Гетман

Ге́тман (Headman англосаксов и скандинавов, нем. Hauptmann, чеш. hejtman, польск. hetman, укр. гетьман, рум. hatman) — историческое звание командующего армией в Чехии времён таборитов, в Речи Посполитой, в Русском царстве и Молдавском княжестве. На Украине в 1918 году также правитель государства.

Происхождение слова

По мнению большинства учёных, слово «гетман» имеет немецкое происхождение. Чешское слово «hejtman» при этом выводится от древневерхненемецкого «hauptmann» («haupt» означает «главный» или «голова», «mann» — «человек»), а польское «hetman» — из средненижненемецкого «hōd-man» (в XIV—XV веках использовался вариант «etman», с XV века — «hetman»). В немецком языке того времени это слово имело значение «командир вооружённого отряда», «капитан». В современных вооружённых силах немецкоязычных государств звание «гауптман» соответствует званию капитана. Альтернативная версия происхождения немецкого слова от польского имеет мало сторонников.

Подобное заимствование не является единичным. Тесные связи Польши и германских государств привели к массовому вхождению слов немецкого происхождения, в основном военной и административной тематики, в польский язык.

Гетманы в Моравии и Чехии

Начиная с конца XIII века и до 1918 года наместник чешского короля в Моравии носил титул моравского земского гетмана (чеш. moravský zemský hejtman).

В Чехии в период гуситских войн гетманом (чеш. hejtman) называли командующих войском таборитов. Первым таборитским гетманом стал в 1420 году Ян Жижка. Фактически он являлся главнокомандующим, хотя формально был лишь одним из четырёх гетманов.

После административной реформы 2000 года, разделившей Чешскую Республику на края, гетманом называют главу края (чеш. krajský hejtman).

Гетманы в Речи Посполитой

В Речи Посполитой гетман (польск. hetman) являлся командующим армией, и подчинялся только королю. Впервые он появился в Великом княжестве Литовском (в 1497 году), в Польском королевстве — в 1503 году. Первоначально титул гетмана давался только военачальникам на период боевых действий, однако с 1581 года он становится постоянным. С XVI столетия в Речи Посполитой существует четыре гетманских титула: два для «Литвы» («Литовские гетманы») и два для собственно Польши, «Короны» («Коронные гетманы»): соответственно, Великий гетман литовский, Польный гетман литовский (создан в 1521 году), и Великий гетман коронный, Польный гетман коронный (создан в 1529 году). Гетманы имели широкие полномочия в военной сфере.

Первым Польским гетманом считается Святослав Коломиец, помещик из рода Коломийцев, который владел землёй поодаль от Варшавы.

В 1776 году права гетманов были ограничены созданием военного департамента Постоянного совета.

Гетманские титулы просуществовали до самого конца Речи Посполитой и были отменены лишь в 1795 году при её третьем разделе.

Гетманы Войска Запорожского

После создания в 1572 году реестрового казацкого войска, его начальник именовался «Гетман его королевского величества Войска Запорожского». Титул гетмана использовали и руководители казацких движений, не подчинявшихся правительству Речи Посполитой. После подавления казацко-крестьянских восстаний 1637—1638 годов титул гетмана реестровых казаков был упразднён.

В 1648 году на Украине началось восстание (1648—1654). Гетманом был провозглашен Богдан Хмельницкий. После Переяславской Рады с Россией (1654 год) Войско Запорожское входит в состав Русского царства.

После смерти Богдана Хмельницкого Гетманщина раскололась: часть казаков перешла на сторону гетмана Ивана Выговского, ставленника Речи Посполитой, часть осталась верна Русскому царству и оказала Выговскому сопротивление, в результате чего низовые казаки стали подчиняться гетману лишь формально. По итогам военных действий, шедших с переменным успехом, в 1667 году был закреплен раскол южнорусских земель по берегам Днепра. Вплоть до 1704 года на Правобережье и Левобережье был свой гетман («Гетман левого берега Днепра» и соответственно «Гетман правого берега Днепра»). В 1669 году гетман Правобережной Украины Пётр Дорошенко перешёл в подданство турецкого султана, получив за это наследственную власть. После вторжения турок на Украину поляки заключили с султаном Бучачский мир, по которому они отказывались от Правобережья. Православное население правого берега Днепра массово бежало на левую сторону. В 1674 году левобережный гетман Иван Самойлович вместе с воеводой Ромодановским переправился через Днепр, в том же году Рада провозгласила его гетманом обоих берегов Днепра, но в войну на стороне Дорошенко вступили турки и татары. Объединить Гетманщину не удалось, а Правобережье временно опустело и потеряло своё стратегическое значение.

В 1696 году киевский воевода князь Барятинский получил от стародубского жителя Суслова письмо, в котором тот пишет: «Начальные люди теперь в войске малороссийском все поляки. При Обидовском, племяннике Мазепы, нет ни одного слуги казака. У казаков жалоба великая на гетманов, полковников и сотников, что для искоренения старых казаков, прежние вольности их все отняли, обратили их себе в подданство, земли все по себе разобрали. Из которого села прежде на службу выходило казаков по полтораста, теперь выходит только человек по пяти или по шести. Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейские и сердюцкие, надеясь на их верность, и в этих полках нет ни одного человека природного казака, все поляки…»

— С. М. Соловьев — «История России», т. XIV. М 1962, кн. VII, стр. 597-598

В 1704 году левобережный гетман Иван Мазепа, воспользовавшись восстанием против Речи Посполитой и вторжением в Польшу шведских войск, занял Правобережье, объединив Украину. Осенью 1708 года гетман Мазепа перешёл на сторону вторгшихся шведских войск, однако не был поддержан основной массой украинского казачества. Вновь избранный в 1708 году гетманом Иван Скоропадский остался верным союзником России.

Постепенно власть гетмана ослабела; в течение некоторых периодов гетманы не назначались. Окончательно гетманство было отменёно Екатериной II в 1764 году.

Гетман Украины

В течение апреля — декабря 1918 года титул гетмана имел глава Украинской державы Павел Скоропадский. После установления на Украине власти Украинской Директории, Павел Скоропадский сложил с себя звание гетмана, эмигрировал в Германию, где погиб в городе Потсдам в мае 1945 года во время налета авиации США. До 1954 года его сын Данило считался его сторонниками в Лондоне и Мюнхене легитимным наследником гетманского титула («гетьманычем»).

22 января 2005 года, за день до инаугурации Президентом, Ющенко был назван Гетманом Украины. Памятник Богдану Хмельницкому в Киеве был изменён дополнением мемориального камня Ющенко. Назначение гетманом казачества Виктора Андреевича было произведено в то время, когда он уже не был в рядах казачества, так как был исключён из них годом ранее из-за того, что перестал платить членские взносы. Также за год до назначения Ющенко был «лишён казачьего воинского звания генерал-есаул и военных наград».

Гетманы в Молдавском княжестве

В Молдавском княжестве гетман (рум. hatman) был вторым по старшинству (после воеводы) военачальником. Он входил в диван — совет при господаре, был хранителем княжеского меча и палицы. Кроме того, он являлся пыркэла́бом (рум. pârcălab, начальник крепости) и порта́ром (рум. portar, высокий сановник при господаре, отвечающий за охрану крепостных ворот и служивший также переводчиком при приёме иностранных посольств) Сучавы, столицы княжества. Гетман мог даже занимать должность Великого спэтара (рум. mare spătar — главнокомандующий). Название титула было заимствовано из Речи Посполитой.

См. также

• Гетманы Украины
• Гетманы Речи Посполитой
• Гетманщина

Литература

• Гетман // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Гетман

– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.