Гессен-Кассель

Гессен-Кассель
нем. Hessen-Kassel
курфюршество
←   ← 1567 — 1806 1813 — 1866 →   →
Флаг Герб
Гессен-Кассель перед Австро-прусской войной
Столица	Кассель
Язык(и)	немецкий
Площадь	9 581 км²
Население	745 063 чел. (1864)
Форма правления	монархия
Династия	Гессенская
История
-  1567	образовано
-  1803	курфюршество
-  1806	присоединено к Франции
-  1813	восстановлено
-  1866	аннексировано Пруссией

К:Появились в 1567 годуК:Появились в 1813 годуК:Исчезли в 1806 годуК:Исчезли в 1866 году

Ге́ссен-Ка́ссель (нем. Hessen-Kassel, иногда нем. Hessen-Cassel) — немецкое имперское княжество, существовавшее с 1567 по 1866 год. Образовалось в ходе раздела ландграфства Гессен после смерти его правителя — Филиппа I в 1567 году. Его старший сын — Вильгельм IV получил северные владения со столицей в Касселе.

В 1803 году было преобразовано в курфюршество Священной Римской империи под названием курфюршество Гессен или Кургессен. В 1806 году курфюрст Вильгельм I был отстранён от власти Наполеоном, присоединившим Гессен-Кассель к королевству Вестфалия и поставившим во главе своего брата Жерома. Вернувшийся к власти в 1813 году Вильгельм I учредил военный орден Железный шлем в память войны за освобождение от наполеоновских войск.

В 1866 году Гессен-Кассель был аннексирован Пруссией, войдя в состав провинции Гессен-Нассау (Hessen-Nassau). В настоящее время земли бывшего курфюршества составляют часть территории федеральной земли Гессен.

XVII—XVIII века

Со времён реформации Гессенский дом за несколькими исключениями придерживался протестантизма. Ландграфы Филипп I, Вильгельм V, и Морис женились на потомках чешского короля Йиржи из Подебрад. После Вильгельма VI, матери правителей княжества были потомками Вильгельма I Оранского — лидера голландской революции.

В 1604 году ландграфство расширилось за счёт присоединения Гессен-Марбурга, чья правящая династия оборвалась со смертью ландграфа Людвига IV.

В течение Тридцатилетней войны кальвинистский Гессен-Кассель являлся наиболее верным немецким союзником Швеции. Вильгельм V, а после его смерти в 1637 году, и его вдова-регент Амелия Ганауская (внучка Вильгельма I Оранского), поддерживали Францию и Швецию, снабжая войска и поддерживая гарнизоны, пока княжество было оккупировано имперскими войсками. При Вильгельме VI, по Вестфальскому миру (1648 год) была приобретена большая часть графства Шаумбург и аббатства Гершфельд.

Во время правления Фридриха I (который с 1720 года стал королём Швеции, женившись на Ульрике Элеоноре, сестре Карла XII) ландграфство Гессен-Кассель вступило в личную унию со Швецией на период с 1730 по 1751 года. В это время княжеством управлял младший брат Фридриха I — принц Вильгельм, после 1751 года правивший под именем Вильгельма VIII до 1760 года. Ему удалось собрать картинную галерею, которая соперничала по своему богатству с Дрезденской.

Хотя практика передачи в аренду собственных войск другим государствам существовала давно, только ландграфы Гессен-Касселя смогли прославиться в этой сфере. В течение XVIII столетия правители княжества держали под ружьём 7 % населения. Фредерик II оказывал серьёзную военную помощь своему племяннику — британскому королю Георгу III в подавлении восстания в США. Гессенские солдаты вошли в американский жаргон как символ немецких наёмников, служивших британцам. На вырученные деньги ландграф поддерживал свой роскошный образ жизни.

XIX век

В ходе немецкой медиатизации 1803 года ландграфство Гессен-Кассель стало курфюршеством Гессен. Тем самым статус правителя ландграфства Вильгельма IX повысился и он стал курфюрстом Вильгельмом I.

В отместку за поддержку Пруссии земли Вильгельма I в 1807 году вошли в состав королевства Вестфалия, где стал править Жером Бонапарт. После поражения Наполеона Вильгельм сохранил свой титул курфюрста. После 1813 года Гессен был признан независимым государством, а в 1815 году вступил в Германский союз. В 1817 году Вильгельм I дал стране конституцию.

В 1821 году ему наследовал сын Вильгельм II, который в 1831 году дал новую конституцию и передал управление страной курпринцу (наследнику престола) как соправителю.

В 1847 году курпринц стал курфюрстом под именем Фридрих Вильгельм I. Волнения, возникшие в Гессен-Касселе, продолжались до 1850 года и были подавлены при помощи прусских и австрийских войск, после чего была отменена свобода прессы и вместо обыкновенных были учреждены военные суды. В 1852 году была отменена конституция 1831 года с добавлениями 1848 и 1849 годов. С 1854 года в Гессенской и немецкой печати появилась активная агитация за восстановление конституции 1831 года. В 1862 году эта конституция была восстановлена с одновременным принятием избирательного закона 1849 года.

Во время Австро-прусской войны Гессен-Кассель стал союзником Австрийской империи. В том же году курфюршество было занято прусскими войсками, а сам курфюрст был отвезен в Штеттин. После этого, Гессен вместе с Нассау и Франкфуртом в 1866 году вошли в состав прусской провинции Гессен-Нассау.

XX век

После Ноябрьской революции 1918 года Гессен-Нассау продолжил оставаться провинцией Пруссии, после установления в которой республиканской формы правления ставшей называться «Свободное государство Пруссия». После разгрома Третьего рейха в период 1945—1949 гг. был частью американской оккупационной зоны. 19 сентября 1945 года вместе с Гессен-Дармштадтом вошёл в созданную оккупационными властями землю Большой Гессен (Groß-Hessen), которая в 1949 году была преобразована в федеральную землю Гессен и включена в созданную Федеративную республику Германия.

Отрывок, характеризующий Гессен-Кассель

– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.


Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.