Геттисбергская кампания

Геттисбергская кампания
Основной конфликт: Гражданская война в США
Дата	3 июня - 24 июля 1863
Место	Мэриленд, Пенсильвания, Виргиния
Итог	ничья
Противники
США КША
Командующие
Джозеф Хукер Джордж Мид Роберт Ли
Силы сторон
90 000 75 000
Потери
30 100 27 000

Геттисбергская кампания — серия сражений июня и июля 1863 года во время Американской Гражданской войны. После победы под Чанселорсвиллом генерал Ли направил свою армию на север, в Мэриленд и Пенсильванию. Потомакская армия генерала Джозефа Хукера, а затем (с 28 июня) Джорджа Мида, преследовала Ли, нанесла ему серьёзный удар в битве при Геттисберге, однако позволила ему отступить обратно в Вирджинию.

В то же самое время проходила Виксбергская кампания и рейд Моргана.

Предыстория

В Начале мая 1863 года Северовирджинская армия генерала Ли разбила Потомакскую армию Джозефа Хукера у Чанселорсвилла, однако эта победа досталась Ли ценой тяжёлых потерь. Армия потеряла 13 000 человек и генерала Томаса Джексона. Джексон умер от ранений 10 мая, а уже 12 мая в Ричмонд пришла телеграмма из Виксберга: генерал Пембертон сообщал, что положение гарнизона Виксберга тяжелое и ухудшается с каждым днём. Положение Виксберга заставило президента назначить на 15 мая совет, на который был приглашён военный секретарь Седдон и генерал Ли.

Положение на западе беспокоило руководство Конфедерации ещё с декабря 1862 года. Ещё в начале 1863 года возникло предложение перебросить часть войск с востока страны на запад. Это предложение поддержал секретарь Седдон, сенатор Луис Вигфолл, генерал Джонстон, генерал Борегар, и даже генерал Джеймс Лонстрит. Именно Лонгстрит был автором этой идеи. Он предлагал взять свой I корпус или хотя бы две дивизии, перебросить их в Чаттанугу, соединить с армией Брэгга, разбить армию Роузкранса и начать наступление против Гранта. Тем временем Ли должен был держать оборону на рубеже реки Раппаханок силами корпуса Джексона. В начале мая, возвращаясь с двумя дивизиями из-под Саффолка к Фредериксбергу, Лонгстрит задержался в Ричмонде и переговорил с Седдоном. На этот раз он предложил другой план. Он предложил отправить дивизии Пикетта и Худа к Чаттануге, разбить Роузкранса, а затем наступать на север, в Кентукки, чтобы заставить Гранта снять осаду Виксберга. 9 мая Седдон телеграфировал генералу Ли — дивизии Лонгстрита как раз под Ричмондом, сообщил он, и не возражает ли Ли, если их сразу направят на запад?

Ли сразу же отправил телеграмму, где высказался категорически против этой идеи, а затем послал в Ричмонд письмо с подробным объяснением своей позиции. Он считал, что отправлять дивизии в Виксберг бессмысленно: им придется слишком долго туда идти, и неизвестно, как Пембертон ими распорядится. Но основной его аргумент звучал как ультиматум: если у него заберут часть его армии, он будет вынужден отступить в укрепления Ричмонда. По его мнению, Потомакская армия насчитывала уже 159 000 человек, и таким образом положение Вирджинии было опаснее положения Виксберга. Президент встал на сторону Ли в этом вопросе. Но для принятия окончательного решения было назначено совещание 15 мая. Готовясь к нему, Ли вызвал Лонгстрита в свой штаб и с 11 по 13 мая оба генерала обсуждали ситуацию.

Ли убедил Лонгстрита в том, что лучшим стратегическим решением будет наступление в Пенсильвании. Через несколько дней Лонгстрит написал сенатору Уигфоллу, что прежде исходил из предположения, что Ли настроен обороняться на рубеже реки Раппаханок, но Ли, как выяснилось, готовит наступление, и поэтому ему нужно все возможные подкрепления. Пембертон же слишком нерешителен, поэтому чем меньше у него войск, тем лучше. Так что если правительство и решит отправлять армию на запад, то лучше всего передать её Брэггу или Джонстону для вторжения в Кентукки.

Днем 14 мая Ли сел в поезд до Ричмонда и 15 мая явился на совещание в здание Военного Департамента на углу Франклин-Стрит и 9-й авеню. Подробности этой встречи неизвестны. Видимо, Седдон настаивал на усилении Пембертона, Ли отстаивал своё предложение, а президент Дэвис занимал нейтральную позицию. «Доморощенные критики считают позицию Ли по вопросу Виксберга порочной, — писал Стивен Сирс, — вирджинский театр боевых действий беспокоил его больше, по их мнению, чем вся война на Западе. Но на той конференции он едва ли мог изменить свою позицию». Учитывая опасное усиление Потомакской армии, президент должен был выбирать между Вирджинией и Миссисипи, и по сути это был Выбор Хобсона (то есть, отсутствие выбора).

Это наступление могло сорвать планы северян на лето и давало Ли возможность маневрировать вдали от оборонительных позиций на Раппаханоке и дать передышку сильно пострадавшей от войны Вирджинии. Была также надежда, что вторжение в Пенсильванию заставит северян вывести войска с плацдармов в северной Каролине — например, из-под Саффолка. Ли также мог угрожать Филадельфии, Балтимору и Вашингтону, тем самым усиливая позиции сторонников мира на Севере. 19 апреля Ли написал своей жене: «… это сильно изменит общественное мнение на Севере. Республиканцы будут побеждены и я думаю, сторонники мира станут сильнее и новая администрация будет действовать исходя из этого».

С 14 по 17 мая 1863 года Ли провёл в Ричмонде, где совещался с президентом и правительством. Президент желал, чтобы часть сил была выделена на помощь осаждённому Виксбергу, но в итоге согласился с планом вторжения в Пенсильванию. Все члены кабинета, кроме Джона Рейгана, согласились с этим планом. 18 мая Ли приехал в свой штаб в Гамильтонс-Кроссинг и приступил к разработке плана. Против плана решительно выступал только Джеймс Лонгстрит, который поддерживал идею помощи Виксбергу. В итоге и Лонгстрит смирился с пенсильванским планом, однако настаивал на том, чтобы наступательная стратегия сочеталась с оборонительной тактикой.

В сущности, стратегия Ли была аналогична той, что имела место во время Мерилендской кампании. В тот раз МакКлеллан сумел сорвать его планы благодаря случайности — неожиданному обнаружению утерянного приказа 191. Это навело его на мысли, что повторное вторжение может иметь успех — тем более что его противником был генерал Джозеф Хукер, которого Ли не считал способным командиром. Кроме того, после Чанселорсвилла армия доверяла ему безгранично и ему казалось, что они способны выполнить любую задачу.

Силы сторон

Армия Союза

Основной боевой силой Союза во время Геттисбергской кампании была Потомакская армия, которой командовал сначала Джозеф Хукер, а с 28 июня — Джордж Мид. Армия насчитывала более 90 000 человек и состояла из 7-ми пехотных корпусов и одного кавалерийского:

• I корпус генерала Джона Рейнольдса, дивизии Джеймса Уодсворта, Джона Робинсона и Эбнера Даблдея.
• II корпус генерала Уинфилда Хэнкока, дивизии Джона Колдуэлла, Джона Гиббона и Александра Хайса.
• III корпус генерала Дэниеля Сиклса, дивизии Дэвида Бирни и Эндрю Хэмфриса.
• V корпус генерала Джорджа Мида, дивизии Джеймса Бэрнса, Ромейна Эйри и Сэмюэля Кроуфорда.
• VI корпус генерала Джона Седжвика
• XII корпус генерала Генри Слокама, дивизии Альфеуса Уильямса и Джона Гири
• VIII корпус генерала Роберта Шенка (Во время кампании находился в Мэриленде и долине Шенандоа)

Армия Конфедерации

После Чанселорсвилла генерал Ли реорганизовал Северовирджинскую армию. Теперь в ней было 75 000 человек в трех корпусах: 60 000 пехоты, 10 200 кавалерии и 4 700 в артиллерийских частях.

Первый корпус. Командир: Джеймс Лонгстрит.

• Дивизия Лафайета Мак-Лоуза
• Дивизия Джорджа Пикетта
• Дивизия Джона Худа

Второй корпус. Командир: Ричард Юэлл.

• Дивизия Джубала Эрли
• Дивизия Эдварда Джонсона
• Дивизия Роберта Родса

Третий корпус. Командир: Эмброуз Хилл

• Дивизия Ричарда Андерсона
• Дивизия Генри Хета
• Дивизия Уильяма Пендера
• Кавалерийская дивизия Джеба Стюарта (бригады Уэйда Хэмптона, Фицхью Ли, Беверли Робертсона, Альберта Дженкинса, Уильяма Джонса, Джона Имбодена и Джона Чемблисса)

После Чанселорсвилла Ли провел реорганизацию армии, добавив к ней ещё один корпус. Генералы Юэлл и Хилл были повышены до командиров корпусов, генералы Пендер и Хет назначены дивизионными командирами. В армию вернулся генерал Эдвард Джонсон.

См. также: Силы сторон в битве при Геттисберге.

Наступление армии Ли

3 июня 1863 года армия Ли начала сниматься с позиций у Фредериксберга и перемещаться на запад. У Фредериксберга оставался только корпус Эмброуза Хилла. 5 июня корпуса Лонгстрита и Юэлла стояли лагерем около Калпепера и до генерала Хукера дошли первые известия о перемещении противника. Он приказал генералу Седжвику провести разведку боем — что привело к небольшой перестрелке под Фредериксбергом и убедило Хукера, что Северовирджинская армия осталась на прежнем месте. На всякий случай Ли ненадолго приостановил наступление корпуса Юэлла. Однако, Хукер не стал начинать новое сражение под Фредериксбергом, и Ли приказал Юэллу продолжать. 9 июня Ли велел Стюарту перейти Раппаханок и прикрыть перемещение Северовирджинской армии на север. Стюарт велел своим бригадам собраться у станции Бренди.

Станция Бренди

Хукер расценил появление Стюарта у Калпепера как подготовку к набегу на свои линии снабжения. Поэтому он велел Альфреду Плезантону совершить диверсионный рейд силами 8 тыс. кавалерии и 3 тыс. пехоты с целью сорвать планы Стюарта и по возможности разбить его отряд. Предполагалось нападать с двух направлений — крыло Бьюфорда с севера, а крыло Грегга — с юга.

Сражение началось в 04:30 и длилось 10 часов с переменным успехом. Южане были застигнуты врасплох и сначала начали отступать. Однако им удалось стабилизировать позиции и в итоге федералы отступили, причем им не удалось обнаружить лагерь армии генерала Ли возле Калпепера. Плезантон потерял 907 человек, Стюарт — 523.

Именно с этого дня федеральная кавалерия начала оказывать какое-то влияние на ход войны и для кавалерии Юга завершился период абсолютной безнаказанности.

Винчестер

Пока происходило сражение у станции Бренди, корпус Юэлла уже двигался на запад. 12 июня Юэлл перешел хребет Блю-Ридж и вошел в долину Шенандоа. Единственным препятствием на его пути был город Винчестер, где стояла 2-я дивизия VIII корпуса под командованием генерала Роберта Милроя. Правительство настаивало на эвакуации Винчестера, но Милрой был уверен в силе своих укреплений. В распоряжении Милроя было около 7000 человек, которых он поместил в фортах на высотах западнее города. У Юэлла было три дивизии — 21 000 человек.

Юэлл направил дивизию Родса в обход Винчестера, чтобы отрезать федералам пути отступления на север, а силами двух дивизий подошел к городу с юга. 14 июня, пока дивизия Джонсона отвлекала противника атаками с юга и востока, дивизия Эрли обошла Винчестер с запада, внезапно атаковала и захватила один из трех основных фортов. В ночь на 15-е Милрой решил прорываться в Харперс-Ферри. Его дивизия незаметно покинула форты Винчестера, но утром 15 июня встретила высланную на перехват дивизию Джонсона и в коротком сражении была полностью разгромлена. В плен попало около 4 000 солдат федеральной армии, 23 орудия и много военного снаряжения. Юэлл потерял 269 человек убитыми и раненными. В то же день корпус Юэлла двинулся на север и перешел Потомак у Вильямспорта. За Потомаком, у города Хагерстаун, Юэлл встал лагерем и стал поджидать остальные корпуса Северовирджинской армии.

14 июня Потомакская армия стала отходить от Фредериксберга. Генерал Эмброуз Хилл сразу снял свой корпус с позиций и направил его в долину Шенандоа вслед за Юэллом. 24 июня Хилл перешел Потомак и присоединился к Юэллу у Хагерстауна.

Сражения в Лоудонской долине

16 июня Потомакская армия отошла к Манассасу и Хукер велел кавалерии Плезантона прорваться сквозь кавалерийское прикрытие Стюарта и найти наконец, армию Ли. Этот приказ привел к трем небольшим кавалерийским сражениям между 17 и 21 июня в Лаудонской долине.

Плезантон приказал дивизии Грегга двигаться в направлении на село Элди. В это время отряд южан-кавалеристов под командованием Томаса Манфорда как раз вошел в Элди с запада. Три бригада Грегга с удивлением обнаружили их в 16:00 17 июня. Началось сражение при Элди — ожесточенное четырёхчасовое кавалерийское сражение, которое унесло жизни 250 человек с обеих сторон. Манфорд отступил к Миддлбергу. Плезантон атаковал Стюарта под Миддлбергом и Стюарт отступил дальше, к Аппервилю и ущелью Эшби-Гэп. 21 июня произошла серия боев, известная как сражение при Аппервиле. Плезантон сумел прорваться почти к самому ущелью, но в итоге был вынужден прекратить наступление и отвел войска обратно к Элди.

Преследование Хукера

Хотя кавалерия Плезантона не смогла прорваться через заслоны Стюарта, Хукеру все же удавалось получать информацию о перемещении армии противника. В этом была заслуга только что сформированного Бюро Военной Разведки, которым в то время руководил полковник Джордж Шарп. Ему удалось навербовать достаточное количество гражданских и военных информаторов, которые слали ему сообщения о происходящем. Кое-что передавал и Милрой из Винчестера. И всё же Хукер пока не понимал замыслов генерала Ли. Маневры Ли могли быть рейдом в Мериленд, а могли быть фланговым маневром в тыл Потомакской армии — на последний случай Хукер предпринял кое-какие меры по прикрытию фланга.

Сначала Хукеру показалось, что выпал шанс атаковать противника у Фредериксберга и прорваться к Ричмонду, но Вашингтон не дал согласия на этот манёвр. Линкольн прямо заявил, что цель Хукера — армия Ли, а не Ричмонд.

Сначала Хукер даже думал воспользоваться отсутствием Ли и двинуться прямо на незащищенный Ричмонд, однако президент Линкольн настаивал на том, что главная цель — это армия Ли. Он велел преследовать и разбить Ли, стараясь при этом держаться между Северовирджинской армией и Вашингтоном.

В это время начал перемещаться и корпус Лонгстрита. 15 июня Лонгстрит свернул лагерь в Калпепере и отправился в долину Шенандоа. 19 июня он поставил дивизию Мак-Лоуза у ущелья Эшби-Гэп, дивизию Худа у ущелья Сникерс-Гэп, а дивизия Пикетта встала сзади между ними в виде резерва. Там Лонгстрит простоял до 23 июня, когда получил приказ идти к Мартинсбергу и Уильямспорту.

Вторжение в Пенсильванию

22 июня Потомакская армия стояла в Вирджинии, растянувшись от Булл-Ранских гор до реки Потомак. Два корпуса Северовирджинской армии стояли в долине Шенандоа, а генерал Ли находился в штабе в Беревилле. Корпус Ричарда Юэлла стоял в Хагерстауне. В этот день Ли отдал приказ Юэллу двинуться на север и войти в Пенсильванию силами своих трех пехотных дивизий и кавалерийской бригады Дженкинса. Одновременно у него возникла мысль перебросить в Пенсильванию три бригады под командованием генерала Стюарта. Он предложил Стюрту направиться через долину Шенандоа и Шефердстаун, с тем, чтобы потом соединиться с Юэллом и помогать ему. Однако, приказ предполагал, что при благоприятных обстоятельствах Стюарт может попробовать совершить рейд в тылы армии противника. В результате 25 июня Стюарт начал свой рейд, оставив для охраны армии бригады Робертсона и Джонса.

Корпус Юэлла вошел в Пенсильванию 22 июня. Наступление остальных двух корпусов зависело от того, что обнаружит Юэлл в Пенсильвании. Юэлл направил две дивизии на Харрисберг, а дивизию Эрли — на восток. 26 июня Эрли занял Геттисберг, разбив небольшой отряд пенсильванского ополчения. Утром 27 июня Эрли направился к городу Йорк.

Согласно рапорту Лонгстрита, 23 июня он получил приказ наступать на север через Берревиль, Мартинсбег к Уильямспорту. Ли писал в рапорте, что 24 июня «успехи Юэлла сделали необходимым, чтобы вся остальная армия оказалась рядом с ним» для возможной поддержки, поэтому в тот же день Ли во главе колонны своих войск прибыл на берег Потомака напротив Вильямспорта. Здесь он получил письмо президента и написал своё собственное, где сообщал, что намерен прервать коммуникации с Вирджинией и уйти в Пенсильванию. Он написал, что его целью является, как минимум, отвлечение противника на север. Ли предполагал идти на север, имея кавбригаду Дженкинса впереди, кавбригаду Имбодена на левом фланге, бригады Робертсона и Джонса в тылу, а три бригады Стюарта — на правом фланге.

Дождливым утром 25 июня Северовирджинская армия начала переправу через Потомак: в этот день дивизия Пикетта перешла реку у Уильямспорта. Худ и Мак-Лоуз переправились на следующий день. Дивизия Ричарда Андерсона перешла реку ещё 24 числа и была замечена федеральными наблюдателями, которые сообщили командованию:

СИГНАЛЬНАЯ СТАНЦИЯ НА МЭРИЛЕНДСКИХ ВЫСОТАХ, 24 июня, 10:40 Генералу Слокаму: Большие обозы переправляются у Шарпсберга. Артиллерия и основной обоз проходит мимо Чарльзтауна на Шефедстаун. Фишер, лейтенант сигнального корпуса Оригинальный текст (англ.)   – MARYLAND HEIGHTS SIGNAL STATION, June 24--10.40 a.m. General SLOCUM: Large trains are crossing at Sharpsburg. Artillery and general trains are passing near Charlestown toward Shepherdstown. FISHER, Lieutenant, Signal Officer — [www.civilwarhome.com/nortongettysburgor.htm Рапорт Нортона]

Федеральному командованию стало ясно, что противник движется на север и Потомакская армия направилась к переправе через Потомак. В 03:45 XI корпус первым перешел Потомак у Эдвардс-Ферри, за ним перешли I корпус и, в 18:00, III корпус.

Этот неожиданный манёвр задержал Стюарта и не позволил ему перейти Потомак в запланированное время: на пути Стюарта оказался II корпус. В рапорте Стюарт сообщил, что отправил командованию донесение об этом маневре, однако генерал Ли не получил этого донесения. Между тем кавалерия Робертсона и Джонса не заметила маневра противника и не предупредила о нём командование Северовирджинской армии.

Переправа через Потомак заняли около суток, и утром 26 июня Ли направился через Хагерстаун на Чамберсберг, куда также направлялись корпуса Лонгстрита и Хилла. В Чамберсберге он встретил генерала Хилла. За Чамберсбергом, у дороги на Геттисберг, в местечке Шаттерс-Вудс был временно оборудован штаб армии. Здесь были приняты некоторые меры для обеспечения безопасности местного населения — например, офицером запрещалось входить в Чамберсберг без специального пропуска.

27 и 28 июня армия стояла лагерем около Чамберсберга, Ли ожидал Стюарта, однако не получил никаких новостей о Стюарте, о противнике, и даже о своих арьергардных кавбригадах. Он приказал Юэллу наступать на Харрисберг, и собирался направить корпус Хилла туда же. Однако, в 10 часов вечера 28 июня прибыл офицер из штаба Лонгстрита и сообщал, что прибыл разведчик Харрисон. Чуть позже Ли лично допросил Харрисона, который сообщил, что противник перешел Потомак и что он лично видел два корпуса около Фредерика и два около Южных Гор (Возможно, это были I и III корпуса). Харрисон также сообщил, что новым командующим Потомакской армии назначен генерал Мид.

Версия Мосби

Джон Мосби, ссылаясь на дневник английского полковника при штабе Лонгстрита, пишет, что Ли получил информацию от Харрисона не 28-го, а 30-го числа. Соответственно, концентрация армии, полагает Мосби, проводилась не ввиду приближения Мида, а с иной целью.

Смена командования

25 июня Хукер перевел Потомакскую армию за реку Потомак и разработал свой план противодействия противнику. Он решил двинуться на запад вдоль северного берега Потомака, соединиться с гарнизоном Харперс-Ферри и нанести удар по арьергардам Соверовирджинской армии в Камберлендской долине. Этот план был разработан Говернором Уорреном и письменно изложен Хукеру 24 июня. «Это предложение основано на той идее, что мы не намереваемся обойти его армию и выбить её из Мериленда, как было в прошлом году, а хотим только помешать его манёврам, угрожая флангу и тылу», писал Уоррен.

Хукер на сформулировал этот замысел в формальный приказ и не изложил его корпусным командирам из соображений секретности. Однако он начал выполнять этот план и 25 июня направил XI корпус в долину между Катоктином и Южными Горами, а 26 июня послал туда же I и XII корпуса. Кавалерийская дивизия Джулиуса Стейхла прошла на запад через Фредерик и заняла ущелье Кремптона в Южных горах. 26 июня Хукер лично приехал в Харперс-Ферри, чтобы изучить местность. Однако, эти замыслы начали тревожить Линкольна и Халлека, которым казалось, что такой манёвр открывает путь на Вашингтон.

Вечером 27 июня Линкольн распорядился отстранить Хукера от командования. Хукер как раз спорил с Хэллеком по поводу обороны Харперс-Ферри и в порыве эмоций подал прошение об отставке. Линкольн и Хэллек воспользовались моментом и приняли это предложение. Потомакскую армию передали генералу Джорджу Миду, пенсильванцу, прежде командовавшему V корпусом. Он получил это назначение утром 28 июня, находясь во Фредерике, штат Мериленд.

Мид никогда не высказывал интереса к командованию армией и был сильно удивлен, узнав о своем назначении. Когда офицер из Вашингтона явился к нему с приказом, он предположил, что это приказ о его аресте за какие-то нарушения. Он плохо представлял себе планы Хукера и не очень понимал, где находятся все три колонны Потомакской армии, но сразу преступил к управлению войсками. Он телеграфировал Хэллеку, что принимает командование, и если противник попробует перейти Саскуэханну или повернет на Балтимор, он даст ему сражение.

30 июня штаб Мида прибыл в Тенитаун (Мериленд), где Мид издал два важных приказа. В первом он распорядился начать общее наступление к Геттисбергу 1 июля. (От Геттисберга до корпусов его армии было от 5 до 25 миль) Второй приказ, известный как Пайп-Крикский Циркуляр, требовал возвести оборонительные укрепления на реке Биг-Пайп-Крик. Мид подумывал о том, чтобы занять эти позиции, в надежде, что Ли атакует их. В случае разгрома под Геттисбергом эти позиции могли бы помочь удержать вашингтонское направление.

Концентрация Северовирджинской армии

Получив вечером 28 июня новости от Харрисона, Ли понял, что подвергается серьезной опасности — противник мог перейти Южные Горы и отрезать армию от Вирджинии. Ли решил срочно сконцентрировать армию и направить её на восток, чтобы отвлечь противника от Камберлендской долины. Ночью были отправлены приказы: корпусу Юэлла было приказано остановить наступление на Харрисберг и двигаться на юг к Кэштауну. Кавалерийским бригадам Робертсона и Джонса было приказано как можно скорее идти на север к основной армии, а корпусам Лонгстрита и Хилла приказано прекратить наступление на север и двинуться также к Кэштауну. Первым в Кэштаун шел корпус Хилла, за ним — корпус Лонгстрита. Ричард Юэлл получил этот приказ и передал его дивизионным командирам, но кавалерийская бригада Дженкинса получила этот приказ только через сутки — и это задержало Дженкинса на пути к Геттисбергу.

29 июня был пасмурным и дождливым днем. Ли все ещё оставался без кавалерии: бригада Дженкинса находилась при корпусе Юэлла, Робертсон и Джонс необъяснимо отсутствовали, Стюарт отсутствовал также.

Утром 30 июня дивизия Пендера прибыла в Кэштаун, а две дивизии Лонгстрита вышли на восток из Чамберсберга. Дивизия Пикетта оставалась в тылу в роли охранения — пока не прибыл Имбоден. Дивизия Андерсона стояла в Файетвилле (восточнее Чамберсберга) и ей было приказано выступить на восток 1 июля. Доходили слухи, что армия Мида стоит лагерем в Мидллберге, однако вечером пришло известие, что бригада Петтигрю прошла от Кэштауна в Геттисбергу и заметила там признаки пехоты противника. В официальном рапорте Генри Хет написал так:

Утром 30 июня я приказал бригадному генералу Петтигрю направить его бригаду к Геттисбергу и изучить город на предмет припасов (особенно обуви) и вернуться в тот же день. Достигнув окраин Геттисберга, генерал Петтигрю обнаружил около города крупные силы кавалерии, усиленные пехотой. В этих обстоятельствах он счел нежелательным входить в город и отступил к Кэштауну. Результаты наблюдений генерала Петтигрю были переданы генерал-лейтенанту Хиллу, который прибыл в Кэштаун вечером 30-го. Оригинальный текст (англ.)   – On the morning of June 30, I ordered Brigadier-General Pettigrew to take his brigade to Gettysburg, search the town for army supplies (shoes especially), and return the same day. On reaching the suburbs of Gettysburg, General Pettigrew found a large force of cavalry near the town, supported by an infantry force. Under these circumstances, he did not deem it advisable to enter the town, and returned, as directed, to Cashtown. The result of General Pettigrew's observations was reported to Lieutenant-General Hill, who reached Cash-town on the evening of the 30th. — [www.civilwarhome.com/hethgettysburgor.htm Рапорт Генри Хета]

Отступление Ли

После атаки Пикетта южане вернулись на свои позиции на Семинарском хребте и стали возводить укрепления в ожидании контратаки противника. До вечера 4 июля этой атаки не произошло, и Ли понял, что ему остается только завершить кампанию и вернуть потрепанную армию в Вирджинию. Поздно вечером 4 июля он приказал армии двигаться к Фэирфилду и Чамберсбергу. Кавалерии Джона Имбодена было поручено охранять повозки с припасами и ранеными. Повозки двигались по маршруту Кэштаун — Хагерстаун — Уильямспорт. Тысячи тяжелораненых солдат были оставлены под Геттисбергом вместе с медперсоналом. Однако, несмотря на потерю почти 20 тысяч человек, включая высших офицеров, боевой дух армии в целом не пострадал.

Однако, 4 июля начались сильные дожди, Потомак разлился у Уильямспорта, и армия Конфедерации, выйдя к реке, обнаружила, что перейти её довольно сложно. Небольшая понтонная переправа южнее Уильямспорта была уничтожена федералами в тот же день. Оставался только паром в Уильямспорте и армия оказалась под угрозой уничтожения, вынужденная обороняться от Мида, имея за спиной реку.

Основная часть армии Ли двигалась через Монтеррей-Пасс (проход в Южных горах) к Хагерстауну. Небольшое, но важное сражение при Фэирфилде, произошедшее 3 июля помешало федеральной армии перерезать этот путь.

Маршрут колонны Имбодена был особенно трудным: 8 000 раненых солдат вынуждены были идти под дождем, по разбитым дорогам, без остановок. На колонну время от времени нападали местные жители и регулярная кавалерия. В полдень 5 июля федеральная кавалерия захватила 134 повозки, 600 лошадей и 645 человек пленными — примерно половина были раненые.

Ещё утром 4 июля Мид приказал кавалерии совершить рейд в тыл противника, чтобы осложнить ему отступление, насколько возможно. К рейду были привлечены восемь из девяти федеральных кавбригад. Бригада Ирвина Грегга (из дивизии его родственника Дэвида Грегга) отправилась на запад через Кэштаун, а остальные семь направились на юг от Геттисберга.

К концу 4 июля Мид собрал военный совет, который пришел к мнению, что армии лучше стоять под Геттисбергом, а кавалерия пусть преследует Ли в случае его отступления. Утром 5 июля Мид узнал про отступление армии Конфедерации, но он не решался начать общее преследование, пока не получил подробные разведданные от разведки дивизии Уоррена.

Между тем в Южных Горах началось Сражение в Монтерейском ущелье. Кавдивизия Килпатрика отбросила пикеты Беверли Робертсона и наткнулась на отряд мэрилендской кавалерии, численностью в 20 человек под командованием капитана Эмака. При поддержке отряда северокаролинской кавалерии и одного единственного орудия мэрилендцы сумели задержать наступление 4500 федеральных кавалеристов до полуночи. Килпатрик бросил в дело 6-й мичиганский кавполк генерала Джорджа Кастера, который сумел сломить сопротивление мэрилендцев и прорваться к повозкам. Они захватили или уничтожили множество повозок и взяли в плен 1360 человек — в основном раненых.

Примечания

Комментарии

Ссылки на источники

Литература

• Boritt, Gabor S., ed. The Gettysburg Nobody Knows. New York: Oxford University Press, 1997. ISBN 0-19-510223-1.
• Brown, Kent Masterson. Retreat from Gettysburg: Lee, Logistics, & the Pennsylvania Campaign. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2005. ISBN 0-8078-2921-8.
• Busey, John W., and David G. Martin. Regimental Strengths and Losses at Gettysburg. 4th ed. Hightstown, NJ: Longstreet House, 2005. ISBN 0-944413-67-6.
• Coddington, Edwin B. The Gettysburg Campaign; a study in command. — New York: Scribner's, 1968. — 866 p. — ISBN 0-684-84569-5.
• Gallagher, Gary W., ed. The Third Day at Gettysburg and Beyond. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1998. ISBN 0-8078-4753-4.
• Gottfried, Bradley M. Brigades of Gettysburg. New York: Da Capo Press, 2002. ISBN 0-306-81175-8.
• Gottfried, Bradley M. The Artillery of Gettysburg. Nashville, TN: Cumberland House Publishing, 2008. ISBN 978-1-58182-623-4.
• Hall, Jeffrey C. The Stand of the U.S. Army at Gettysburg. Bloomington: Indiana University Press, 2003. ISBN 0-253-34258-9.
• Harman, Troy D. Lee’s Real Plan at Gettysburg. Mechanicsburg, PA: Stackpole Books, 2003. ISBN 0-8117-0054-2.
• Longacre, Edward G. The Cavalry at Gettysburg. Lincoln: University of Nebraska Press, 1986. ISBN 0-8032-7941-8.
• Mingus, Scott L., Sr. Flames beyond Gettysburg: The Gordon Expedition, June 1863. Ironclad Publishing, 2009. ISBN 0-9673770-8-0.
• Pfanz, Harry. Gettysburg, The second day. — Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1987. — 601 p. — ISBN 080781749x.
• Robinson, Warren C. Jeb Stuart and the Confederate Defeat at Gettysburg. — University of Nebraska Press, 2007. — 217 p. — ISBN 0-8032-1101-5.
• Sears, Stephen W. Gettysburg. — Boston: Houghton Mifflin, 2003. — 622 p. — ISBN 0-395-86761-4.

Ссылки

• [civilwaranimated.com/index.php/gettysburg Анимированная карта кампании]
• [www.civilwarhome.com/johnsongettysburgor.htm Рапорт Джонсона о ходе Геттисбергской кампании]
• [www.civilwarhome.com/pleasontongettysburg.htm Рапорт Плезантона]
• [explorepahistory.com/displayimage.php?imgId=1-2-842 Приказ генерала Ли № 72 от 21 июня 1863 года]
• [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/3/5*.html R. E. Lee: A Biography by Douglas Southall Freeman, гл. 5]
• [www.civilwarhome.com/leegettysburgretreator.htm Приказ генерала Ли об отступлении]
• [www.civilwarhome.com/pcl.htm The Pipe Creek Line] Пайп-Крикский план генерала Мида.
• [www.civilwarhome.com/pipecree.htm Пайп-Крикский циркуляр]

Отрывок, характеризующий Геттисбергская кампания

– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.