Гетто в Жабинке

Гетто в Жабинке
Памятник узникам гетто в Жабинке, убитым на этом месте нацистами и их прислужниками в 1942 году.
Местонахождение	Жабинка Брестской области
Период существования	1941 — осень 1942
Число узников	1 500
Гетто в Жабинке на Викискладе

Гетто в Жа́бинке (1941 — осень 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Жабинка Жабинковского района Брестской области в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Создание и уничтожение гетто

Город Жабинка был захвачен немецкими войсками 23 июня 1941 года и находился под оккупацией более 3-х лет — до 21 июля 1944 года.

Оккупировав местечко, нацисты в тот же день разрушили танком синагогу. Осуществляя гитлеровский план окончательного решения еврейского вопроса, немцы сразу же начали убивать евреев. Начальником полиции в Жабинке немцами был назначен садист по фамилии Гудыма — бывший офицер Красной армии.

Затем оставшихся в живых 1 500 евреев Жабинки нацисты согнали в гетто. Территория Жабинковского гетто представляла собой место около болота, на котором находились две старые синагоги и несколько полуразрушенных домов без окон и дверей.

Партийный руководитель Белоруссии П. К. Пономаренко в сообщении «О положении в оккупированных областях Белоруссии» от 19 августа 1941 года сообщал советскому руководству: «Еврейское население подвергается беспощадному уничтожению… В Жабинке 16 евреев впрягли в орудие и, погоняя плетьми, заставили тащить орудие по песчаной дороге… Такие факты многочисленны».

Немцы и полицаи убили практически всех узников Жабинковского гетто. 339 евреев были вывезены и уничтожены в Малоритском гетто, часть евреев — в деревне Атечизна. К осени 1942 года в Жабинке уже не было ни одного еврея.

Среди убитых в Жабинке евреев была Малка Шлиомовна Высоцкая (в замужестве Дуксина) — сестра деда по отцу Владимира Высоцкого.

Случаи спасения и Праведники мира

Местная жительница полька Флория Будишевская почти 2 года прятала в своем доме двух евреев — 12-летнего Рому Левина и свою подругу Соню Фефер. Уже в 1944 году, накануне освобождения местечка от оккупантов, полицай обнаружил Соню и убил её. Мальчику удалось бежать и он спасся. Флорию после зверских пыток расстреляли за укрывательство евреев. Она была удостоена почетного звания «Праведник народов мира» от израильского мемориального института «Яд Вашем» «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны».

Семья Гринбергов с момента образования Жабинковского гетто сумела спрятаться в подвале школы. Они договорились с соседкой, что она за плату будет обеспечивать их продуктами. Но, когда у Гринбергов все ценности закончились, соседка стала подсыпать в приносимую еду мышьяк — чтобы избавиться от теперь «бесполезной» и опасной обузы. Жена Гринберга, провизор по профессии, поняла это, и её сын Джек, тогда подросток, дал женщине пощёчину. «Спасительницу» предупредили, что если она их выдаст, то ей тоже придется умереть за помощь евреям. После войны, через много лет, Джек приехал в Жабинку, встретился с той женщиной, и старушка, вспоминая, говорила, что та пощечина «ей до сих пор жжет».

Память

Евреям Жабинки, погибшим в годы Катастрофы, был установлен памятник.

Источники

• А.Л. Петрашкевiч, У.I. Лемяшонак i iнш. (рэдкал.), Р.Я. Смiрнова (укладальнiк). «Памяць. Жабiнкаўскi раён». — Мн.: «Ураджай», 1999. — 512 с. — ISBN 985-04-0272-5.  (белор.)
• [rujen.ru/index.php/%D0%96%D0%B0%D0%B1%D0%B8%D0%BD%D0%BA%D0%B0 Жабинка] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• [archives.gov.by/index.php?id=447717 Периоды оккупации населённых пунктов Беларуси]
• В. Сарычев. [www.city-walk.brest-belarus.org/sar/165_apteka.html «В поисках утраченного времени»]
• С. С. Смирнов. [bibliotekar.ru/brest-1941/41.htm Мальчик из Бреста]
• Р. А. Левин. «Мальчик из гетто». — М.: «НПЦ «Холокост»», 1996. — 96 с. — ISBN 5-88636-005-0.

См. также

• Гетто в Жабинковском районе

Отрывок, характеризующий Гетто в Жабинке

Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.