррана и получил значительные земельные владения на одноименном острове, в том числе и замок Бродик. К середине 1530-х годов скончались все потомки первых королей из династии Стюартов по мужской линии, и графы Аррана стали наследниками шотландского престола. В XVI веке Гамильтоны неоднократно назначались регентами страны в периоды несовершеннолетия монархов и фактически являлись ведущим аристократическим родом страны. Попытки овладения престолом (особенно интенсивные при жизни Джеймса Гамильтона, герцога де Шательро), однако, не увенчались успехом. В 1599 году Гамильтоны получил титул маркиза, а в 1643 году Джеймс, 3-й маркиз, получил титул герцога Гамильтон. Этот титул перешел к его дочери Энн, которая вышла замуж за Уильяма Дугласа, графа Селкерка. Это случилось после смерти её дяди Уильяма, второго герцога, в сражении при Вустере в 1651 году. Граф Селкерк стал третьим герцогом Гамильтон, таким образом объединив два больших семейства. 4-й герцог был очень популярен благодаря упрямому сопротивлению объединению с Англией в 1707 году и позже был убит на дуэли с лордом Мохуном в 1712 году. В период движения якобитов в конце XVII — первой половине XVIII веков Гамильтоны остались верны королям Великобритании, что позволило им сохранить свои ведущие позиции в государственной системе страны до XX века. Именно на переговоры с герцогом Гамильтоном летел в 1941 году Рудольф Гесс, заместитель фюрера, когда он высадился с парашютом в Шотландии.

Существует несколько ветвей семейства Гамильтон: из Аберкорна, Далзелла и Иннервика.

Графы Арран

Маркизы Гамильтон

Герцоги Гамильтон

Шведские Гамильтоны

Представители шотландского дворянского рода появились в Швеции в XVII веке. Одним из представителей рода стал барон Хуго Юхан Гамильтон (16681748), попавший в плен в Полтавской битве (в последующем шведский фельдмаршал).

Русская «ветвь»

Существует версия, согласно которой записанный в VI часть родословной книги Тульской, Самарской и Московской губерний первый род нетитулованных дворян ХомутовыхРоссийской империи было известно три дворянских рода Хомутовых), происходит от шотландца Томаса Гамильтона, выехавшего в Россию из Великобритании в 1542 году вместе с малолетним сыном Петром, который потом состоял «на службе по Нову-Городу». Считается, что английское «Hamilton» было искажено в русском языке и превратилось в более понятное «Хомутов». Герб внесен в VII часть Общего гербовника дворянских родов Российской империи.[1]

Одна из представительниц рода потомков Томаса, сохранившая фамилию — Евдокия Григорьевна Гамильтон — была женой боярина Артамона Матвеева, другая — Евдокия Петровна — ушла в раскол; третья — Мария Даниловна Гамильтон, была казнена при Петре.[2] Сведения о русской ветви от Томаса до Евдокии известны из собственноручно начертанного Евдокией для своего сына от Артамона Матвеева родословного древа.

Напишите отзыв о статье "Гамильтоны"

Примечания

  1. Гамильтон, шотландский род // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. М. И. Семевский. [books.google.com/books?id=HrsGAAAAYAAJ&printsec=frontcover&dq=editions:LCCNsf89090114&lr=&hl=ru#v=onepage&q=&f=false Камер-фрейлина Мария Даниловна Гамильтон] // «Отечественные записки» (1860, т. CXXXII, № 9, с. 239—310)

Литература

Ссылки

  • [66.82.148.138/clanhamilton/ Сайт Общества клана Гамильтон] (англ.)
  • [www.electricscotland.com/webclans/htol/hamilto.html Клан Гамильтон] (англ.) на сайте ElectricScotland.com
  • [www.clanhamilton.net/ История и символы клана Гамильтон] (англ.)

Отрывок, характеризующий Гамильтоны

– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.