Гетто в Волынцах

Гетто в Волынцах
Новый памятник на месте убийства 130 евреев - узников Волынецкого гетто. Установлен в 2013 году.
Местонахождение	Волынцы Верхнедвинского района Витебской области
Период существования	лето 1941 — 22 февраля 1942
Гетто в Волынцах на Викискладе

Гетто в Волы́нцах (лето 1941 — 22 февраля 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев деревни Волынцы Верхнедвинского района Витебской области в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Волынцов и создание гетто

Значительную часть населения местечка Волынцы перед войной составляли евреи — 38 домов.

К началу войны в Волынцах жили и евреи из Германии. В своё время они бежали в Польшу, а после 17 сентября 1939 года — в БССР.

Польские беженцы 1939 года, бывшие в Волынцах, рассказывали об ужасах немецкой оккупации. Однако эвакуироваться захотели и сумели немногие. А часть из тех, кто рискнул выйти в дальнюю дорогу на восток, вскоре кто был расстрелян немцами с самолетов, а кто был вынужден вернуться.

Из еврейских семей успели уехать с семьями Ялов, Фейгинов, Иоффе, Гор, Свердлов, Акодис, Смирин, Шацман. Но большинство евреев остались.

12 июля 1941 года немецкие войска заняли Волынцы, и оккупация продлилась три года — до 12 июля 1944 года.

Волынцы делились рекой Дрисса, притоком Западной Двины, на две неравные части. Немцы, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, организовали в местечке гетто, отведя под него маленькую часть местечка — несколько небольших улиц за Дриссой. Всех евреев согнали туда при помощи полицаев.

Условия в гетто

Всем евреям приказали пришить сзади на одежду белую шестиконечную звезду.

Гетто было оцеплено колючей проволокой, и выходить без разрешения евреям запрещалось, но тщательную охрану оккупанты не выставляли, потому что мало кто решался бежать. Бежать с детьми или со стариками было бессмысленно — зима 1941-42 годов была очень ранней и суровой, и в лесах беглецы сразу погибали от холода. На помощь местных жителей рассчитывать было нельзя — очень редко кто-то помогал евреям, потому что за это со стороны немцев полагался расстрел. Узников гоняли на тяжелые принудительные работы в соседнюю деревню Прудинки — в том числе заготавливать дрова и расчищать дороги.

Еды в гетто не было. Некоторые бывшие соседи немного помогали — тайком передавали кто картошину, кто свеклу, но многие евреи болели от голода.

Уничтожение гетто

Всех ещё живых евреев Волынцов, около 130 (84) человек, убили 22 февраля 1942 года.

На окраине деревни, возле дороги, немцы и полицаи заставили евреев самих выкопать себе длинную глубокую яму. Полицаи, издеваясь над евреями, говорили, что «пришел ваш последний день».

«Акцию» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) для устрашения местного населения специально провели в базарный день, в последнее воскресенье февраля, — когда в Волынцы приехало много крестьян из близлежащих деревень. Они видели, что происходит, и слышали выстрелы.

Обреченных людей выстроили в ряд и расстреливали из автоматов. Стоял страшный крик. Убитые падали в яму вместе с раненными.

После расстрела староста ходил по деревне и собирал людей закапывать траншею

Ребенок Соня Гуревич успела перед расстрелом спрятаться под печь, но потом от страха не выдержала, вылезла и побежала искать родителей. Полицаи её схватили, отвели к траншее и зарезали.

Случаи спасения

Рива Циркина (16 лет) с братом Леней (12 лет) по настоянию отца бежала из гетто. Отец остался с младшими детьми — и все они были убиты 22 февраля. В деревне Ярмолино Верхнедвинского района Риву с братом приютила и несколько месяцев прятала семья Петровских, хотя у них было восемь детей, и они рисковали их жизнями. После освобождения Беларуси Леня Циркин стал сыном полка, а Рива медсестрой.

В 1998 году Аркадий Петровский, его жена Мария и дочери Александра и Зинаида были удостоены почетного звания «Праведник народов мира» от израильского мемориального института «Яд ва-Шем» «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны». Родители были награждены медалями посмертно.

Память

После войны в местечко вернулось несколько еврейских семей.

В 1991 году жительница Волынцов Мария Егоровна Булавская по памяти составила список жертвы геноцида евреев в местечке — около 40 фамилий, но полного списка нет.

В Волынцах на братской могиле убитых во время Катастрофы евреев был установлен памятник с надписью: «Жертвам фашизма февраля 1942 года». В 2013 году на месте старого памятника был установлен новый, с надписями на трёх языках — белорусском, английском и иврите.

Рядом с памятником находится могила супругов Шенкман — Ривы (в девичестве Циркина) и Михаила. После войны спасшаяся из Волынецкого гетто Рива Циркина вышла замуж за бывшего партизана Михаила Шенкмана, у которого немцы расстреляли жену и двоих детей. Рива и Михаил завещали похоронить их рядом с жертвами гетто.

Источники

• У. С. Богау, А. Ф. Бубала i iнш. (рэдкал.); А. Ф. Бубала. (уклад.). «Памяць. Верхнядзвінскі раён». Гісторыка-дакументальная хроніка гарадоў і раѐнаў Беларусі. кнiга 1. — Мн.: "Палiграфафармленне", 1999. — 526 с. — ISBN 985-6351-06-5.  (белор.)

Дополнительная литература

• Л. Вайновская. [www.d-p.by/2012/02/ispolnilos-70-let-so-dnya-rasstrela-volyneckogo-getto/ Исполнилось 70 лет со дня расстрела Волынецкого гетто]
• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Гетто в Верхнедвинском районе

Отрывок, характеризующий Гетто в Волынцах

– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.