Гетманщина

Гетманщина
Войско Запорожское
← 1649 — 1764 (1782) →
Столица	Чигирин, Гадяч, Батурин, Глухов
Крупнейшие города	Батурин, Брацлав, Глухов, Киев, Полтава, Нежин, Стародуб, Чернигов, Чигирин
Религия	Православие
Площадь	Более 200 тыс. км² (середина XVII века)
Население	1,5 млн. чел. (конец XVII века)
Форма правления	милитократия
Список гетманов Войска Запорожского

К:Появились в 1649 годуК:Исчезли в 1764 году

Ге́тманщина (укр. Гетьма́нщина; в официальных документах — Войско Запорожское, укр. Військо Запорозьке, также Малороссия) — историографическое название части казацких земель на территории современной Украины, России (Стародубье), Белоруссии (Лоев) и Приднестровья, на которые в разные исторические периоды распространялась власть гетмана Войска Запорожского.

Гетманщина берёт своё начало с восстания Хмельницкого, вспыхнувшего в 1648 году. Первоначально охватывала как Лево- и Правобережную Украину с Приднестровьем, так и Запорожье. После восстания Барабаша и Пушкаря среди кошевых атаманов Войска Запорожского Низового укрепилось недоверие к гетману, вследствие чего Сечь стала подчиняться гетману лишь формально. После заключения Вечного мира 1686 года между Русским царством и Речью Посполитой Гетманщина на правом берегу Днепра, остававшемся в польской короне, была ликвидирована, в связи с чем, как правило, применительно к данному историческому периоду термин употребляется только в отношении Левобережья, Киева и его окрестностей. Тем не менее, вплоть до 1760-х годов институты гетманской власти также существовали на землях Едисанской орды, то есть на территории Приднестровья и части Брацлавщины, полученных Петриком Иваненко от Османской империи и находившихся под протекцией крымских ханов.

В 1654 году Гетманщина получила протекторат русского царя. С 1663 года Гетманщина, обладавшая в политико-административном отношении рядом особых прав в составе Русского царства, была подконтрольна Малороссийскому приказу. После поддержки гетманом Мазепой Карла XII в Северной войне влияние гетманов значительно снизилось: по указу царя Петра Великого в 1709 году к гетману Скоропадскому был приставлен стольник Андрей Измайлов (через год его сменил другой стольник — Фёдор Протасьев), резиденция гетмана была утверждена в Глухове, а дела управления землями, со смертью Скоропадского, с 1722 по 1727 год полностью перешли в ведомство Малороссийской коллегии.

Нескончаемые распри между Степаном Вельяминовым, возглавлявшим Малороссийскую коллегию, и наказным гетманом Павлом Полуботком, так и не признанным на сейме, привели к тому, что в 1726 году в Санкт-Петербурге было принято решение закрыть коллегию и восстановить Гетманщину, избрав нового гетмана. Им в 1728 году стал Даниил Апостол, поддержавший в царствование Петра I Василия Кочубея. В царствование Петра II и Анны Иоанновны права гетмана были существенно расширены: были составлены «Решительные пункты»; запорожцам, жившим в Турции, было разрешено вернуться в Россию, что позволило кошевому Ивану Билецкому вопреки запрету со стороны Крымского ханства прибыть с войском в Белую Церковь и принять русскую присягу. В гетманство Даниила Апостола запорожцы получили возможность селиться в слободских сёлах. По смерти Даниила Апостола в 1734 году (см.Гайдамацкое восстание) Петербург не спешил с избранием нового гетмана, однако следовал «Решительным пунктам», составленным при Апостоле. При Эрнсте Бироне был утверждён указ о Малороссийском правлении, которое выполняло функции гетманской канцелярии на протяжении 16 лет и фактически представляло собой вторую Малороссийскую коллегию.

Гетманщина была восстановлена указом императрицы Елизаветы Петровны, даровавшей земли и титул гетмана графу Кириллу Разумовскому в 1750 году, однако уже в 1764 году указом императрицы Екатерины Великой звание гетмана Войска Запорожского было окончательно упразднено: последний гетман Войска Запорожского граф Кирилл Разумовский был пожалован высшим воинским чином генерал-фельдмаршала, а управление Малороссией было поручено графу Петру Румянцеву. Тем не менее, былое административно-территориальное деление Гетманщины сохранялось в России вплоть до 1782 года. В 1782 году в ходе административной реформы вступило в силу общее положение о губерниях Российской империи 1781 года, вследствие чего сотенно-полковое административное устройство было упразднено.

Название

Под современным названием Гетманщина могут пониматься различные военно-политические образования запорожских казаков, существовавшие с 1649 по 1764, на которые распространялась власть гетмана Войска Запорожского, в связи с этим в исторических памятниках сохранились упоминания различной номенклатуры, относящиеся к истории казацких земель, подвластных гетманам. Как правило, в официальных документах Гетманщина известна как Войско Запорожское и Малороссия, но в ряде свительстве эпохи Хмельницкого приводится название Государство Русское, в частности, в дипломатической переписке и договорах с Османской империей. В документах времён Юрия Хмельницкого, Георгия Дуки и в ст. 14 Пактов и конституций прав и вольностей Войска Запорожского Филиппа Орлика Гетманщина называется Украиной.

История

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Правление Хмельницкого

Бунт реестровых казаков, восстание селян

В 1648 году полковник реестровых казаков Его королевской милости Войска Запорожского Богдан Хмельницкий, найдя поддержку у запорожских низовых казаков и гарнизона реестровых казаков, стоящих на Запорожье, поднял восстание в Речи Посполитой. Чтобы привлечь на свою сторону крымского хана Ислама III Гирея, Богдан Хмельницкий направил к нему своих послов, которые сообщили хану о планах короля напасть с запорожцами на Крым. Хан дал уклончивый ответ — не объявляя формально войны Польше, он велел перекопскому мурзе Тугай-бею выступать с Хмельницким. 18 апреля 1648

Одержав за короткий срок ряд побед над коронным войском — под Желтыми Водами, Корсунем, Пилявцами и Зборовом, восставшие в 1649 году заключили с королём Яном-Казимиром Зборовский договор.

Зборовский договор

Согласно статьям этого договора: уряды в Киевском, Черниговском и Брацлавском воеводствах должны были занимать представители православной шляхты; список реестровых казаков увеличивался до 40-тысячного реестрового войска, которое должно было формироваться из 16 военно-административных единиц — полков; коронное войско и евреи не имели права находиться в Киевском, Черниговском и Брацлавском воеводствах.

Крестьяне данных воеводств были разочарованы результатами Зборовского договора. По договору они должны были вернуться в зависимое (крепостное) состояние от шляхты (как православной, так и католической). Поэтому уже в 1651 война продолжилась. В битве под Берестечком в 1651 году король Ян-Казимир нанес тяжелое поражение войску гетмана Богдана Хмельницкого, основной массой которого было селянство. В том же году между Войском Запорожским и центральной властью Речи Посполитой был заключен Белоцерковский мирный договор, ограничивающий гетманскую власть Киевским воеводством.

В 1652 году Хмельницкий взял реванш у Короны за поражение под Берестечком, разгромив коронное войско под Батогом. В 1653 году войско короля Яна-Казимира попало в окружение под Жванцем. Ненадежность союза с Крымским ханством, провал Молдавской кампании вынудили Хмельницкого активизировать союзнические переговоры с Русским государством.

Формирование нового административно-территориального устройства

На землях Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств отменялось польское административное устройство. Были ликвидированы воеводства, поветы, а вместо них создавались полки со своим территориальным делением. В 1649 году вся территория Гетманщины была разделена на 16 полков (на Правобережье — 9, на Левобережье — 7). Центром полка был один из крупных городов полковой территории. Каждый полк возглавлял полковник, избранный на полковой совете или назначенный гетманом. Полковник сосредоточивал в своих руках военную, судебную и административную власть на территории полка, то есть был не только военным руководителем, но и властью над всеми жителями полка. Территория полка делилась на 10-20 и даже больше сотен. Сотни, как и полки, отличались по площади и численности населения, были, например, сотни, в состав которых входило по несколько тысяч казаков.

Административными центрами сотен были города, городки и большие деревни. Военно-административную власть на территории сотен осуществляли сотники. Существовали сотенные военные канцелярии, сотенные суды и т. д.

Некоторые города ещё с давних времён имели магдебургское право (Киев, Нежин, Чернигов, Переяслав, Стародуб, Глухов, Полтава, Батурин и др.) Ими руководили магистраты во главе с войтами. В прочих городах существовала казацкая администрация. В селах делами крестьян ведали старосты, которых избирала крестьянская община, а делами казаков - избранные ими атаманы.

Запорожская Сечь была отдельной административной единицей в государстве.

Переяславская Рада

В январе 1654 года в Переяславе состоялась рада, на которой было принято решение о переходе Гетманщины под «высокую руку русского царя православного». В марте того же года были согласованы условия перехода, т. н. Мартовские статьи.

Поход в западнорусские земли

Вступление в гражданскую войну Речи Посполитой Русского царства

Рассматривая просьбу Войска Запорожского, Земский Собор и царь понимали, что нарушение казаками клятвы верности польской короне является нарушением международных правил и традиций того времени и с неизбежностью приведет к войне между Речью Посполитой и Русским царством. Русская дипломатия нашла выход из сложившейся ситуации. По мнению думных чинов, в связи с нарушением присяги польским королём (Ян Казимир обвинялся в нарушении данной им присяги о веротерпимости) православный казацкий народ освобождался от присяги королю и, следовательно, царское правительство принимало под свою защиту «вольных людей», а не бунтовщиков.

Уже 23 октября (2 ноября) 1653 г. Русское царство торжественно объявило в Москве войну Речи Посполитой за освобождение западнорусских земель, то есть территорий нынешних Украины, Белоруссии и части территорий юго-восточной Польши (Перемышль, Холм).

Летом 1654 года началась война Русского царства с Речью Посполитой. Казацкие войска заняли Гомель, Чичерск, Новый Быхов, Рогачев и др. города, царские войска — Смоленск и др. города.

В конце 1654 года союзные Речь Посполитая и Крымское ханство нанесли комбинированный удар по Гетманщине, в результате которого на Подолье погибло и было уведено в рабство около 200 тысяч человек. Войска Хмельницкого и корпус Шереметьева, выступившие против поляков и татар, в январе 1655 года были окружены под Охматовом.

В 1655 году продолжились наступательные операции царского и казацкого войск. Так, войска гетмана Хмельницкого и воеводы Бутурлина в октябре 1655 года взяли в осаду город Львов. Также в кампании 1655 года наказному гетману Даниилу Выговскому удалось взять Люблин, Раву и др. города.

Альянс Гетманщины со Швецией в борьбе за земли Речи Посполитой в 1656 г.

В октябре 1656 года Русское царство, в связи с усилением Шведского королевства, заключило с Речью Посполитой Виленское перемирие. Гетман Хмельницкий, не согласившись на мир с Польшей, заключил военный союз с семиградским князем Георгием Ракоци, который претендовал на польскую корону, и шведским королём Карлом X Густавом. На переговорах с представителями князя Хмельницкий выдвинул требование «вся Русь до Вислы». В 1657 году союзное семиградско-казацкое войско вторглось в Речь Посполитую и взяло Ланцут, Тарнев, Бохну, Краков, а соединившись с шведским войском короля Карла Густава, также Берестье, Варшаву. Однако, в связи с вступлением в войну со Швецией Дании, Карл Густав вынужден был прекратить наступление и покинуть Польшу. Князь Георгий Ракоци и полковник Антон Жданович не смогли удержаться в Речи Посполитой. В это время гетман Хмельницкий уже был тяжело болен, 6 августа 1657 года гетман умер.

Руина

По настоянию Богдана Хмельницкого, ещё при его жизни в 1657 году гетманом был избран его шестнадцатилетний сын — Юрий. Однако, после смерти Богдана Хмельницкого казацкая старшина посчитала, что Юрий Хмельницкий в свои года, со своим умом не сможет выполнять обязанности гетмана; Юрий отказался от гетманства. В сентябре 1657 года в Чигирине состоялась рада, на которой старшина вручила гетманскую булаву Ивану Выговскогому. На октябрьской раде в Корсуне гетманская «элекция» была подтверждена. На раде в Корсуне также были продолжены переговоры по оформлению союза между силами Гетманщины и шведского короля. Гетман и старшина подали на ратификацию Карлу Густаву договор, по которому, шведский король должен был способствовать приращению к Гетманщине земель Новгородского и Берестейского воеводств, при этом люди Гетманщины не переходили в подданство шведскому королю и признавались «народом свободным и никому не подвластным». Хотя Швеция была заинтересована в дальнейшем ослаблении Речи Посполитой, переговоры по ратификации этого договора успеха не принесли, так как шведы, понёсшие огромные потери в ходе кампании в 1657 году, были вынуждены противостоять Дании.

Гадячский договор

В 1658 году против гетмана Выговского восстали полтавский и миргородский полки реестровых казаков, а вместе с ними и Запорожская Сечь (см. Восстание Барабаша и Пушкаря). Выговский, заключив союз с Крымским ханством, с помощью татар подавил бунт.

Стремясь укрепить свою власть, в сентябре 1658 года Иван Выговский заключил с Речью Посполитой Гадячский договор, согласно которому Гетманщина под названием «Великое княжество Русское» становилась третьим субъектом федерации Речи Посполитой.

Гадячский договор был ратифицирован сеймом Речи Посполитой в 1659 году, но основные статьи договора — об отмене церковной унии, исключительном праве православной шляхты на правительства в воеводствах княжества Русского и др. — ещё в процессе ратификации были отменены, что вызвало в Гетманщине острое недовольство правлением Выговского.

Попытка вернуть земли Гетманщины в состав Речи Посполитой привела казаков к новой волне гражданской войны, участниками которой стали не только запорожские казаки, но и царская армия, а также крымские татары.

В июне 1659 года гетман Выговский при поддержке многочисленной армии крымского хана Мехмед IV Герайя одержал победу над царским войском и запорожскими казаками под Конотопом. Однако, одолеть внутреннюю оппозицию гетману не удалось.

В итоге, осенью 1659 года Выговский сложил гетманские клейноды. На раде под Белой Церковью гетманом был вновь выбран Юрий Хмельницкий, который расторг Гадячский договор, разорвал унию с Польшей и Литвой и вернулся к условиям Переяславского договора с Русским царством.

Разделение Гетманщины

В 1660-х годах Гетманщина была разделена на Левобережье и Правобережье Днепра, Киев и его окрестности при этом были закреплены за левобережной Гетманщиной. На протяжении двух десятилетий оба Гетманата, опираясь на разные внешнеполитические силы и противостоя друг другу, добивались подчинения другой части Гетманщины. Руина привела к формальному разделению Гетманата в 1667 по Андрусовскому договору на Левобережное гетманство в составе Русского царства и Правобережье в составе Речи Посполитой. Объединить Гетманат в 1668 году удалось гетману Петру Дорошенко, осуществившему удачное покушение на левобережного гетмана и боярина Ивана Брюховецкого. Дорошенко был реестровым казаком, примкнувшим к восстанию Хмельницкого, по смерти гетмана долгое время дружил с татарами против поляков, иногда примирялся с поляками, в течение продолжительного времени не мог определиться, на чьей стороне быть, затем получил гетманскую булаву при поддержке Турции. Дорошенко стремился объединить Гетманщину опираясь на турок и татар, однако попытки удержать власть любыми средствами привели к разорению казацких земель татарами и турками на юге Правобережья и падению Правобережного гетманства в 1676 году. Руина окончилась после того, как левобережный гетман Самойлович разбил войска Дорошенко и принудил сдать гетманскую булаву и отправиться в Москву к царю «бить челом». Дорошенко получил царское прощение и был назначен Вятским воеводой, что по сути означало добровольную ссылку. Вслед за Самойловичем гетманскую булаву получил Иван Мазепа.

Правление Мазепы

Иван Мазепа служил правобережному гетману Дорошенко, но в 1674 году попал в плен к запорожцам, после чего отрёкся от Дорошенко и примкнул к левобережному гетману Самойловичу. Мазепа получил гетманскую булаву, организовав в 1687 году ложный донос на Самойловича. Долгие годы Мазепа служил царю исправно: принимал участие в Азовских походах, вкладывал большие средства в постройку церквей в Малороссии, занимался меценатской деятельностью и поддерживал тёплые отношения с Петром I и с Меншиковым. В период Северной войны, в силу череды неудач союзников России в войне против Швеции, гетман Иван Мазепа, опасаясь последствий возможного поражения Петра I для Малороссии и своего положения, а также в виду выгод, сулимых «прелестными письмами» в случае перехода на сторону Швеции, в 1707 году пошёл на сделку с шведским королём Карлом XII и попытался вывести Левобережье из состава Русского царства, однако в 1709 году потерпел сокрушительное поражение в битве под Полтавой, где на стороне Мазепы выступило четыре тысячи казаков, которых Мазепе удалось склонить на свою сторону. Как замечает историк Владимир Артамонов, крестьянство и казачество в целом не поддержало гетмана Мазепу, так как считало русского царя символом и защитником православия и выступило в защиту от вторгнувшихся «еретиков». Мазепа вынужден был бежать, а его преемником был избран гетман Филипп Орлик, составивший «Договоры и постановления Прав и вольностей войсковых» — свод законов, на основе которого Орлик рассчитывал продолжить намеченный Мазепой курс на сближение со Швецией. В силу документ Орлика так и не вступил, а после заключения Ништадтского мирного договора исчезла всякая надежда на его осуществление. Впоследствии Орлик неоднократно пытался примириться с Петром I, но безуспешно. Попытка Мазепы и Орлика передать Левобережье Швеции привела к тому, что институты гетманской власти с 1722 по 1727 были упразднены, а их полномочия перешли к Малороссийской коллегии. Переход Ивана Мазепы на сторону Швеции стал основной причиной последующего расформирования Войска Запорожского и упразднения институтов Гетманщины к 1764 году, а к 1782 году — следов её территориально-административного устройства.

Правление Скоропадского

Иван Ильич Скоропадский возглавлял во время Полтавской битвы верные Петру I отряды казаков против Мазепы, что предопределило избрание его в 1708 году гетманом. Тем не менее, доверие Петра к гетманскому самоуправству было подорвано, в связи с чем при Скоропадском был назначен стольник Измайлов, а резиденция гетмана была утверждена в Глухове. По совету царя Скоропадский выдал свою единственную дочь Ульяну за Петра Толстого, который вскоре после этого был назначен полковником Нежинского полка. Это был первый случай, когда возглавлять казацкий полк был назначен русский дворянин. Впоследствии таких случаев было немало. Таким образом, при Скоропадском были осуществлены преобразования, предопределившие утверждение Малороссийской коллегии.

Властные институты Гетманщины

Так как Войско Запорожское изначально представляло собой военное образование, властные институты и даже административное устройство Гетманщины были напрямую связаны с милитарными задачами, а все посты принадлежали военным. По мнению некоторых авторов, рассматривающих институты власти Гетманщины как признаки зачатков государственности, военная диктатура гетмана объединяла элементы республиканского и монархического устройства, при которых режим временами приобретал черты как демократии, так и авторитаризма и даже олигархата. Наиболее ярко и полно республиканско-демократический характер режима проявился при гетмане Петре Дорошенко, авторитарный — при Богдане Хмельницком, а олигархический — при Юрии Хмельницком и Павле Тетере. Примечательно, что претенденты на булаву, борясь за неё, демонстрировали приверженность идеи подчинения гетманских полномочий «коллективной воле» Войска Запорожского, а придя к власти, прилагали максимум усилий для расширения собственной власти до границ авторитаризма и передачи власти по наследству.

Форму осуществления власти в гетманство Богдана Хмельницкого Н. Н. Яковенко определила как военную диктатуру. Военные занимали все руководящие посты в Войске Запорожском. Это способствовало мобилизации казаков, но препятствовало развитию общественно-политической жизни в Гетманщине и не позволяло создать государство.

Григорий Николаевич Теплов, заведовавший гетманской канцелярией при Кирилле Разумовском, с большим негодованием писал, что канцелярия и суды в Гетманщине имели формальный характер и на практике были далеки от полноценных правовых институтов:

«Прежде 1720 года почти во всей Малороссии никаких канцелярий не было: ибо и самую Гетманскую канцелярию, случайным образом гетману Скоропадскому, в 1720 году, ноября 19 дня (по причине некоторых, при гетмане канцеляристов, подписывавшихся под руку гетманскую, а именно: Григория Михайлова и Василия Дорошенка) особливою грамотою велено учредить; в прочих же местах, яко то: в сотнях и полках, ни сотенных, ниже полковых канцелярий и суда генерального (хотя судьи и были) с такими прерогативами, каковые он на себя теперь из прав Литовских наводит, отнюдь не было, хотя при том некоторые дела и письменно производились; а все тогда в самоволие превращенное, не правом и законами управлялось, но силою и кредитом старшин, в простом народе действующих, или лучше сказать — обманом грамотных людей».

— Теплов Г. Н. О непорядках, которые происходят от злоупотребления прав и обыкновений, грамотами подтвержденных Малороссии

.

Роль реестровых казаков в управлении Гетманщины

Гетман

Во главе Гетманщины стоял выборный гетман. В договоре с русским царем 1654 г. была включена отдельная статья о пожизненном статусе гетманской власти. В случае смерти гетмана Войско Запорожское согласно обычаям выбирало нового гетмана. В конце жизни Б.Хмельницкий вынашивал планы о наследственной трансформации гетманской власти.

Власть гетмана не была абсолютной, но, однако, он имел чрезвычайно широкий круг властных полномочий: созывал Генеральную раду и раду старшин, курировал ими, принимал участие в обсуждении вопросов и принятии решений рады, организовывал их выполнение, возглавляя администрацию. Гетман выдавал важные распоряжения и приказы-универсалы, а также возглавлял судопроизводство как высшая апелляционная инстанция; организовывал и руководил финансами; определял направления внешнеполитической деятельности страны; стоял во главе войска.

Генеральная Рада

Высшим представительным органом государственной власти Гетманщины была Генеральная («полная») рада. На собрании Генеральной рады присутствовали гетман (если рада была не элекционной), старшина, рядовые казаки, представители православной церкви; иногда также — представители городов и «поспольство». Гетман и старшина, как правило, умело манипулировали Генеральной радой и её значение постепенно уменьшалось. Этому способствовал и порядок принятия решений Генеральной радой: участники поднимали руки, сабли, подбрасывали шапки (из-за чего согласие часто определяли «на глаз»); применялась и аккламация. Одновременно увеличивалось значение Старшинской рады, в состав которой входили гетман, полковники и генеральная старшина. Если Старшинские рады проходили в расширенном составе, то на них присутствовали «все казацкие урядники» и «начальные люди». Своеобразным «малым пленумом» Старшинской рады была генеральная старшина, которая формировала совещательный орган при гетмане — Раду генеральной старшины.

Генеральная старшина

В состав генеральной старшины входили:

1. Генеральный обозный — второй после гетмана чин. Ведал артиллерией, снабжением войска продовольствием и вооружением, принимал должность наказного гетмана (исполняющего обязанности в случае отсутствия, смерти, низложения гетмана). Руководил строительством укрепленных лагерей и, по обычаю, становился их комендантом. Нередко принимал командование над отдельным казацким корпусом. В его обязанности входило также составление казацкого реестра;

2. Генеральный писарь возглавлял войсковую канцелярию, исполняя обязанности государственного секретаря: ведал всей войсковой и государственной документацией, готовил указы и приказы, занимался корреспонденцией, отвечал за сохранность войсковой печати. Был первым советником гетмана, участвовал в переговорах на высшем уровне, принимал послов иностранных государств и войск. В военное время исполнял функции, близкие к функциям современного начальника Генерального штаба.

3-4. Два генеральных есаула были помощниками гетмана: помогали составлять казацкий реестр, рассматривали апелляции, которые поступали из полковых и сотенных судов, жалобы и предложения старшин; следили за соблюдением законности, обычаев и традиций в войсках, проводили учения и смотры войска, поддерживали порядок на Генеральном военном совете. В военное время исполняли особые поручения гетмана, могли командовать определённой частью войска, возглавлять группу парламентеров во время переговоров с командованием противника.

5-6. Два генеральных подскарбея (казначей) руководили всеми финансами и организацией сбора налогов. Пост учрежден в 1729 году.

7. Генеральный хорунжий — изначально пост задумывался для старшин, которые должны были оберегать и отвечать за охрану больших гетманских знамен (хоругвей). В реальной жизни — примерный аналог современного офицера Генерального штаба, наделенного комендантскими функциями. Вел следствие в делах, связанных с преступлениями старшин. Иногда возглавлял личную охрану гетмана. В военное время мог командовать отдельными казацкими соединениями, исполнять обязанности наказного гетмана.

8. Генеральный бунчужный персонально отвечал за сохранение бунчука. Выполнял особые поручения гетмана, инспектируя отдельные казацкие полки, проверяя жалобы. Во время войны мог командовать отдельным казацким корпусом или рейдовым отрядом.

Генеральный Суд

Судебную власть представлял Генеральный суд во главе с генеральным судьей. Он толковал обычаи и законы, вершил суд над государственными преступниками, рассматривало апелляции и прошения о помиловании, контролировал работу местных судов. На заседания Генерального суда созывали подконтрольных генеральному судье судей из городов и поселков. Все судьи были выборными.

Генеральная войсковая канцелярия, возглавляемая генеральным писарем, исполняла функции центрального органа внутреннего управления (хотя в первые годы Гетманщины она была аналогом Генерального штаба). Канцелярия занималась как военными делами (комплектация войсковых подразделений, пропагандистско-агитационная деятельность, обеспечение войска оружием, продовольствием и фуражом), так и государственно-административными: формировала посольства, писала письма, составляла тексты договоров, готовила гетманские универсалы, формировала административно-территориальное устройство Гетманщины, наделяла имениями и отнимала их; рассматривала разные вопросы политической и хозяйственной жизни, направляла и контролировала работу полковых и сотенных канцелярий; формировала военно-государственный архив, вела специальные диариуши, то есть дневники (хроники). В штате канцелярии были военные канцеляристы, канцеляристы, служители-подписки (писцы), копиисты, толмачи (переводчики), протоколисты, которые протоколировали совещания и переговоры. На должности канцеляристов и старших канцеляристов принимались образованные казаки, в основном закончившие старшие классы Киево-Могилянской Академии. Во время войны или похода действовала Генеральная походная войсковая канцелярия. Возглавлял её также генеральный писарь, а в случае его отсутствия — один из старших писарей, или же казаки выбирали наказного (исполняющего обязанности) генерального писаря. Генеральная канцелярия была упразднена в 1764 году^{[неавторитетный источник?]}.

Административно-территориальное устройство

Гетманщина имела самобытное административно-территориальное устройство, которое сложилось на основе традиций казацкого самоуправления. Она разделялась на полки и сотни. На Правобережье полково-сотенный уклад просуществовал до 1714 года; на Левобережье он сохранился до 1782 года. Количество полков и сотен не были постоянным. Так, на Левобережной Украине в 1672 году насчитывалось 117 сотен, а в конце XVII века — 163 сотни. В конце XVII века на Левобережной Гетманщине были около 2 тысяч населённых пунктов, в которых проживало около 1,5 миллионов человек.

Судебная власть

Высшую военную, административную и судебную власть на территории полка осуществлял полковник. Основным исполнительным органом были полковые канцелярии. Полковники назначались гетманом. Важную роль играли полковые старшины: генеральный обозный, два генеральных есаула, генеральный судья, генеральный писарь. Вспомогательным органом служил полковой совет казаков и старшин. На территории сотен власть принадлежала сотнику, который или избирался казаками, или назначался полковником. К сотенной администрации принадлежали писарь, есаул и атаман, существовал также сотенный совет. В поселках и селах казаки входили в курень, который выбирал атамана, а селяне и мещане выбирали войта. Атаманы и войты составляли низшее звено администрации. На Левобережье вместо существовавших при Речи Посполитой гродских, земских, подкоморных и доминиальных (панских) судов действовали полковые и сотенные суды. Юрисдикции казацких судов подлежали не только казаки, но и мещане и селяне, особенно в делах разбоя и убийств. В городах и поселках суд вершили коллегии лавников и ратуши, в селах — войты и атаманы. В северных районах Левобережья действовали копные суды — суды сельской общины.

Роль низовых казаков в управлении Гетманщины

Запорожье занимает особую роль в процессе становления Гетманщины. Весной 1650 года Богдан Хмельницкий пресек претензии Запорожья на какую-либо особую политическую роль. Несмотря на огромную роль сечевых казаков в восстании, на Переяславскую Раду представители низового запорожского казачества не были приглашены}. На Раде присягу на верность русскому царю принимала только реестровая казацкая старшина, а сечевики присягнули русскому царю где-то к концу мая. Запорожская Сечь, не входя ни в один из полков Войска Запорожского, обладала автономией в Гетманщине и напрямую подчинялась гетману. В отличие от полков Войска Запорожского, где полковников назначал гетман, Сечь сама выбирала своего кошевого атамана. Однако в условиях гражданской войны 1658—1663 гг. Запорожье восстанавливает политическое самоуправление и превращается в обособленное государственное образование, которое лишь номинально признавало власть гетмана. По Андрусовскому договору между Речью Посполитой и Русским Государством Правобережье признавалось составной частью Польши, тогда как Левобережье и Северщина — России, а Запорожье одновременно подпадало в двойное подданство российского царя и польского короля.

Городское самоуправление

В городах на территории Войска Запорожского было сохранено городское управление Речи Посполитой, основанное на магдебургском праве. Возглавлял город избранный жителями голова (войт), чья власть была пожизненной. Важную роль играли выборные магистраты, которые состояли из рады (райцы во главе с бургомистром, ведавшие административно-хозяйственными делами) и лавы (члены суда, вершившие судопроизводство по гражданским и уголовным делам). Поскольку часть горожан стала казаками и подчинялась гетманской (войсковой) администрации, то нередко возникали конфликты между представителями городского самоуправления и полковой администрации.

В городах и поселках, не охваченных магдебургским правом, также было самоуправление. Такие поселения называли ратушными, но в то же время в них власть имели казацкие старшины, которым подчинялись казаки.

Города в Гетманщине развивались медленно. На Левобережье в конце XVII—XVIII веков существовало около 200 городов и городков, в которых жило 6 % населения. Магдебургским правом были наделены Киев, Нежин, Переяслав, Чернигов, Стародуб и др. города. Мещане занимались в основном ремесленничеством, торговлей.

Международные отношения

Государство	Документы	Совместные кампании	Персоналии	См. также
Крымское ханство	Бахчисарайский мирный договор (1648) • Жванецкий договор (1653) • Вечный мир (1692) • Кайрский договор (1711)	Восстание Хмельницкого (1648—1653) • Русско-польская война (1658—1666) • Польско-казацко-татарская война (1666—1671) • Польско-турецкая война (1672—1676) • Русско-турецкая война (1710—1713)	Петрик	Ханская Украина
Османская империя Османская империя	Диплом на Княжество Русское (1648) • Договор про торговлю на Чёрном море (1649) • Корсунский догвор (1669)
Речь Посполитая	Зборовский договор (1649) • Белоцерковский мир (1651) • Жванецкий договор (1653) • Гадячский договор (1658) • Слободищенский трактат (1660) • Подгаецкий договор (1667) • Острожский договор (1670)	Русско-польская война (1658—1666) • Польско-турецкая война (1683—1699)		Речь Посполитая Трёх Народов
Молдавское княжество	Украинско-молдавский договор (1650)	Сучавская кампания Тимоша Хмельницкого (1653)	Тимош Хмельницкий и Розанда Лупул • Георгий Дука
Русское царство и Российская империя	Мартовские статьи (1654) • Переяславские статьи (1659) • Батуринские статьи (1663) • Московские статьи (1665) • Глуховские статьи (1669) • Конотопские статьи (1672) • Переяславские статьи (1674) • Коломакские статьи (1687) • Московские статьи (1689) • Решетиловские статьи (1709) • Решительные пункты (1728)	Русско-польская война(1654—1657; 1659—1660; 1663—1667); Русско-турецкая война (1672—1681); Русско-турецкая война (1686—1700); Северная война (1700—1708; 1709—1721); Персидский поход (1722—1723); Русско-турецкая война (1735—1739); Семилетняя война (1757—1762)
Княжество Трансильвания	Договор с князем Ракоцием (1656)	Северная война (1657)	Антон Жданович
Королевство Швеция	Корсунский догвор (1657) • Союзный договор между гетманом Мазепой и Карлом XII (1708) • Союзный договор между гетманом Мазепой, Карлом XII и Запорожской Сечью (1709)	Северная война (1657) • Северная война (1708—1713)		Конституция Орлика
Маркграфство Бранденбург и Герцогство Пруссия	Дипломатические сношения	Северная война (1657)
Княжество Валахия	Дипломатические сношения
Венецианская республика Венецианская республика	Дипломатические сношения
Священная Римская империя	Дипломатические сношения
Герцогство Бавария	Дипломатические сношения

• Зборовский договор. Зборовский мир был подписан 17−18 августа 1649 года между гетманом Богданом Хмельницким и польским королём Яном Казимиром. Основные положения: Войско Запорожское получает контроль над Киевским, Черниговским и Брацлавским воеводствами; реестр казаков увеличивается до 40 тыс.; коронному войску и евреям запрещается находиться на землях, которые контролирует Войско Запорожское; правительственные посты в казацких воеводствах разрешается занимать только казацкой старшине и православной шляхте.
• Белоцерковский договор. Мирный договор от 28 сентября 1651 года между Войском Запорожским и Речью Посполитой, подписанный в Белой Церкви Богданом Хмельницким и Миколаем Потоцким, предусматривал следующее: власть Войска Запорожского распространялась только на Киевское воеводство; реестр казаков уменьшался до 20 тыс.
• Переяславский договор. «Березневи статти» были приняты 18 января 1654 года на Переясловской раде. Малая Русь, подконтрольная Войску Запорожскому, становилась частью Русского царства на правах широкой автономии.
• Военный союз казаков, шведов, бранденбургцев и Семиградья против Речи Посполитой. Договоренности 1656 года между представителями правительств Войска Запорожского, Семиградья, Шведского королевства и Бранденбурга предусматривали раздел Речи Посполитой; Войско Запорожское претендовало на Галицию и Волынь.
• Гадячский договор. В договоре, который был подписан 16 сентября 1658 года в Гадяче между гетманом Иваном Выговским и послами Речи Посполитой, речь идет о создании Великого княжества Русского в составе Речи Посполитой.

Экономика

Во второй половине XVII века Гетманщина в составе Русского царства имела свой бюджет и денежное обращение, подконтрольное Малороссийскому приказу. Существовала широкая система налогов в «Скарбницу Войсковую». Одним из наибольших источников поступлений были налоги на мельницы. Доходы из мельниц («військову мирочку») собирали специальные «дозорцы». Существовали откупы на водку, дёготь и табак. Значительный сбор поступал в «Скарбницу» от пасек. Взимались проездные, транзитные и внутренние таможенные сборы. В Гетманщине существовала система прямого налогообложения населения.

В 1723−1781 гг. финансами, налогами, военными и ранговыми имениями ведала Генеральная канцелярия Скарба войскового, возглавлявшаяся двумя генеральными подскарбеями. Аппарат скарбовой канцелярии формировался из канцеляристов, секретаря и счетоводов. Государственный контроль за деятельностью канцелярии возлагался на специальную счетную комиссию (1734—1776). После окончательной ликвидации Гетманщины канцелярия подчинялась Второй Малороссийской коллегии и выполняла преимущественно ревизионные функции относительно правильности и целесообразности использования средств^{[неавторитетный источник?]}.

Территория

Гетманщина охватывала пространство, которое можно обозначить условной границей Ямполь-Черновцы (ныне пос гор. типа)-Мурафа (ныне село Шаргородского р-на)-Красное (ныне село Жмеринского района)-Винница- Пилявцы. С конца 17 столетия термин «гетманщина» употребляется относительно Левобережной Украины вместе с Киевом. Земли Гетманщины включали в себя Полтавскую, Черниговскую, частично Киевскую, Черкасскую и Сумскую области современной Украины, а также часть Брянской области Российской Федерации

Общество. Культура

Социальная структура общества

В Гетманщине привилегированной социальной группой было казачество. Принадлежность мужчины к казацкому сословию обязывало его за свой счет нести военную службу, но при этом освобождало от уплаты налогов, давало право землевладения. Официально к казацкому сословию во второй половине XVII — первой половине XVIII веков принадлежало 20-60 тысяч человек. Правящим классом в Гетманщине была казацкая старшина. В конце XVII—XVIII веков существовала привилегированная группа «знатных товарищей». В XVIII веке более трети земель Гетманщины находилось в собственности старшины.

Немаловажную роль в становлении Гетманщины в 1649—50-х годах сыграла православная шляхта Речи Посполитой. На службе у гетмана Хмельницкого весной 1649 года, по свидетельству московского посла Григория Кунакова, находилось около 6 тысяч шляхтичей, а в присяжных списках 1654 года вписано около 200 лиц шляхетского происхождения. Должности в Генеральной войсковой канцелярии при гетманстве Хмельницкого и Выговского занимали в основном представители шляхты.

Основную массу населения Гетманщины составляли селяне. Во времена Хмельниччины были ликвидированы крупные феодальные землевладения, фольварковая система хозяйства, крепостничество. После смерти Хмельницкого положение селян постоянно ухудшалось. При гетмане Иване Мазепе панщина была ограничена двумя днями в неделю. В середине XVIII века селянин мог выполнять трудовые повинности в пользу землевладельца три и более дней в неделю.

Большое влияние на социальные процессы, протекавшие в Гетманщине, оказывало православное духовенство. Духовенство имело автономную администрацию, судопроизводство, было освобождено от уплаты налогов, военной службы, трудовых повинностей. Православная церковь в Гетманщине была крупным землевладельцем. В середине XVIII монастырям принадлежало около 10 тысяч имений, или 17 % земель Гетманщины.

Образование

Школьное образование Гетманщины охватывало все слои, социальные группы населения. Путешественник Павел Алеппский, побывав в Гетманате в середине XVII века, писал, что «все умеют читать, даже сироты». На Левобережье в конце XVII века действовали школы при Нежинском, Черниговском, Полтавском, Переяславском, Лубенском, Прилуцком, Миргородском полках.

Центральное место в системе высшего образования Гетманщины занимал Киево-Могилянский коллегиум (с 1694−1701 — академия). В коллегиуме (академии) действовал 8-летний (позднее — 12-летний) термин обучения. Он делился на 8 классов-циклов — 4 грамматических, поэтики, риторики, философии, богословия.

Большой вклад в развитие системы образования Гетманщины внес гетман Иван Мазепа, который отдавал на развитие просветительских заведений часть своих личных доходов. Так, при его гетманстве был возведен главный корпус Киево-Могилянской академии, количество студентов академии доведено до 2 тысяч, учрежден Черниговский коллегиум, основаны новые школы, типографии.

Религия

Религиозные лозунги, выдвинутые во времена Хмельниччины, сделали православное христианство господствующей религией на территории Гетманщины. Богдан Хмельницкий принял на себя функцию верховного патроната над церковными институтами, подчинил своим интересам светскую политику Киевской митрополии, которая находилась в юрисдикции Константинопольского патриарха. Гражданские войны периода Руины отразились на православной церкви, так, митрополита Дионисия Балабана не признавали на Левобережье, где архипастырские функции с 1659 до 1685 годов выполняли «местоблюстители митрополичьего престола». В 1685 году митрополит Гедеон Святополк-Четвертинский согласился на подчинение Киевской митрополии Московскому патриархату. Во второй половине XVII — начале XVIII веков Киевская митрополия лишилась епархий — Черниговской, Мстиславско-Могилевской, Львовской, Луцкой, Смоленской, Полоцкой и Перемышльской. В 1721 году Московский патриархат был упразднен, а вместо него учрежден Синод — таким образом церковь стала непосредственно зависеть от монархов Российской империи.

Барокко в Гетманщине

В Гетманшине во второй половине XVII века стал распространяться стиль барокко, под воздействием которого развивались все виды и жанры искусства. В каменном сакральном строительстве выделяются два направления. Первое направление — трехдольное одно-, трехверхое сооружение и крестовидные пяти-, семи-, девятидольные сооружения. В этом архитектурном стиле построены Троицкая церковь в Густыне (1671), Ильинская церковь в Киеве (1692), надвратная церковь Всех Святых в Киево-Печерской лавре (1696—1698), Вознесенский собор в Переяславе (1700), Георгиевская церковь Выдубицкого монастыря в Киеве (1696—1701), Екатерининская церковь в Чернигове (1710) и др. Второе направление — сочетание трансформированного древнерусского храма с классической композицией фасадов, это собор Троицко-Ильинского монастыря в Чернигове (1679), собор Мгарского монастыря вблизи Лубнов (конец 1689—1709) и др. Ведущим музыкальным жанром в Гетманщине эпохи барокко было многоголосое партесное пение. Живопись также вобрала лучшие достижения барокко — богатый декор, сложную композицию, соединив их с традициями народного творчества.

Литература

В эпоху барокко литература в Гетманщине постепенно отходит от религиозных догматов. Так, к светскому направлению в литературе приходят Дмитрий Туптало, Климентий Зиновиев и др. Большое влияние на культурную жизнь Гетманщины имели сочинения богослова и мыслителя Феофана Прокоповича. Иван Галятовский создал первый украинский курс гомилетики, а также прославился написанием ряда полемико-богословских трактатов. Выдающимися представителями ораторско-проповеднической прозы были Лазарь Баранович и Антоний Радивиловский. Стихотворения писались различного содержания — бытовые, исторические, панегирические и др.

Особое место в литературе Гетманщины занимают казацкие летописи. Первая казацкая летопись — Летопись Самовидца, написанная современником Хмельниччины. Также составили летописи полковник Григорий Грабянка и выпускник Киево-Могилянского коллегиума Самойло Величко.

Гетманы

Гетманы Гетманщины
№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии
1		Хмельницкий Богдан	1648—1657
2		Хмельницкий Юрий	1657
3		Выговский	1657—1659
4		Хмельницкий Юрий	1659—1660

Гетманы Правобережной Гетманщины					Гетманы Левобережной Гетманщины
№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии	№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии
4		Хмельницкий Юрий	1660—1663		4		Сомко Яким	1660—1663	Наказной гетман
5		Тетеря Павел	1663—1665		5	<center></center>	Брюховецкий Иван	1663—1668	Изначально избран «Кошевым гетманом» на Запорожской Сечи, уже после — гетманом на Левобережье
6		Опара Степан	1665
7		Дорошенко Петр	1665—1668

Гетманы Гетманщины
№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии
7		Дорошенко Петр	1668—1669

Гетманы Правобережной Гетманщины под Османской протекцией					Гетманы Правобережной Гетманщины под протекцией Речи Посполитой					Гетманы Левобережной Гетманщины
№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии	№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии	№	Изображенние	Имя	Годы гетманства	Комментарии
7		Дорошенко Петр	1669—1676		8		Ханенко Михаил	1669—1674		8		Многогришный Демьян	1669—1672
8		Хмельницкий Юрий	1677—1681		9		Гоголь Остап	1675—1679	Наказной гетман	9	<center> </center>	Самойлович Иван	1672—1685
9		Дука Георгий	1681—1684	Также господарь Молдавского княжества	10		Куницкий Степан	1683—1684
10		Сулименко Теодор	1684—1685		11	<center></center>	Могила Андрей	1684—1685
11		Хмельницкий Юрий	1685

Гетманы Правобережной Гетманщины					Гетманы Левобережной Гетманщины
№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии	№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии
11		Могила Андрей	1685—1689		9		Самойлович Иван	1685—1687
12		Драгинич Григорий	1689—1692	Наказной гетман	10	<center></center>	Мазепа Иван	1687—1704
13		Самусь Самойло	1693—1704	Наказной гетман

Гетманы Гетманщины
№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии
10		Мазепа Иван	1704—1708

Гетманы Гетманщины под протекцией Русского государства					Гетманы Гетманщины под протекцией Швеции
№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии	№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии
11	<center></center>	Скоропадский Иван	1708—1718		10		Мазепа Иван	1708—1709
					11		Орлик Филипп	1710—1718 (1742)

Гетманы Гетманщины
№	Изображение	Имя	Годы гетманства	Комментарии
11	</center>	Скоропадский Иван	1718—1722
12		Полуботок Павел	1722—1724	Наказной гетман
13		Апостол Даниил	1727—1734
14		Разумовский Кирилл	1750—1764

</center>

Следует также отметить Петра Иваненко (Петрика), который после поражения своего восстания против Москвы и Мазепы получил от крымского хана во владение Ханскую Украину (укр.) (территорию между Днепром и Днестром, которая ранее не находилась под гетманским управлением) и титул её гетмана.

Карты

Напишите отзыв о статье "Гетманщина"

Примечания

Литература

• Голобуцький В. [litopys.org.ua/holob/hol.htm Запорозьке козацтво]. — Київ, 1994. — 380 с. (укр.)
• Грушевський М. С. Історія України-Руси : В 11 т., 12 кн. — Київ: «Наукова думка», 1995−1998. — Т. 8−10. (укр.)
• Гетьманщина // [history.franko.lviv.ua/dovidnyk.htm Довідник з історії України (А−Я)] / За ред. І. Підкови та Р. Шуста. — К. : «Генеза», 2002. — С. 161. — 903 с. (укр.)

• [histans.com/LiberUA/ehu/6.pdf Енциклопедія історії України. У 10 т.] / Інститут історії України НАН України. Редкол В. А. Смолій та ін. — Київ: «Наукова думка», 2009. — 5000 экз. — ISBN 978-966-00-1028-1.
• [www.history.org.ua/?litera&kat=4&id=20 История Украины: научно-популярные очерки / Институт истории Украины, НАН Украины. Колл. авт. Под ред. В. А. Смолия.] [histans.com/LiberUA/978-5-373-02355-9/978-5-373-02355-9.pdf]. — К.: ОЛМА Медиа Групп, 2008. — 1070 с. — ISBN 978-5-373-02355-9.
• Історія українського козацтва. Нариси у двох томах — Київ: ВД «Києво-Могилянська академія», 2006. (укр.)
• Источники малороссийской истории, собранные Д. Н. Бантыш-Каменским. — М., 1858.
• Сушинський Б. І. Всесвітня козацька енциклопедія XV−початку XXI століть. — Одеса: Видавничий дім «Явф», 2007. — ISBN 966-2900-01-2. (укр.)
• Гетьманщина // Українське козацтво. Мала енциклопедія — Київ: «Генеза», 2002. — С. 100. (укр.)
• Яковенко Н. Н. [history.franko.lviv.ua/PDF%20Final/Jakovenko.pdf Нарис історії України з найдавніших часів до кінця ХVІІІ ст]. — Київ: «Генеза», 1997. — 380 с. (укр.)
• [klio.org.ua/Klio-Istorichniy-portal/T.G.-YAkovleva-A.I.-Miller.-Getmanschina-i-eyo-inkorporatsiya-v-Rossiyskuyu-imperiyu.html Яковлева Т. Г., Миллер А. И. Гетьманщина и её инкорпорация в Российскую империю // Западные окраины Российской империи. — М.: Новое литературное обозрение, 2007. — 608 с.]

Ссылки

• [litopys.org.ua/suspil/sus84.htm Сайт «Ізборник»] Історія України IX−XVIII ст. Першоджерела та інтерпретації − проект електронної бібліотеки давньої української літератури.</small> (укр.). (litopys.org.ua). Проверено 1 марта 2016.

Отрывок, характеризующий Гетманщина

– Мама, – кричала Наташа, – я вам голову дам на отсечение, что это он! Я вас уверяю. Постой, постой! – кричала она кучеру; но кучер не мог остановиться, потому что из Мещанской выехали еще подводы и экипажи, и на Ростовых кричали, чтоб они трогались и не задерживали других.
Действительно, хотя уже гораздо дальше, чем прежде, все Ростовы увидали Пьера или человека, необыкновенно похожего на Пьера, в кучерском кафтане, шедшего по улице с нагнутой головой и серьезным лицом, подле маленького безбородого старичка, имевшего вид лакея. Старичок этот заметил высунувшееся на него лицо из кареты и, почтительно дотронувшись до локтя Пьера, что то сказал ему, указывая на карету. Пьер долго не мог понять того, что он говорил; так он, видимо, погружен был в свои мысли. Наконец, когда он понял его, посмотрел по указанию и, узнав Наташу, в ту же секунду отдаваясь первому впечатлению, быстро направился к карете. Но, пройдя шагов десять, он, видимо, вспомнив что то, остановился.
Высунувшееся из кареты лицо Наташи сияло насмешливою ласкою.
– Петр Кирилыч, идите же! Ведь мы узнали! Это удивительно! – кричала она, протягивая ему руку. – Как это вы? Зачем вы так?
Пьер взял протянутую руку и на ходу (так как карета. продолжала двигаться) неловко поцеловал ее.
– Что с вами, граф? – спросила удивленным и соболезнующим голосом графиня.
– Что? Что? Зачем? Не спрашивайте у меня, – сказал Пьер и оглянулся на Наташу, сияющий, радостный взгляд которой (он чувствовал это, не глядя на нее) обдавал его своей прелестью.
– Что же вы, или в Москве остаетесь? – Пьер помолчал.
– В Москве? – сказал он вопросительно. – Да, в Москве. Прощайте.
– Ах, желала бы я быть мужчиной, я бы непременно осталась с вами. Ах, как это хорошо! – сказала Наташа. – Мама, позвольте, я останусь. – Пьер рассеянно посмотрел на Наташу и что то хотел сказать, но графиня перебила его:
– Вы были на сражении, мы слышали?
– Да, я был, – отвечал Пьер. – Завтра будет опять сражение… – начал было он, но Наташа перебила его:
– Да что же с вами, граф? Вы на себя не похожи…
– Ах, не спрашивайте, не спрашивайте меня, я ничего сам не знаю. Завтра… Да нет! Прощайте, прощайте, – проговорил он, – ужасное время! – И, отстав от кареты, он отошел на тротуар.
Наташа долго еще высовывалась из окна, сияя на него ласковой и немного насмешливой, радостной улыбкой.


Пьер, со времени исчезновения своего из дома, ужа второй день жил на пустой квартире покойного Баздеева. Вот как это случилось.
Проснувшись на другой день после своего возвращения в Москву и свидания с графом Растопчиным, Пьер долго не мог понять того, где он находился и чего от него хотели. Когда ему, между именами прочих лиц, дожидавшихся его в приемной, доложили, что его дожидается еще француз, привезший письмо от графини Елены Васильевны, на него нашло вдруг то чувство спутанности и безнадежности, которому он способен был поддаваться. Ему вдруг представилось, что все теперь кончено, все смешалось, все разрушилось, что нет ни правого, ни виноватого, что впереди ничего не будет и что выхода из этого положения нет никакого. Он, неестественно улыбаясь и что то бормоча, то садился на диван в беспомощной позе, то вставал, подходил к двери и заглядывал в щелку в приемную, то, махая руками, возвращался назад я брался за книгу. Дворецкий в другой раз пришел доложить Пьеру, что француз, привезший от графини письмо, очень желает видеть его хоть на минутку и что приходили от вдовы И. А. Баздеева просить принять книги, так как сама г жа Баздеева уехала в деревню.
– Ах, да, сейчас, подожди… Или нет… да нет, поди скажи, что сейчас приду, – сказал Пьер дворецкому.
Но как только вышел дворецкий, Пьер взял шляпу, лежавшую на столе, и вышел в заднюю дверь из кабинета. В коридоре никого не было. Пьер прошел во всю длину коридора до лестницы и, морщась и растирая лоб обеими руками, спустился до первой площадки. Швейцар стоял у парадной двери. С площадки, на которую спустился Пьер, другая лестница вела к заднему ходу. Пьер пошел по ней и вышел во двор. Никто не видал его. Но на улице, как только он вышел в ворота, кучера, стоявшие с экипажами, и дворник увидали барина и сняли перед ним шапки. Почувствовав на себя устремленные взгляды, Пьер поступил как страус, который прячет голову в куст, с тем чтобы его не видали; он опустил голову и, прибавив шагу, пошел по улице.
Из всех дел, предстоявших Пьеру в это утро, дело разборки книг и бумаг Иосифа Алексеевича показалось ему самым нужным.
Он взял первого попавшегося ему извозчика и велел ему ехать на Патриаршие пруды, где был дом вдовы Баздеева.
Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.
Он не поехал в город, а остановился на постоялом дворе Дорогомиловского предместья.
Le coup de theatre avait rate. [Не удалась развязка театрального представления.]


Русские войска проходили через Москву с двух часов ночи и до двух часов дня и увлекали за собой последних уезжавших жителей и раненых.
Самая большая давка во время движения войск происходила на мостах Каменном, Москворецком и Яузском.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое. Такая же толпа людей, как на дешевых товарах, наполняла Гостиный двор во всех его ходах и переходах. Но не было ласково приторных, заманивающих голосов гостинодворцев, не было разносчиков и пестрой женской толпы покупателей – одни были мундиры и шинели солдат без ружей, молчаливо с ношами выходивших и без ноши входивших в ряды. Купцы и сидельцы (их было мало), как потерянные, ходили между солдатами, отпирали и запирали свои лавки и сами с молодцами куда то выносили свои товары. На площади у Гостиного двора стояли барабанщики и били сбор. Но звук барабана заставлял солдат грабителей не, как прежде, сбегаться на зов, а, напротив, заставлял их отбегать дальше от барабана. Между солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми головами. Два офицера, один в шарфе по мундиру, на худой темно серой лошади, другой в шинели, пешком, стояли у угла Ильинки и о чем то говорили. Третий офицер подскакал к ним.
– Генерал приказал во что бы то ни стало сейчас выгнать всех. Что та, это ни на что не похоже! Половина людей разбежалась.
– Ты куда?.. Вы куда?.. – крикнул он на трех пехотных солдат, которые, без ружей, подобрав полы шинелей, проскользнули мимо него в ряды. – Стой, канальи!
– Да, вот извольте их собрать! – отвечал другой офицер. – Их не соберешь; надо идти скорее, чтобы последние не ушли, вот и всё!
– Как же идти? там стали, сперлися на мосту и не двигаются. Или цепь поставить, чтобы последние не разбежались?
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.
Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.
В то время как Верещагин упал и толпа с диким ревом стеснилась и заколыхалась над ним, Растопчин вдруг побледнел, и вместо того чтобы идти к заднему крыльцу, у которого ждали его лошади, он, сам не зная куда и зачем, опустив голову, быстрыми шагами пошел по коридору, ведущему в комнаты нижнего этажа. Лицо графа было бледно, и он не мог остановить трясущуюся, как в лихорадке, нижнюю челюсть.
– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».