Герцог Осуна

Герцоги Осуна (duques de Osuna) — гранды Испании из рода Тельес-Хиронов (Téllez-Girón), которые в период расцвета Испании (в конце XVI и начале XVII века) обладали самыми крупными в стране частными земельными владениями после герцогов Медина-Сидония. На их землях стояли укреплённые города Уруэния на западе Кастилии и Осуна в Андалусии.

С каждым поколением род расширял свои владения, пока в середине XIX веке Мариано Тельес-Хирон, 12-й герцог Осуна не оказался обладателем 39 дворянских титулов, из которых 20 гарантировали статус гранда Испании. После смерти 12-го герцога, промотавшего своё состояние, титулы и имения Тельес-Хиронов были распределены между его родственниками.

Происхождение

Род Тельес-Хиронов по мужской линии представляет собой ветвь португальского дома да Кунья. Его родоначальник Палу Гутерреш сыграл заметную роль в осаде и взятии Лиссабона крестоносцами. В XII веке представители этого рода владели замком Табуа. Мартин Васкеш да Кунья выехал в Кастилию в годы Португальской смуты. Его жена Тереза принадлежала к роду Хиронов, прославленному в хрониках испанского средневековья. Потомки этого брака сменили фамилию да Кунья (или Акунья) на Тельес-Хирон.

К роду Акунья принадлежали графы Валенсия-де-Дон-Хуан и Альфонсо Каррильо, глава испанской церкви с 1446 по 1482 годы. Его племянник Хуан Пачеко при Генрихе Бессильном (1454-65 гг.) по сути единолично правил Кастильским королевством. В 1472 г. приобрёл титул герцога Эскалона, который его наследники носят до сих пор.

Младший брат Хуана, Педро Хирон (1423-66), использовал свой пост магистра ордена Калатравы для приращения владений своего семейства. В частности, он передал из распоряжения ордена в личную собственность город Осуна, а также перестроил под собственную резиденцию орденский замок Пеньяфьель. Не обращая внимание на действовавшее в ордене правило целибата, он прижил и впоследствии узаконил нескольких сыновей, которые владели графством Уруэния и писались (с 1464 г.) графами Уренья (Ureña).

Герцоги Осуна

Педро Хирон, 5-й граф Уренья (правнук магистра) выполнял разнообразные дипломатические поручения короля Филиппа II — ездил послом в Лиссабон и в Ватикан, управлял от его имени Южной Италией. В 1562 г. король даровал ему право именоваться герцогом Осуна. Старшему сыну герцога было позволено носить титул учтивости — «маркиз Пеньяфьель». Ходила молва, что драматург Тирсо де Молина был его внебрачным сыном.

Могущество рода Тельес-Хирон достигло зенита при 3-м герцоге Осуне (1574—1624). Этот так называемый «великий герцог Осуна» в 1611-16 гг. исправлял должность наместника (вице-короля) в Палермо, а в 1616-20 гг. — в Неаполе. Его секретарь Кеведо часто упоминает его на страницах своих произведений. В Неаполе придворным художником Осуны был Хосе де Рибера. Женой его сына была герцогиня Уседа — внучка герцога Лермы. После свержения Лермы и прихода к власти Оливареса попал в немилость и принуждён был удалиться в свои поместья. Опала Хиронов продлилась 30 лет.

9-й герцог Осуна в 1771 г. сочетался браком с 12-й герцогиней Бенавенте, после чего эти два титула стали неразлучны. Семейство герцога и герцогини не раз изображал Франсиско Гойя. После смерти 13-го герцога дель Инфантадо его владения и титулы унаследовал племянник — 11-й герцог Осуна. Ему наследовал в 1844 г. Мариано Тельес-Хирон (1814-82), 12-й герцог Осуна, 15-й герцог дель Инфантадо, который жил на широкую ногу и имел репутацию мота, в том числе и в России, где он возглавлял испанское посольство с 1856 по 1868 годы. От брака с принцессой Сальм-Сальм (впоследствии герцогиней де Круа) детей не имел.

Разгульная жизнь 12-го герцога — кавалера ордена св. Андрея Первозванного едва не закончилась банкротством. По новым законам наследования титулов ему должен был наследовать ближайший родственник, герцог Альба, однако испанская корона встревожилась чрезмерным сосредоточением титулов в руках последнего. Под нажимом монарха судебное разбирательство завершилось тем, что герцогство Осуна осталось в руках Хиронов, а герцогство Инфантадо было передано в захудалый род Артеага. Подверглась разделу и «превосходная библиотека герцога Осунского», которая упомянута в начальных строках повести «Кармен».

Наследование

Мужская линия дома герцогов Осуна (как и почти всех других величайших герцогских домов Испании) в конце XX века пресеклась. Ныне здравствующая (16-я по счёту) герцогиня Осуна — последняя в роду Тельес-Хиронов. Она унаследовала титулы своих предков в 1931 году, в возрасте 5 лет.

От первого брака с дворянином Педро де Солис-Бомонтом родилась наследница титула, носящая титул герцогини Аркос, в своё время унаследованный Хиронами от угасшего рода Понсе де Леонов. Супругом герцогини Аркос является маркиз де Кастро-Серна из рода Уллоа.

Вторая дочь герцогини Осуна носит титул герцогини Пласенсия, унаследованный Хиронами от угасшего рода Суньига. Её супруг — герцог Мориньяно, представитель чёрной знати из рода Русполи.

Дочери 16-й герцогини Осуна от второго брака с маркизом де Монтемусо носят титулы герцогинь Уседа (титул, созданный для старшего сына герцога Лермы) и Медина-де-Риосеко (традиционный титул главы рода Энрикесов).

Владения герцогского дома Осуна

Замок Монтеалегре		Замок графов Оропеса (построен родом Альварес де Толедо)		Замок Пеньяфьель

Ссылки

• [grandesp.org.uk/historia/gzas/osuna.htm Родословное древо дома Осуна]

Отрывок, характеризующий Герцог Осуна

Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.