Гриншпан, Гершель

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Гершель Гриншпан»)
Перейти к: навигация, поиск
Гершель (Герман) Файбель Гриншпан
Herschel (Hermann) Feibel Grynszpan

Гершель Файбель Гриншпан после своего ареста французской полицией
Род деятельности:

безработный

Дата смерти:

после 26 сентября 1942

Место смерти:

точно неизвестно

Отец:

Зендель Гриншпан

Мать:

Рифка Гриншпан

Гершель (Герман) Файбель Гриншпан (нем. Herschel (Hermann) Feibel Grynszpan[1]; 28 марта 1921, Ганновер, — после 26 сентября 1942) — родившийся в Веймарской республике польский еврей. В 1936 году из-за отсутствия будущего в нацистской Германии иммигрировал в Бельгию, а оттуда во Францию. В конце октября 1938 года его родители были с десятками тысяч других польских евреев насильственно депортированы в нечеловеческих условиях в Польшу[2]. Чтобы отомстить за унижения и жестокое обращение с его семьёй и другими родственниками и друзьями, 7 ноября в Париже Гриншпан совершил покушение на немецкого дипломата Эрнста фом Рата, скончавшегося от полученных ранений через два дня. Нацистский режим воспользовался этим покушением[3], чтобы под девизом «Месть за убийство фом Рата» провести против еврейской общины массовый погром, ставший известным под названием «Хрустальная ночь».





Биография

Детство

Родился в польско-еврейской семье портного Зенделя Гриншпана и Рифки Гриншпан (урождённой Зильберберг), которые в апреле 1911 года переехали из Царства Польского в Ганновер, где поселились на Бургштрассе, 36. 31 января 1916 года у них родилась дочь Эстер Бейле (Берта), 29 августа 1919 года — сын Марк, а 28 марта 1921 года — второй сын Гершель (Герман), получивший польское гражданство. До 1935 года Гершель посещал восьмилетнюю школу, но не окончил её[4]. Был членом сионистской группы «Мизрахи» и спортклуба «Бар-Кохба». По словам его учителей, он обладал незаурядным интеллектом, однако не отличался прилежанием. При поддержке своей семьи и еврейской общины Ганновера Гриншпан поступил во франкфуртскую иешиву, расположенную в переулке Христгассе, где, среди прочего, изучал иврит[5], однако через 11 месяцев ушёл оттуда. Между тем, дискриминация евреев в Германии к тому времени приняла конкретные формы (бойкот евреев, закон о восстановлении профессионального чиновничества, закон против переполнения немецких школ и высших учебных заведений и прочие антисемитские законы), в связи с чем Гриншпан не мог найти себе ни работы, ни места обучения. Он подал заявление на выезд в Палестину, однако британские власти отказали ему как несовершеннолетнему и предложили обратиться через год.

Франция

В июле 1936 года 15-летний Гриншпан с имеющимися документами — польским паспортом и въездной визой в Германию, действующей до 1 апреля 1937 года, — отправился в Брюссель к своему дяде Вольфу Гриншпану, намереваясь дожидаться там визы на въезд в Палестину. Так как сумма, которую Гершель мог вывезти с собой, ограничивалась 10 рейхсмарками, дядя встретил его довольно холодно, после чего Гершель принял предложение другого своего дяди, проживающего в Париже Авраама Гриншпана, приехать к нему. В сентябре друзья Вольфа Гриншпана, сомневающегося в возможности официального разрешения на въезд, тайно переправили Гершеля через границу. Он прибыл в Париж, мучаясь болями в желудке и частой рвотой. Состояние Гриншпана усугублялось его тщедушностью: рост составлял 1,54 м, а вес — 45 кг.

Являясь ортодоксальным евреем, в Париже Гриншпан регулярно посещал службы. В окружении дядиной семьи также преобладали евреи. Их основным языком был идиш, но они говорили и по-немецки. Изредка Гершель помогал дяде в работе, но постоянных занятий не имел. Он встречался с друзьями, часто ходил в кино и посещал места, где собирались гомосексуалисты[6].

В течение двух лет Гриншпан безуспешно добивался вида на жительство во Франции. Когда же он пожелал вернуться к семье, полицайпрезидент Ганновера отказал Гриншпану, заявив, что его документы не в порядке (срок действия польского паспорта Гриншпана истёк в конце января 1938 года). В августе Гриншпан получил распоряжение покинуть Францию до 15 числа, но дядя спрятал его в мансарде одного из парижских домов. Так положение Гриншпана стало безвыходным — он не имел работы, находился в розыске и был вынужден скрываться. Тем временем семья Гриншпана (члены которой до сих пор оставались гражданами Польши, хотя и проживали в Германии более 20 лет) была арестована в рамках проводившейся 28 и 29 октября общегосударственной акции по выдворению из Германии польских евреев, затронувшей около 17000 человек. Все арестованные были насильственно депортированы через немецко-польскую границу в районе посёлка Збоншинь. Однако Польша пропустила на свою территорию лишь около 4000 человек — прочие были вынуждены оставаться на ничейной земле под открытым небом, будучи совершенно беспомощными. Данная ситуация получила международный резонанс, в том числе и в парижской прессе[7]. Семья Гриншпанов смогла получить разрешение на въезд, после чего сестра Гриншпана Берта написала ему открытку, которую он получил 3 ноября.

Дорогой Герман!
Ты слышал о нашем большом несчастье. Я подробно расскажу тебе, как это случилось. ...В четверг вечером к нам пришли из зипо и сказали, что мы должны идти в полицию и взять с собой паспорта. Так, как были, мы вместе с ними пошли в полицию. Там был уже собран весь наш район.
Оттуда нас всех на полицейской машине отвезли в гостиницу. ...Хотя нам не сказали, что случилось, но мы видели, что всё уже решено. Те из нас, кто имел паспорт на руках, должны были покинуть страну до 29-го числа. Нам больше не разрешили вернуться домой. Я просила, чтобы меня пустили домой, чтобы взять хоть что-нибудь из вещей. Потом я пошла вместе с зипо и положила в чемодан нужные предметы одежды. Это всё, что я спасла. Мы без гроша. [Следующая фраза зачёркнута, видимо: «Не могли бы вы с дядей прислать что-нибудь в Лодзь?»]
Приветы и поцелуи от всех.
Берта[8]
.

Убийство Эрнста фом Рата

4 ноября, после получения Гриншпаном открытки от сестры, он прочёл в парижской газете Haynt (Journée Parisienne), выходящей на идише, дальнейшие драматические подробности депортации. Это побудило его проявить о семье ещё больше заботы. 6 ноября он попросил своего дядю немедленно отправить деньги своим родителям. Авраам проявил колебания, и между ними произошёл конфликт, после которого Гершель покинул семью дяди, захватив свои сбережения.

Гриншпан переночевал в дешёвом отеле и написал родителям прощальное письмо, которое засунул в карман. 7 ноября он купил в оружейном магазине револьвер[9] за 235 франков, после чего отправился в посольство Германии в Пале-Богарне и попросил вызвать для разговора секретаря посольства. Его принял в своём кабинете секретарь посольства фом Рат, низший из двух дежуривших в тот момент служащих, при этом обойдясь без регистрационных формальностей и свидетелей (историк Ганс-Юрген Дёшер сделал отсюда вывод, что Рат и Гриншпан были знакомы)[10]. Гриншпан тут же выстрелил из своего оружия в фом Рата пять раз (в результате полученных ранений фом Рат скончался через два дня). Согласно протоколу французской полиции, Гриншпан оскорбил Рата, назвав его «un sale boche» («грязным бошем») и выкрикнул, что он действует во имя 12000 преследуемых евреев. Схоже он выразился и в найденном при нём прощальном письме к родителям: «Моё сердце облилось кровью, когда я узнал о вашей судьбе, и я должен протестовать так, чтобы об этом узнал весь мир». Гриншпан, не предпринявший попытки к бегству, был арестован французской полицией и был помещён в тюрьму для несовершеннолетних Фрэн под Парижем.

Эрнст фом Рат, родившийся в 1909 году, изучал право и весной 1932 года сдал свой первый государственный экзамен, после чего проходил стажировку. В 1932 году вступил в НСДАП, а в апреле 1933 года — в СА. В 1934 году был зачислен на службу в Имперское министерство иностранных дел Германии. Годичную подготовительную практику он проходил в Париже как личный секретарь своего дяди, немецкого посла во Франции Роланда Кёстера. В июне 1936 года Рат прошёл дипломатическо-консульскую аттестацию в Берлине. После этого Рат провёл год в немецком посольстве в Калькутте, но был вынужден вернуться из-за болезни обратно в Германию. Как говорил сам фом Рат, болезнью была амёбная дизентерия в тяжёлой форме[11]. Однако по словам лечащих врачей фом Рата, в действительности он заболел ректальной гонореей, приобретённой в результате гомосексуального полового акта. Для лечения этой болезни он выбрал в Берлине еврейских врачей, по-видимому, чтобы уменьшить вероятность огласки[12]. С 13 июля 1938 года Рат вновь служил в немецком посольстве в Париже, а 18 октября был назначен секретарём миссии.

Последствия покушения в Германии

Основная статья: Хрустальная ночь

По приказу рейхсминистра народного просвещения и пропаганды Йозефа Геббельса статьи о покушении на фом Рата появились под броскими заголовками во всех газетах и послужили предлогом для самого масштабного из всех проходивших ранее еврейского погрома, известного как «Хрустальная ночь». Вечером 9 ноября, через несколько часов после известия о смерти фом Рата, НСДАП и СА подготовили и согласовали акции против еврейского населения и его имущества: отряды одетых в штатское штурмовиков СА и членов НСДАП вышли на улицы, вооружённые палками, ножами, кинжалами, револьверами, топорами, молотами и ломами. Они врывались в синагоги, поджигали их, а также били витрины еврейских магазинов, после чего грабили и громили их. Подобному поруганию подверглись и жилища евреев. Если погромщикам отказывались открывать, те выламывали двери и разоряли имущество хозяев. Найденные деньги, сберегательные книжки и ценные бумаги мародёры забирали с собой. Евреи, в том числе женщины и дети, подверглись издевательствам и унижениям.

Всего было разрушено и сожжено 267 синагог и 815 магазинов и предприятий, принадлежавших евреям. 36 человек погибло, 20 тысяч евреев было арестовано. Общий ущерб составил 25 млн рейхсмарок, из которых 5 млн пришлось на разбитые витрины (отсюда и название — «Хрустальная ночь»)[13]. Дополнительными актами глумления над жертвами погрома стало обнародованное 12 ноября «Положение об искупительной повинности», а также наложенная на еврейское население контрибуция в размере одного миллиарда рейхсмарок.

Уголовное преследование во Франции

Сразу после ареста Гриншпана французский следователь Теснье предъявил ему обвинение в покушении на жизнь, которое после смерти Рата 9 ноября было переквалифицировано на обвинение в убийстве.

Покушение вызвало осуждение как среди французов, так и среди большинства еврейского населения Франции, не в последнюю очередь из-за опасений, что оно будет использовано нацистами как повод для возмездия — опасений, впоследствии подтвердившихся[14]. Кроме этого, еврейская община выдвинула идею о невменяемости Гриншпана. Эта точка зрения просуществовала достаточно долго — например, об этом писала Ханна Арендт в своей книге «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме», вышедшей в 1963 году.

К процессу готовилась и немецкая сторона. Геббельс решил превратить процесс в пропагандистскую битву за Германию. На нём планировалось доказать, что убийство стало результатом всемирного еврейского заговора, преследующего целью порабощение Германии — в связи с чем немецкая антисемитская политика (в том числе и «Хрустальная ночь») была продиктована необходимостью защитить весь мир от еврейской угрозы, частью которой являлся Гриншпан.

Уже 8 ноября Геббельс назначил имперского юридического консультанта и специалиста по вопросам пропаганды Фридриха Гримма представителем Германской империи на суде[15]. 11 ноября Геббельс провёл совещание группы по подготовке процесса, возглавляемой правительственным чиновником Вольфгангом Диверге. В состав группы входили Гримм, а также представители министерства иностранных дел и Зарубежной организации НСДАП. Гримм высказал мнение, что выдачи Гриншпана ожидать бессмысленно, и процесс по делу состоится во Франции. На совещании было решено, что Гримм будет также оказывать влияние на удовлетворение дополнительного иска от родителей и брата фом Рата. Однако это было возможно только совместно с французскими юристами, подбор которых был тоже поручен Гримму.

Гримм сразу же отправился в Париж. Там он получил сведения, что защитник Гриншпана мэтр Венсан де Моро-Жафери из Международной лиги против антисемитизма собирается пригласить на процесс родителей Гриншпана, чтобы они дали показания о немецких антисемитских акциях. Гримм обратился к польским властям, и они, сами настроенные антисемитски, запретили выезд родителям Гриншпана. В процессе подготовки к процессу Гримм находился в постоянных разъездах между Германией и Францией.

Начало процесса долго откладывалось, а после того, как 1 сентября 1939 года Германия вторглась в Польшу, действия Гриншпана начали рассматриваться под другим углом. Вследствие перелома в настроении французского общества дело клонилось к оправданию Гриншпана. При этом, поскольку с 3 сентября Германия и Франция находились в состоянии войны, немецкая сторона не смогла участвовать в процессе. Однако Гримм решил влиять на процесс из нейтральных стран. Для выполнения этой задачи он пробыл несколько месяцев в немецком посольстве в Берне, контактируя с французскими следственными органами через швейцарского адвоката Гинана, и, более того, был назначен генеральным консулом Германской империи. Несмотря на состояние войны, Гримму удалось получить у французского генерального консула в Берне визу для Гинана как представителя Германской империи на грядущем процессе. В Париже Гинан встретился с министром юстиции Жоржем Бонне, в результате чего процесс был приостановлен, но Гриншпан остался в тюрьме[16].

Экстрадиция в Германию

Гриншпан, несмотря на свой возраст, пробыл в тюрьме без суда в течение 20 месяцев, вплоть до победы Германии над Францией. Он просил зачислить его во французскую армию и отправить на фронт, но прошение было отклонено. 18 июня 1940 года в Париж прибыл со своим штатом Гельмут Кнохен, назначенный начальником СД и полиции безопасности в Париже, а на следующий день — будущий посол нацистской Германии во Франции Отто Абец, в аппарат которого входил Гримм. В тот же день Гримм встретился с руководителем парижской тайной полевой полиции штурмбаннфюрером Карлом Бёмельбургом, после чего Гриншпан был объявлен в розыск[17], а Гримм сообщил в министерство иностранных дел, что Гриншпан был «незаконно» выпущен из парижской тюрьмы. Было изъято следственное дело Гриншпана, а во всех еврейских организациях и юридических фирмах, связанных с ним, прошли обыски, в том числе и у де Моро-Жафери[18].

В действительности Гриншпан был отправлен вместе с другими заключёнными на незанятый юг, и после бомбёжки состава с заключёнными оказался на свободе. Он, будучи без средств и достаточного знания языка, не стал скрываться, а напротив, обратился к французским властям, после чего был заключён в тюрьму в Бурже, где с ним встретился прокурор, а затем переведён в Тулузу.

Гримм смог найти Гриншпана в южной Франции и попросил французского министра юстиции о его выдаче[19]. Одновременно по тому же поводу в комиссию по перемирию обратилось министерство иностранных дел. 18 июля французы передали Гриншпана немцам на границе свободной и оккупированной зон, после чего он был отправлен в берлинскую тюрьму гестапо на Принц-Альбрехтштрассе, 8. Эта выдача явилась нарушением договора о перемирии и норм международного права, поскольку Гриншпан не был гражданином Германии, а преступление было совершено до вторжения немцев на французскую территорию[20].

После этого началась подготовка показательного политического процесса по нацистскому образцу, в которой совместно участвовали Народный суд и рейхсминистерство пропаганды во главе с Геббельсом. На нём намеревалось доказать существование «еврейского всемирного заговора», направленного на уничтожение Германии и обусловившего мировую войну. Главными организаторами процесса стали Гримм и Диверге. Однако дело осложнилось угрозами Гриншпана дать показания о связях фом Рата в парижской гомосексуальной среде[21]. Тем самым стратегия нацистов оказалась сорвана, поскольку обвинение опасалось, что Гриншпан поведёт разговор не только о предполагаемом гомосексуализме фом Рата, но, возможно, и других нацистов, проживающих в Париже. Кроме этого, могло статься, что Гриншпан решит воспользоваться защитной тактикой своего парижского адвоката. И, наконец, Гриншпан мог поставить под сомнение законность своей выдачи[21]. В итоге подготовка процесса была по приказу Гитлера свёрнута в июле 1942 года. Гриншпан был сперва отправлен в концлагерь Заксенхаузен, а 26 сентября переведён в каторжную тюрьму Магдебурга[22]. Это было последним упоминанием о Гриншпане в немецких документах, его дальнейшая судьба осталась неизвестной. Но есть сведения, что в конце 1943 — начале 1944 года его допрашивал в главном здании гестапо в Берлине Адольф Эйхман[23].

Его родители и брат пережили Холокост. Через некоторое время после их изгнания в Польшу они оказались в СССР, а после войны иммигрировали в Израиль. В 1961 году отец и брат Гриншпана выступали на процессе Эйхмана[4].

В 1960 году суд ФРГ на основании ходатайства родителей официально признал Гершеля Гриншпана умершим. До этого некоторые газеты[24] и историк Гельмут Хайбер[25] утверждали, что Гриншпан пережил войну и жил под чужим именем в Париже. В 1981 году, опровергая Хайбера, историк Рон Ройцен заявил, что Гриншпан скончался незадолго до окончания войны[26].

Память о Гриншпане

Имя Гриншпана можно найти среди тысяч имён, выгравированных на памятнике депортированным гражданам еврейской национальности на Опернплац в Ганновере, где он назван пропавшим без вести. 22 марта 2010 года в Старом городе Ганновера немецкий деятель искусств Гюнтер Демниг заложил на месте последнего местожительства семьи Гриншпанов «камни преткновения» в честь Гершеля Гриншпана и его сестры Эстер (их дом на Бургштрассе, 36 не сохранился, и сейчас на этом месте находится исторический музей).

9 сентября 2013 года на здании исторического музея состоялось открытие мемориальной доски в память о Гриншпане[27].

Жизнь Гриншпана вдохновила английского композитора Майкла Типпетта на написание оратории A Child of Our Time.

В 2007 году французский режиссёр Жоэль Кальметт снял документальный фильм Livrez-nous Grynszpan, 29 октября 2008 года показанный по телеканалу Arte под названием Das kurze, mutige Leben des Herschel Grünspan[28].

  • Denkmal jüdisches Hannover Gruenspan.jpg

    Памятник депортированным гражданам еврейской национальности в Ганновере; вверху – гравировка имени Гершеля Гриншпана на нём

  • Stolperstein Grünspan Gruppe.jpg

    Закладка «камня преткновения» Гершеля Гриншпана в Ганновере

  • Stolperstein Grünspan Demnig Hand.jpg

    Гюнтер Демниг перед началом закладки «камня преткновения»

  • Stolperstein Grünspan verlegt.jpg

    «Камни преткновения» Гершеля Гриншпана и его сестры Эстер

  • Am 9. September 2013 enthüllte Stadttafel, Burgstraße Ecke Roßmühle, in etwa am Standort vom ehemaligen Wohnhaus der Familie von Herschel Grynszpan (Grünspan), Historisches Museum Hannover.jpg

    Мемориальная доска на здании исторического музея

Напишите отзыв о статье "Гриншпан, Гершель"

Примечания

  1. ↑ Встречается вариант Грюншпан (Grünspan).
  2. ↑ Recollections of Rosalind Herzfled, Jewish Chronicle, 28 September 1979, p. 80; cited in Gilbert, The Holocaust—The Jewish Tragedy, London: William Collins Sons & Co. Ltd, 1986.
  3. ↑ [ru.euronews.com/2013/11/09/germany-marks-75-years-since-beginning-of-holocaust-at-kristallnacht/ Euronews: «Хрустальная ночь» длиной в несколько лет]
  4. ↑ 1 2 Mlynek, Klaus. Die «Reichskristallnacht». // Reichskristallnacht in Hannover. Eine Ausstellung zur 40. Wiederkehr des 9. November 1938. — Hannover, 1978. — S. 58.
  5. ↑ Kaul, Friedrich Karl. Der Fall des Herschel Grynszpan. S. 12.
  6. ↑ Döscher, Hans-Jürgen. «Reichskristallnacht». Die Novemberpogrome 1938. — 3. Auflage. — München: Econ, 2000. — ISBN 3-612-26753-1. — S. 63ff.
  7. ↑ Massenaustreibungen polnischer Juden aus Deutschland. // Pariser Zeitung. — 29. Oktober 1938. — S. 1.
  8. ↑ Döscher, Hans-Jürgen. «Reichskristallnacht». Die Novemberpogrome 1938. – 3. Auflage. – München: Econ, 2000. – ISBN 3-612-26753-1. – S. 60.
  9. ↑ Mlynek, Klaus. Die «Reichskristallnacht». // Reichskristallnacht in Hannover. Eine Ausstellung zur 40. Wiederkehr des 9. November 1938. — Hannover, 1978. — S. 59.
  10. ↑ Döscher, Hans-Jürgen. «Reichskristallnacht». Die Novemberpogrome 1938. — 3. Auflage. — München: Econ, 2000. — ISBN 3-612-26753-1. — S. 69ff.
  11. ↑ Veltheim, Hans-Hasso von. Tagebücher aus Asien. Hamburg 1956. S. 94 f.
  12. ↑ Döscher, Hans-Jürgen. «Reichskristallnacht». Die Novemberpogrome 1938. — 3. Auflage. — München: Econ, 2000. — ISBN 3-612-26753-1. — S. 69 f.
  13. ↑ Энциклопедия Третьего рейха / Сост. д-р ист. наук В. Телицын. — 2-е изд. — М.: Локид-Пресс; РИПОЛ Классик, 2004. — ISBN 5-320-00447-8; ISBN 5-7905-3721-9. — С. 429.
  14. ↑ Weinberg, David H. A community on trial: the jews of Paris in the 1930s. — Chicago University Press, 1977.
  15. ↑ Kaul, Friedrich Karl. Der Fall des Herschel Grynszpan. S. 45.
  16. ↑ Kaul, Friedrich Karl. Der Fall des Herschel Grynszpan. S. 107ff.
  17. ↑ Schwab, Gerald. The Day the Holocaust began. The Odyssey of Herschel Grynszpan. New York, 1990. P. 124f.
  18. ↑ Kaul, Friedrich Karl. Der Fall des Herschel Grynszpan. S. 59.
  19. ↑ Schwab, Gerald. The Day the Holocaust began. The Odyssey of Herschel Grynszpan. New York, 1990. P. 128.
  20. ↑ Döscher, Hans-Jürgen. «Reichskristallnacht». Die Novemberpogrome 1938. — 3. Auflage. — München: Econ, 2000. — ISBN 3-612-26753-1. — S. 162.
  21. ↑ 1 2 Döscher, Hans-Jürgen. «Reichskristallnacht». Die Novemberpogrome 1938. — 3. Auflage. — München: Econ, 2000. — ISBN 3-612-26753-1. — S. 165.
  22. ↑ Schwab, Gerald. The Day the Holocaust began. The Odyssey of Herschel Grynszpan. New York, 1990. P. 184.
  23. ↑ [www.fold3.com/page/286061629_kristallnacht/ Herschel Grynszpan] (англ.). Проверено 8 января 2014.
  24. ↑ Grossmann, Kurt R. Herschel Gruenspan lebt! // Aufbau. — 10. Mai 1957. — S. 1 u. 5 f.
  25. ↑ [www.ifz-muenchen.de/heftarchiv/1957_2_2_heiber.pdf Heiber, Helmut. Der Fall Grünspan. // Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte. — 1957. — № 5. — S. 172]
  26. ↑ Roizen R. [www.roizen.com/ron/grynszpan.htm Herschel Grynszpan: the Fate of A Forgotten Assassin] (англ.) // Holocaust Genocide Studies. — 1986. — Vol. 1, fasc. 2. — P. 217-228. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=8756-6583&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 8756-6583]. — DOI:10.1093/hgs/1.2.217. [web.archive.org/web/20140621155713/www.roizen.com/ron/grynszpan.htm Архивировано] из первоисточника 21 июня 2014.
  27. ↑ [www.hannover.de/Service/Presse-Medien/Landeshauptstadt-Hannover/Aktuelle-Meldungen-und-Veranstaltungen/Neue-Stadttafel-enth%C3%BCllt «Am Historischen Museum. Neue Stadttafel enthüllt». // hannover.de — 9. September 2013]
  28. ↑ [www.arte.tv/de/Willkommen/woche/244,broadcastingNum=928150,day=5,week=44,year=2008.html Arte-Programmhinweis]

Литература

  • Döscher, Hans-Jürgen. «Reichskristallnacht». Die Novemberpogrome 1938. — 3. Auflage. — München: Econ, 2000. — ISBN 3-612-26753-1.
  • Jonca, Karl. Die Radikalisierung des Antisemitismus. Der Fall Herschel Grynszpan und die «Reichskristallnacht». // Deutschland zwischen Krieg und Frieden. Beiträge zur Politik und Kultur im 20. Jahrhundert. — Bonn: Bundeszentrale für politische Bildung, 1990. — ISBN 3-89331-091-6. — S. 43.
  • Kaul, Friedrich Karl. Der Fall des Herschel Grynszpan. — Berlin (Ost): Akademie-Verlag, 1965.
  • Marrus, Michael Robert. The Strange Story of Herschel Grynszpan. // The American Scholar. — Vol. 57. — № 1. — Winter 1987/1988. — ISSN 0003-0937. — S. 69-79.
  • Schwab, Gerald. The Day the Holocaust began. The Odyssey of Herschel Grynszpan. — New York: Praeger, 1990. — ISBN 0-275-93576-0.
  • Thalmann, Rita: Feinermann, Emanuel. Die Kristallnacht. — Hamburg: Europäischen Verlagsanstalt, 1993. — ISBN 3-434-46211-2.
  • Urner, Klaus. Der Schweizer Hitler-Attentäter. Drei Studien zum Widerstand und seinen Grenzbereichen: systemgebundener Widerstand, Einzeltäter und ihr Umfeld, Maurice Bavaud und Marcel Gerbohay. — Zürich: Buchclub Ex Libris, 1982. — S. 101—111.

Ссылки

  • [www.eleven.co.il/article/11310 Гершель Гриншпан] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  • [www.dhm.de/lemo/html/biografien/GrynszpanHerschel/index.html Biographie: Herschel Grynszpan, 1921-?] (нем.). Deutsches Historisches Museum. Проверено 19 июля 2014.
  • [www.ns-archiv.de/verfolgung/pogrom/heydrich.php Телеграмма Рейнхарда Гейдриха всем отделениям гестапо о порядке действий во время «Хрустальной ночи»]  (нем.)
  • [www.ifz-muenchen.de/heftarchiv/1957_2_2_heiber.pdf Heiber, Helmut. Der Fall Grünspan. // Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte. — 1957. — № 5. — S. 134—172]  (нем.)
  • [www.roizen.com/ron/grynszpan.htm Roizen, Ron. Herschel Grynszpan: the fate of a forgotten assassin. // Holocaust and Genocide Studies. — Vol. 1. — № 2. — 1986. — ISSN 8756-6583. — P. 217—228]  (англ.)
  • [www.haz.de/Hannover/Aus-der-Stadt/Uebersicht/Hannover-Lexikon-Gruenspan-Herschel Schulze, Peter. Grünspan, Herschel. // Stadtlexikon Hannover. — S. 238f.]  (нем.)


Отрывок, характеризующий Гриншпан, Гершель

Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гриншпан,_Гершель&oldid=79559453»