Гетто в Даугавпилсе

Гетто в Даугавпилсе
Евреи в Даугавпилсском гетто
Тип	закрытое
Местонахождение	Даугавпилс
Координаты	55°52′46″ с. ш. 26°29′25″ в. д.55.87944° с. ш. 26.49028° в. д. / 55.87944; 26.49028
Период существования	15 июля 1941 — 26 октября 1942
Число узников	15 000
Председатель юденрата	Мовше Мовшензон

Гетто в Даугавпилсе  (15 июля 1941 — 26 октября 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Даугавпилс и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Латвии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны. Из более чем 15 тысяч узников гетто выжило около 100 человек, остальные были убиты нацистами и их пособниками.

Оккупация и создание гетто

По данным переписи 1935 года в Даугавпилсе проживали 11 106 евреев, которые составляли около четверти населения города. Некоторые из них в предвоенные годы эмигрировали. Накануне Второй мировой войны в городе жило 13 000 евреев. После присоединения Латвии к СССР, 14 июня 1941 года, 209 евреев были депортированы в Сибирь советскими властями.

Немецкие войска заняли Даугавпилс 26 июня 1941 года после сильной бомбардировки. Большинство евреев остались в городе и не эвакуировались, поскольку многие считали что немцы будут лояльны к местному населению как это было во время Первой мировой войны. Те же, кто хотел уехать, не успели этого сделать из-за стремительного отступления Красной армии. Эвакуироваться успели около 2000 евреев. По свидетельству В. Цикунова, первую группу евреев в Даугавпилсе немцы расстреляли уже 26 июня в парке.

С 29 июня начались издевательства и массовые убийства евреев. Нацисты обвинили евреев в организации поджогов в городе и убийствах латышей вместе с советскими чекистами накануне немецкого вторжения. С начала оккупации и до 13 июля зондеркомандой 1b айнзатцгруппы А под руководством Эриха Эрлингера (нем.) в городе было убито 1150 евреев.

13 июля в первом номере городской «Даугавпилсской латышской газеты» было опубликовано распоряжение коменданта евреям носить на одежде спереди и сзади (для мужчин также на левом колене) нашивки в виде жёлтой звезды. 15 июля была сожжена Большая синагога и ряд молитвенных домов. В этот же день вышло постановление о создании еврейского гетто в мостовом укреплении Даугавпилсской крепости на левой стороне Двины.

Жизнь в гетто и уничтожение узников

К 26 июля все евреи были переселены в гетто. Сюда же переселили также оставшихся в живых после массового уничтожения в первые недели войны евреев окрестных населённых пунктов: Краславы, Резекне, Илуксте, Лудзы и других. Всего в гетто находилось от 15 до 20 тысяч человек.

В гетто был страшная теснота, многие располагались просто под открытым небом. Мужчины и женщины были размещены отдельно, дети до 14 лет находились с матерями. Бани не было, мужчинам разрешалось купаться в реке с 7 до 8 и с 14 до 15 часов, а женщинам с 8 до 9 и с 15 до 16. Был создан медицинский пункт, для множества оставшихся сиротами детей организован детский дом. Рожать детей в гетто запрещалось. Комендантом гетто стал бывший офицер латвийской армии Вольдемар Заубе, были созданы юденрат во главе с Мовше Мовшензоном (его отец в 1918 году во время германской оккупации был главой города) и еврейская полиция. В октябре 1941 года юденрат сделал даже неудачную попытку организовать школу.

29 июля немцы приказали подготовить списки стариков, якобы для перевода в «специальный лагерь». Всех внесённых в списки вывезли за 8 километров от Даугавпилса в Межциемский (Погулянский) лес и расстреляли. 2, 6 и 17 августа были проведены новые акции уничтожения, в которых было убито около 4000 человек. Массовые расстрелы в гетто с 13 июля по 22 августа проводила айнзатцкоманда 3 под руководством оберштурмфюрера Иоахима Хамана (нем. Joachim Hamann) и местные полицейские под руководством Робертса Блузманиса (латыш. Roberts Blūzmanis). Их жертвами в Даугавпилсе стали 9012 человек. В октябре 1941 года в гетто насчитывалось более 2000 узников.

С 7 по 9 ноября была проведена крупная акция уничтожения. Перед этим специалистам, работавшим в мастерских, были выданы специальные удостоверения. Всех, у кого удостоверений не было, в течение трёх дней убили в Межциемсе; в общей сложности было уничтожено 1134 человека. Расстрелами руководил оберштурмфюрер Гюнтер Табберт (нем. Günter Tabbert), участие в убийствах приняла прибывшая из Риги «команда Арайса». В переписи 5 декабря было подсчитано 962 узника.

Убийства сопровождались грабежом еврейского имущества. В январе 1942 года немцами были отправлены в Берлин вещи, конфискованные у евреев Даугавпилса, среди которых находилось более 60 кг золота в различной форме, 155 кг золотых обручальных колец, 65 кг золотых серёг и так далее.

Зимой 1941/1942 года оставшиеся узники страдали от голода, сильных морозов и эпидемии брюшного тифа. На 5 декабря 1941 года в гетто числилось 962 еврея — 537 женщин, 425 мужчин, среди них 212 детей.

Новая акция была проведена 1 мая 1942 года. «Большое гетто» было ликвидировано. Около 500 человек были убиты эсэсовцами и командой Арайса. 487 трудоспособных узников были переведены на казарменное положение в городе и Даугавпилсской крепости.

26 октября 1942 года оставшихся в живых 350 узников перевели в концлагерь Кайзервальд, полностью ликвидировав гетто в Даугавпилсе. Несколько узников было отправлено в концлагерь в Эстонии в районе Кохтла-Ярве. Осенью 1944 года уцелевшие к этому времени были перевезены морем в Данциг и направлены в лагеря смерти.

Из всех узников гетто выжило около 100 человек, которые после войны подвергались допросам в советских органах государственной безопасности по подозрению в коллаборационизме. Андриевс Эзергайлис считает, что из 28 тысяч евреев, живших в Латгалии к началу оккупации, всего было убито 20 тысяч, в том числе 13 тысяч в Даугавпилсе и 7 тысяч — в других населённых пунктах. Большинство источников считает, что в Даугавпилсе погибло более 15 тысяч евреев.

Спасение евреев

Часть выживших в Даугавпилсе евреев была спасена благодаря помощи местных жителей: латышей, поляков, русских, представителей разных социальных групп, рисковавших жизнью ради своих соседей. Иосиф Рочко описывает несколько десятков таких случаев спасения.

Память

27 июня 1960 года в Даугавпилсе был открыт памятник погибшим, который впоследствии был разрушен и от него остался только постамент с надписью на русском и латышском «Вечная память жертвам фашизма. 1941—1944 гг»

Место массового уничтожения находилось достаточно далеко от города и других населённых пунктов, поэтому точное место гибели евреев Даугавпилса долгое время оставалось неизвестным. Оно было обнаружено случайно лишь в июне 1989 года. 9 июля 1989 года на территории созданного в 1960 году мемориала памяти жертв фашизма в одной из символических могил был перезахоронен прах убитых евреев. 10 ноября 1991 года на месте расстрелов был торжественно открыт единственный в Латвии мемориал памяти жертв геноцида еврейского народа и евреев Даугавпилсского гетто На нём указан существенно преувеличенная цифра погибших — 30 тысяч человек.

В помещении отреставрированной синагоги «Кадиш» создан музей «Евреи в Даугавпилсе и Латгалии».

Литература

• Бобе М. Евреи в Латвии / М. Баркаган. — Рига: Шамир, 2006. — С. 254-255. — 438 с. — ISBN 9984-9835-3-6.
• Рочко И. Холокост в Латгалии: Даугавпилс // Баркаган М. Уничтожение евреев Латвии 1941-1945 : сборник. — Рига: Шамир, 2008. — С. 175-209. — ISBN 978-9984-9835-6-1.
• Рочко И. Евреи в Латгалии: исторические очерки. — Даугавпилс: Музей "Евреи в Даугавпилсе и Латгалии", 2010. — ISBN 9789984491387.
• Рочко И. [www.lu.lv/fileadmin/user_upload/lu_portal/materiali/studiju-centri/jsc/resursi/2006/EMM_6_p351-383.pdf "Они были нашими соседями". Из истории Холокоста в Даугавпилсе] // под ред. Г. Брановера и Р. Фербера Евреи в меняющемся мире : Сборник материалов 6-й Международной конференции. — Рига: Центр изучения иудаики Латвийского университета, 2009. — С. 351-383. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1407-785X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1407-785X].
• Ezergailis A. The Holocaust in Latvia, 1941-1944: the missing center. — Historical Institute of Latvia, 1996. — 465 p. — ISBN 9789984905433.
• Barkovska G., Šteimanis J. V nodaļa. Otrā pasaules kara gados // Daugavpils vēstures lappuses. — Latgales kultūras centra izdevniecība, 2005. — ISBN 9984290840.
• Sidney Iwens. How Dark the Heavens: 1400 Days in the Grip of Nazi Terror. — 2. — Shengold Publishers, 1990. — 291 p. — ISBN 9780884001478.

Отрывок, характеризующий Гетто в Даугавпилсе

Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.