Гетто в Горках (Горецкий район)

Горецкое гетто
Тип	открытое
Местонахождение	Горки
Период существования	август — 7 октября 1941

Горецкое гетто — (август 1941— 7 октября 1941) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Горки Горецкого района Могилёвской области и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Горок

По данным переписи населения 1939 года в Горках проживало 12 475 человек, евреи (2 031 человек) составляли около 16 % от общей численности жителей.

После вторжения войск фашистской Германии на территорию СССР часть евреев из Горок успела эвакуироваться на восток страны, часть евреев-мужчин была призвана в ряды Красной армии, но точное число евреев, оставшихся в городе ко дню оккупации, не установлено, так как в июне-июле 1941 года в городе также находилось и несколько десятков еврейских семей из западных областей Белоруссии.

12 июля 1941 года Горки были оккупированы немецкими войсками, и оккупация длилась почти 3 года — до 26 июня 1944 года.

Создание гетто

Уже в конце июля 1941 года в Горках на стенах домов появились приказы немецких оккупантов, согласно которым евреи исключались из жизни.

Им запрещалось ходить по тротуарам, ездить на общественном транспорте, посещать школы, библиотеки и заниматься всеми видами профессиональной деятельности, необходимо было сдать все ценности. На левом боку одежды и посредине спины нужно было носить шестиконечную желтую звезду.

Гетто было создано в начале августа 1941 года в границах улиц Мстиславской и части Интернациональной. Гетто руководил юденрат, обязанностью которого была регистрация евреев — одно из мероприятий оккупантов, позволявшее получить полную информацию о евреях Горок. Кроме того, юденрат занимался распределением на работу. Как вспоминает свидетельница Дина Рысина: «Был какой-то еврейский комитет. Одна женщина из комитета пошла к коменданту, чтобы разрешили один раз помыться в бане. Женщина была не местная, говорила по-немецки. Комендант объяснил: в бане, где моются немецкие солдаты, евреи не имеют права мыться ни в коем случае».

Гетто было «открытого типа», то есть не было огорожено и не охранялось.

Условия жизни в гетто

Узники Горецкого гетто жили в чрезвычайной тесноте, по 8-10 человек в комнате. Нередко в одной комнате проживало по две-три семьи. Евреям приходилось добывать еду ночью, тайком выбираясь из гетто и обменивая вещи на продукты питания.

Как вспоминает Дина Рысина: «Те евреи, которые покинули свои дома, уже не имели ничего из имущества. Обменивать им было не на что. Со Слободы приходили местные жители, кое-что давали — не в обмен, а так, обычно свёклу».

Обитателей гетто принуждали к тяжелому физическому труду. Их использовали на земляных работах. Свидетели вспоминают издевательства, когда нацисты и полицейские запрягали евреев в конскую сбрую и возили на них мусор.

В первые дни немцы запретили евреям заниматься врачебной практикой кроме как среди евреев и выделили помещение барачного типа около районной больницы в Солдатской слободке. Там работала врач-терапевт Родина и стоматолог Мнухина.

Уничтожение гетто

Гетто было полностью уничтожено 7 октября 1941 года. Ранним утром белорусские полицаи и немецкие солдаты выгнали евреев из домов. Их избивали прикладами винтовок и нагайками и вели к бывшему клубу сельскохозяйственного института, а тех, кто не мог идти, загоняли в автомашины и везли в урочище Белый ручей. Здесь были заранее расширены две бывшие силосные ямы. С евреев сначала снимали одежду и обувь, а затем группами по 100 человек убивали из пулемётов и автоматов.

По воспоминаниям Валентины Сорокиной:

«Был очень ветреный день. Однако, несмотря на это меня послали к родным в деревню Задорожье. По дороге догнали полицейские на лошади и потребовали, чтобы я не подходила к яме, которую копали мужчины. Через некоторое время мы услышали, как стреляли из пулемётов и автоматов. Из деревни было видно, как к ямам подводят раздетых людей и расстреливают их. К вечеру некоторые из жителей деревни подходили к могилам. Земля ещё шевелилась, слышались стоны раненых. Могилы охраняли полицейские и не разрешали подходить близко».

У Анны Смольницкой во время расстрела погибли мать, сестра и родные. В 1946 году она приехала в Горки и нашла свидетельницу тех событий, которая ей рассказала:

«С утра 7 октября по городу ходили нацисты и полицейские, которые собирали евреев. Им было приказано собраться в районе бывшего клуба института, взяв ценные вещи. Было собрано более 2500 человек, которых группами по 100 человек подводили к ямам, приказывали раздеться, а затем ставили на край ямы и стреляли из пулемётов, а если кто-то оставался живым, их добивали из автоматов. А в это время все остальные стояли и ждали своей очереди. Многие женщины стали седыми, плакали, кричали…»

7 октября 1941 года были убиты более 2 500 евреев.

Сопротивление в гетто

Понимая, что впереди неминуемая гибель, многие еврейские семьи делали попытку спрятаться или убежать. Сразу после войны, бывший житель Горок Михаил Цейтин узнал, что его родственнице Шевелевой вместе с дочкой удалось ещё за день до расстрела убежать в одну из деревень Горецкого района. Однако их выдал полицейский. Обеих тяжело избили, привязали к лошади и тащили волоком по земле к месту расстрела.

Сделала попытку спасти своих сыновей Раиса Шварцман, которая сказала сыновьям Карлу и Владимиру бежать. Это увидели полицейские и застрелили мальчиков.

Одним из видов пассивного противостояния было самоубийство, который совершил Григорий Татарский. Он до войны работал врачом в городской поликлинике. Занятый эвакуацией раненых и больных, сам не успел выехать из Горок. Когда еврейское население было согнано в гетто, лечил там людей. За день до расстрела вскрыл себе вены и умер.

После уничтожения гетто

После расстрела 7 октября 1941 года нацисты заявили, что территория Горок «юденфрай» — «свободна от евреев». Дома убитых евреев в начале стали грабить полицаи, а затем местные жители. Многие даже приходили для этого из ближайших деревень.

В конце октября 1941 года фашисты расстреляли евреев в деревне Верещаки и в местечке Ленино, 19 октября 1941 года — в местечке Горы, 22 марта 1942 года — в деревне Напрасновка и 12 марта 1943 года — в деревне Рудковщина Горецкого района.

Случаи спасения евреев

Известно, что еврея Черняка всю войну в Горках прятала его жена Ольга в подвале дома. Ближайшие соседи знали об этом, но не выдали.

Николай Окуневич всю войну прятал свою жену-еврейку Елену.

Остался в живых Владимир Кудрячёв. Его тётя белоруска Н. Н. Кудрячёва, узнав рано утром, что будут расстреливать евреев, пришла к матери Владимира, забрала его и увезла в другой район (в Горках знали, что у неё не было детей). Так Владимир остался жив, а после войны она его усыновила.

У Любови Лукашинской отец был евреем. Мать, белоруска, решила спрятать дочь, но их обоих арестовали, и через несколько месяцев они оказалась в концлагере Витенберг. Им повезло, в мае 1945 года их освободили советские войска.

Фире Левиной удалось бежать. Её сын Илья Островер вспоминал, что его дедушка Соломон Левин был эвакуирован с предприятием из Горок в первые дни войны. А бубушка Рыся отказалась эвакуироваться и заявила, что «…немцы — культурная нация, и они нас не обидят». Когда фашисты 7 октября 1941 года вместе с полицейскими повели Рысю её малолетнего сына Илью и дочь Фиру на расстрел, Фире удалось бежать и спастись.

Удалось бежать с детьми Дине Рысиной и её сестре Тамаркиной.

Память

В начале 1960-х годов на месте расстрела 7 октября 1941 года членов еврейской общины был установлен памятник в урочище Белый ручей. В 1995 и 2005 гг. на мемориале был произведён капитальный ремонт.

Имена погибших выбиты на памятных досках, установленных на памятнике «Скорбящая мать», помещены в книге «Памяць. Гiсторыка-дакументальная хронiка Горацкага раёна».

В Иерусалиме в мемориальном Музее Яд Вашем в «Долине Общин», среди высеченных на камнях названий городов, в которых во время Катастрофы осуществлялось истребление евреев, можно прочесть на двух языках, иврите и английском, — «Горки» и «Горы».

Источники

• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• Винница Г. Р. Холокост на оккупированной территории Восточной Беларуси в 1941—1945 годах. — Мн.: Ковчег, 2011. — 360 с. — 150 экз. — ISBN 978-985-6950-96-7..
• У. М. Лiўшыц, "Ішло ў бясмерце Горацкае гетта… « Горкі: адзел культуры Горацкага райвыканкама, 1995. — ISBN 985-6120-06-3
• У. М. Лiўшыц, Горкі: Старонкі гісторыі. Мінск: „Красико — принт“, 2007. — ISBN 985-405-384-9
• В. М. Лившиц Горецкая еврейская община: страницы истории. Нацрат Илит — Горки: 2009
• [narb.by Национальный архив Республики Беларусь] (НАРБ). — фонд 845, опись 1, д. 56, листы 230—232;
• „Памяць. Гiсторыка-дакументальная хронiка Горацкага раёна“. Мiнск.1996.- ISBN 985-06-0180-9

Литература

• Л. Смиловицкий. Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.», Тель-Авив, 2000
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941—1944 гг.: сборник материалов и документов — Изд. 2-е, испр. и доп. — Минск, 1997 ISBN 985-6279-02-X
• Encyclopedia of Jewish Life before and During the Holocaust. In 3 vol. Volome 1. Washinqton Square. New York, 2000

Ссылки

• В. М. Лившиц. [shtetle.co.il/shtetls_mog/gorki/gorki.html В это гетто люди не придут]
• В. М. Лившиц. [www.litkonkurs.ru/?dr=17&luid=15501 Ушло в бессмертие Горецкое гетто]
• В. М. Лившиц. [horki.info/historyja.html Чёрная дата в истории Горок]
• В. М. Лившиц. [www.jewish.ru/history/facts/2011/10/news994300959.php Короткая история Горецкого гетто]
• В. М. Лившиц. [www.belisrael.info/ «Горецкая еврейская община — страницы истории»]
• Лившиц Владимир. Холокост в Рудковщине: к 70-летию трагической даты// old.horki.info/content/view/3063/59/
  • [docs.google.com/document/d/1PbLm7XBKu0MbXrElnS3fQ1whjtxxN1Sjg8jyrp3UAM8/edit?hl=en_US&pli=1 Списки погибших, которые удалось установить]

Отрывок, характеризующий Гетто в Горках (Горецкий район)

– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.