Герштенцвейг, Даниил Александрович

Даниил Александрович Герштенцвейг
Портрет генерала Даниила Александровича Герштенцвейга
Дата рождения	1790(1790)
Дата смерти	14 августа 1848(1848-08-14)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	артиллерия
Звание	генерал от артиллерии
Командовал	Гвардейская и гренадерская артиллерия отдельного Литовского корпуса, артиллерия Гвардейского корпуса
Сражения/войны	Война третьей коалиции, Война Пятой коалиции, Заграничные походы 1813 и 1814 гг., Польская кампания 1830 года
Награды и премии	Орден Святой Анны 4-й ст. (1812) Орден Святого Владимира 4-й ст. (1812) Золотое оружие «За храбрость» (1814) «Pour le mérite» (1814) Орден Святого Георгия 4-й ст. (1829) Орден Святого Станислава 1-й ст. (1829) Орден Святой Анны 1-й ст. (1831) Орден Святого Владимира 2-й ст. (1831) Орден Святого Георгия 3-й ст. (1831) Virtuti Militari 2-й ст. (1831) Орден Белого орла (1837) Орден Святого Владимира 1-й ст. (1847)

Даниил Александрович Герштенцвейг (1790—1848) — генерал от артиллерии, командующий артиллерий Гвардейского корпуса.

Биография

Сын офицера польской армии, происходил из польского дворянского рода немецкого происхождения (Герштенцвейг-Енчминские) и родился в 1790 году.

В 1805 году поступил юнкером в гвардейский артиллерийский батальон и принял участие в первом походе против Наполеона. Произведённый в 1807 году в подпоручики в Московскую (3-ю) резервную артиллерийскую бригаду, он участвовал в походе против Австрии 1809 года и в Отечественной войне 1812 года. За отличие в сражениях при Смоленске, Бородине и Малоярославце (здесь он был ранен и контужен, но остался в строю) Герштенцвейг был награждён орденами св. Анны 4-й степени и св. Владимира 4-й степени с бантом и чином поручика.

В мае 1813 года он был переведён в гвардейскую конную артиллерию и с 1-й батареей участвовал в войне за освобождение Европы, причём был в семи сражениях и особенно отличился при Фер-Шампенуазе, за что получил золотую саблю с надписью «За храбрость» и прусский орден «Pour le mérite».

В 1814 году Герштенцвейг был назначен командиром полубатареи гвардейской конной артиллерии, которая входила в состав войск, бывших в Варшаве под начальством цесаревича Константина Павловича. Герштенцвейгу вменено было в обязанность всемерно заботиться о том, чтобы его полубатарея, составленная «из отличнейших господ офицеров, нижних чинов и лошадей», была «образцовой» и служила примером как для русских, так и для формируемых польских войск.

В декабре 1816 года он был произведён в полковники и через несколько месяцев назначен командиром батареи гвардейской конной артиллерии, а в марте 1818 г. — командиром гвардейской лёгкой батареи № 3 и гвардейской пешей батарейной роты № 5. Конная батарея Герштенцвейга выделялась «правильными и быстрыми движениями», «искусством в учении» и поставленной в совершенстве стрельбой.

В 1821 г. он был назначен бригадным командиром гвардейской и гренадерской артиллерии Литовского корпуса, а в 1823 г. — начальником гвардейской артиллерии резервного корпуса войск, состоявших под начальством цесаревича.

Произведённый 27 апреля 1826 г. в генерал-майоры, Герштенцвейг 19 декабря 1829 г. получил орден св. Георгия 4-й степени за беспорочную выслугу 25 лет в офицерских чинах (№ 4319 по списку Григоровича — Степанова) и в том же году — орден св. Станислава 1-й степени. В следующем назначен дежурным генералом главного штаба цесаревича Константина Павловича.

Когда в Польше вспыхнуло восстание и цесаревич оставил Варшаву, Герштенцвейг 30 ноября привёл к нему шесть орудий из местечка Гуры и уговаривал его, как рассказывает Мохнацкий в своих «Записках», употребить артиллерию для усмирения города. Относясь к Герштенцвейгу с большим доверием, Цесаревич согласился было с ним, но затем взяло верх мнение адъютанта цесаревича, графа Владислава Замойского, доказывавшего, что удобный момент уже пропущен и картечь не в состоянии задержать хода революции.

В 1831 г. Герштенцвейг участвовал в военных действиях против польских повстанцев и был награждён орденами: св. Анны 1-й степени — за сражение при деревне Игане и св. Владимира 2-й степени — за дело при местечке Рационж, где был контужен в шею. 22 марта 1831 г. он был награждён орденом св. Георгия 3-й степени (№ 423 по кавалерским спискам)

В воздаяние отличнаго мужества и храбрости, оказанных в сражении против польских мятежников 13 февраля 1831 года при Грохове, где, командуя конно-артиллерийскими ротами № 17, 18, 19 и 20, показал искусство и благоразумие в быстром действии сей артиллерии, которая содействовала к совершенному поражению неприятеля.

В течение польской войны Герштенцвейгу было поручено устройство переправы для армий у деревни Тырчин и обеспечение её, укрепление Ломжи, прикрытие отрядом правого фланга армии, открытие сообщений с отрядом генерала Ридигера и форсированное преследование неприятеля, устройство моста в районе Кальварии и других; за отличное исполнение этих поручений он был произведён 10 июня (по другим данным — 18 октября) в генерал-лейтенанты. Также он получил польский знак отличия за военное достоинство (Virtuti Militari) 2-й степени.

По окончании войны Герштенцвейг был назначен начальником артиллерии отдельного гвардейского корпуса, а в 1835 г. — командиром сводного кавалерийского корпуса. Состоя в этой должности, он управлял новороссийскими военными поселениями, которые обязаны ему удачными опытами устройства садов и разведения лесов. В 1837 г. награждён орденом Белого орла.

В 1845 г. Герштенцвейг получил чин генерала от артиллерии и в 1847 г. — орден св. Владимира 1-й степени.

В 1848 г. ему было поручено командование войсками (6 дивизий), которые по соглашению с турецким правительством должны были подавить возникшие в Молдавии беспорядки. Вскоре сильное расстройство здоровья отразилось на его душевном состоянии: ошибка в исполнении Высочайшего повеления относительно перехода войск через Прут привела Герштенцвейга в такое отчаяние, что он просил об увольнении от командования. Получив отпуск, он отправился в Россию и на пути, в местечке Леове, в Бессарабии, находясь в карантинной обсервации по случаю холеры, под влиянием тяжелого нравственного состояния, застрелился 14 августа 1848 г.

Современники оставили о Герштенцвейге, как о человеке, самые противоречивые воспоминания: по словам бывшего его адъютанта Михаила Золотарёва, он принадлежал к числу образованнейших боевых генералов своего времени. Будучи гуманным начальником, поощряя инициативу подчиненных и не позволяя себе вмешиваться в их распоряжения, Герштенцвейг никогда не создавал мучения для инспектируемых им частей; его смотры, как свидетельствует Золотарёв, никогда не длились более часу, а конные учения были поистине образцовыми и производились с замечательной быстротой. Особенно строго преследовал Герштенцвейг битье солдата: «Битьём не выучишь, а испортишь», — сообщает Золотарёв слова Герштенцвейга.

Автор же статьи в «Русской старине» о последней польской смуте, скрывшийся под псевдонимом «Очевидец», наоборот, рисует его аракчеевцем в полном значении слова, ярым поборником прежней системы обращения с солдатами.

Герштенцвейг был женат на дочери польского генерала Мадалинского, сподвижника Костюшки. Их сын Александр был Варшавским военным генерал-губернатором и в 1861 году, вследствие ссоры с Варшавским наместником графом Ламбертом, также застрелился.

Источники

• Герштенцвейг, Данила Александрович // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• Золотарёв M. «Генералы Данила Александрович и Александр Данилович Герштенцвейги» // «Русская старина», 1874, т. XI, с. 544—549
• Ореус И. Описание Венгерской войны 1849 г. СПб., 1880.
• Очевидец. «Генералы Герштенцвейги» // «Русская старина», 1874, т. XI, с. 724—726.
• Савченко П. История 1-й конно-артиллерийской батареи
• Список генералам по старшинству. Исправлено по 20 июня. СПб., 1840
• Трофимовский И. «Самоубийство Герштенцвейга-отца. 1848 г.» // «Русская старина», 1876, т. XVI, с. 203.
• Чулков Н. П. Герштенцвейг, Даниил Александрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Энциклопедия военных и морских наук под редакцией Г. А. Леера. Т. II. СПб., 1885

Отрывок, характеризующий Герштенцвейг, Даниил Александрович

– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.