Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский

Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский
Дата рождения	4 (15) января 1705(1705-01-15)
Дата смерти	12 (23) октября 1745(1745-10-23) (40 лет)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал-фельдмаршал
Награды и премии
Связи	зять Ивана Юрьевича Трубецкого

Принц Людвиг Иоганн Вильгельм Груно Гессен-Гомбургский (нем. Ludwig Johann Wilhelm Gruno, Prinz von Hessen-Homburg; 15 января 1705, Бад-Хомбург — 23 октября 1745, Берлин) — представитель Гессенского владетельного дома, русский генерал-фельдмаршал, генерал-фельдцейхмейстер.

Биография

Сын ландграфа Гессен-Гомбургского Фридриха III Якова (1673—1746) от 1-го брака с Елизаветой Доротеей (1676—1721), принцессой Гессен-Дармштадтской. По словам Манштейна, он не получил воспитания, соответствующего его высокому происхождению. С апреля 1722 года по январь 1723 года принц слушал лекции в Гиссенском университете, но не проявил любви к наукам.

Отец его в 1723 году согласился на предложение П. И. Ягужинского, посетившего Бад-Гомбург, и отпустил сыновей своих Людвига и Иоганна Карла (1706—1728) на русскую службу. 9 ноября 1723 года принц Людвиг определен был полковником в Нарвский полк и в январе 1724 года явился на службу в Ревель. После кончины Петра І положение принцев Гомбургских ухудшилось из-за недоброжелательного отношения к ним А. Меншикова. Оно укрепилось с опалой последнего.

Принц Людвиг в апреле 1727 года перешёл со своим полком в Ригу и 1 декабря произведён в генерал-майоры. Живя здесь, он познакомился с вдовствующей герцогиней Анной Иоанновной, с восшествием которой на русский престол положение его ещё более улучшилось. Осенью 1730 года он был вызван в Москву, произведён в генерал-лейтенанты и премьер-майоры Преображенского полка и назначен советником Военной коллегии; уплачены были все его долги.

2 мая 1732 году принц назначен был командующим полевыми войсками в Петербурге и его окрестностях, 28 августа того же года ему было поручено командование отрядом войск в Прикаспийских владениях России. 22 апреля 1733 года принц принял начальство над войсками на Кавказе вместо временно командовавшего генерала Левашёва и стал титуловаться главнокомандующим. Главным местопребыванием его было укрепление Св. Креста (ныне — Будённовск). В июне ему пришлось вступить в бой с крымским ханом Терти-Гиреем, стремившимся пробраться на помощь осажденному персиянами Багдаду. 11 июня принцу удалось одержать победу над татарами при Горанчи (Горечае, Горячей), но при этом он, будучи окружён врагами, спасся от смерти только благодаря быстроте своего коня.

Вернувшись в укрепление св. Креста, принц почти безвыездно жил там; его бездействием воспользовался сын крымского хана Фети-Гирей, и пробился с 50 000 татар сквозь русские отряды. 16 сентября (5 октября) принц со своим отрядом перешёл в Дербент, а 21-го сентября (октября) действовавший с ним генерал Еропкин взял Багили, местопребывание враждебного русским хана Усмея. В общем принц не проявил способностей полководца и вскоре был отозван. В середине ноября он вернулся в укрепление св. Креста и 8 декабря отбыл в Москву, где за свои успешные военные действия был награждён 10 февраля 1734 года орденами св. Андрея Первозванного и Александра Невского.

В том же году принц принял участие в польской войне в защиту русского кандидата на польский престол — Августа III Саксонского — и успешно осаждал крепости Збараж и Броды, которые сдались ему в июле. Весною 1735 году ему было поручено успокоение Подольского воеводства. 3 августа за исполнение этого поручения он получил от короля орден Белого Орла. В августе же принц вступил вместо Миниха в командование действовавшим в Польше корпусом, который он должен был вывести на Украину. 28 марта 1735-го принц Гомбургский был назначен генерал-фельдцейхмейстером, но до июля 1736 года ему пришлось разделять власть со своим предшественником Минихом, сохранившим за собой должность обер-директора над фортификациями и инженерами.

В 1736 году принц, командуя одной из колонн войска, участвовал под начальством Миниха в Крымском походе и был при взятии Перекопа, Гёзлёва, Бахчисарая и Ак-Мечети. Отношения его с Минихом испортились ещё до этого похода, а теперь стали ещё более натянутыми. Принц убедил нескольких генералов подписать протест против действий главнокомандующего и, по словам Манштейна, намеревался даже арестовать Миниха, если он не исполнит требований генералов. Протест не имел никаких результатов, и тогда принц написал письмо к Бирону с жалобой на Миниха; Бирон переслал донос Миниху, что, конечно, не могло улучшить отношений между главнокомандующим и его ближайшим помощником.

Тем не менее в 1737 году принц снова под начальством Миниха участвовал в Очаковском походе. В штурме Очакова он не принимал непосредственного участия; по словам же Манштейна, принц «занемог в то самое время, когда русские готовились идти на приступ, и выздоровел в день взятия Очакова». Возвратясь в Петербург по окончании похода, он 21 января 1738 году вступил в брак с вдовой бывшего молдавского господаря, княгиней Анастасией Ивановной Кантемир, урождённой княжной Трубецкой — дочерью Ивана Юрьевича Трубецкого.

В 1739 году принц отправился, впервые после своего переезда в Россию, за границу и представил родным жену. Указом 10 марта 1740 года Миниху повелено было под своим председательством и в составе членов принца Гомбургского и барона Левендаля образовать особую комиссию «о рассмотрении артиллерии и о поправлении в имеющихся при оной недостатках и о лучшем и порядочном впредь оной содержании». Комиссия собиралась только 3 раза. Деятельность её возобновилась при Анне Леопольдовне 23 января 1741 года под председательством принца, и уже 10 февраля 1742 года представлен был Сенату проект инструкции Канцелярии Главной артиллерии и штатов её, но не получил утверждения.

В июне 1741 года принцу по случаю войны со Швецией вверено было командование войсками, назначенными оборонять побережье Финского залива; он оставался при них до наступления зимы, но до военных столкновений со шведами дело не доходило. Принц был ревностным сторонником цесаревны Елизаветы Петровны, и 25 ноября 1741 года, в день переворота, возведшего её на престол, она поручила ему ведать военные силы Петербурга и охранять с ними порядок. В награду за участие в перевороте принц пожалован был в капитан-поручики Лейб-кампании и 11 декабря 1741-го получил в свою «дирекцию» Шляхетный кадетский корпус; кроме того, Государыня пожаловала ему перстень с бриллиантами, золотую шпагу со своим вензелем и бриллиантами и двор в Москве в Немецкой слободе (5 апреля 1742 года).

В день коронации (25 апреля 1742 года) он был произведён в генерал-фельдмаршалы и полковники Измайловского полка. 15 февраля 1742-го Артиллерийская канцелярия была вновь соединена с Фортификационной конторой под главным начальством принца Гомбургского. 27 июля того же года, за отъездом императрицы в Киев, принцу были поручены в управление петербургские дворцы, оставшаяся в столице гвардия, а также полевые и гарнизонные полки.

Осенью этого года принц тяжко заболел и 18 августа 1745 году по совету врачей уехал за границу. Доехав до Берлина, он вследствие усилившейся болезни принужден был здесь остановиться и скончался. Принц Гессен-Гомбургский оставил по себе в России печальную память. Интриган, с беспокойным, сварливым характером, он ссорился и с Меншиковым, и с Минихом, и с Бестужевым-Рюминым, и никем не был любим; его донос на князя В. В. Долгорукова вызвал ссылку последнего. Стоя во главе артиллерии, он лично ничем не способствовал её процветанию.

Литература

• Бантыш-Каменский, Д. Н. 13-й Генералъ-Фельдмаршалъ Лудовикъ-Вильгельмъ, Принцъ Гессенъ-гомбургский // [militera.lib.ru/bio/bantysh-kamensky/16.html Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. Репринтное воспроизведение издания 1840 года. Часть 1–2]. — М.: Культура, 1991. — 620 с. — ISBN 5-7158-0002-1.
• Чулков Н. П. Гессен-Гомбургский, Людвиг-Груно-Вильгельм // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Людвиг Вильгельм Гессен-Гомбургский

После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.