Гетто в Ивенце

Ивенецкое гетто
Надпись на месте расстрела евреев Ивенца в урочище Пищуги 9 июня 1942 года
Местонахождение	Ивенец Минской области
Период существования	10 ноября 1941 — 9 июня 1942
Число погибших	более 1000
Ивенецкое гетто на Викискладе

Ивене́цкое гетто (10 ноября 1941 — 9 июня 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Ивенец Минской области в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Ивенца и создание гетто

Немцы оккупировали Ивенец на протяжении 3-х лет — с 25 июня 1941 года до 6 июля 1944 года. Многие евреи не хотели ни своевременно эвакуироваться, ни уходить затем в лес, потому что помнили по Первой мировой войне, что немцы вели себя без особой жестокости.

Уже летом 1941 года немцы, с целью контроля за выполнением своих приказов и организации принудительных работ, заставили евреев Ивенца организовать юденрат. Под страхом смерти евреям было приказано нашить на одежду шестиконечные звёзды.

Местные полицаи постоянно избивали и грабили евреев. Их заставляли выполнять грязные и тяжёлые работы, используя как рабов на уборке улиц, конюшен и для другой чёрной работы.

14 июля 1941 года 14 евреев-мужчин молодого и среднего возраста, представителей интеллигенции, эсэсовцы из Воложина с помощью местной полиции и некоторых из местных жителей арестовали и под надуманным предлогом увезли и расстреляли. Так немцы поступали в большинстве случаев, сразу убивая потенциально возможных организаторов сопротивления.

5 сентября 1941 года прибывшая в Ивенец зондеркоманда при участии местной полиции убила около 50 евреев.

10 ноября 1941 года нацисты, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, согнали оставшихся евреев — в большинстве стариков, женщин и детей, — в гетто, ограниченное улицами Школьной, Млыновой и рекой. В гетто также попали и евреи из ближайших деревень — из Каменя, Налибоков, Деревного и Рубежевичей.

Условия в гетто

11 ноября 1941 года евреев заставили самих соорудить забор, окруживший гетто с трех сторон, а с четвёртой стороны естественной границей гетто стала река (это помогло осуществлению нескольких побегов, особенно зимой по льду). Гетто было огорожено колючей проволокой и охранялось немецкими солдатами и белорусскими полицаями, пресекавшими попытки контакта узников с местным населением.

Внутри гетто в каждый дом были заселены по 4-5 семей, вынужденных жить в чрезвычайно стеснённых условиях без канализации и при полном отсутствии медицинской помощи. Основной едой был картофель, тайком обмененный на вещи и другие ценности у местных крестьян. Ежедневно евреев гоняли на принудительные работы. Несмотря на эти условия, в двух синагогах, находившихся на территории гетто, продолжали исполняться иудейские религиозные обряды.

В апреле 1942 года немцы собрали 120 самых трудоспособных из оставшихся еврейских мужчин. Мастеров-специалистов пешком депортировали в Новогрудское гетто, а а остальных в качестве чёрнорабочих отправили в распоряжение организации Тодта в Дво́рец. По дороге многие погибли от голода и истощения, а часть была застрелена конвоирами.

Уничтожение гетто

Очередная «акция» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) в Ивенце произошла в апреле 1942 года, когда были убиты примерно 120 евреев.

8-9 мая 1942 года в Ивенецкое гетто также были пригнаны трудоспособные евреи из Волмы, Деревно, Каменя, Налибок, Рубежевич и других местечек Налибокской пущи.

1 июня 1942 года узников гетто в возрасте от 15 до 55 лет согнали в помещение польской казармы, избили и, продержав взаперти всю ночь, отправили пешком в Любчу и далее поездом в Новогрудок. Падающих от истощения в дороге расстреливали.

8 июня 1942 года немцы привели около 40 евреев из гетто к Красному костёлу на улицу "17 сентября", дали им лопаты, и на опушке леса в 500 метрах от церкви, в урочище Пишчуги недалеко от северной окраины Ивенца по дороге на Першаи, приказали вырыть большую и глубокую яму. В этот же день в Ивенец прибыли 2-3 машины с литовскими полицаями.

На следующий день, 9 июня 1942 года, все евреи, находившиеся в Ивенецком гетто, были утром пригнаны в лес и убиты у приготовленного рва из пулемётов — 600 стариков и 200 детей. Убийство продолжалось с 04.00 до 11.00 утра. Множество жертв были сброшены в яму ещё живыми и засыпались известью. Маленьким детям полицаи разбивали голову или просто бросали в яму живыми. Убийства осуществляла только литовская полиция, белорусские полицаи в уничтожении ивенецких евреев не принимали участия.

Палачи и организаторы убийств

После оккупации Ивенца главой командования СД был унтерштурмфюрер СС Вальдемар Амелунг (Waldemar Amelung) (умер в 1954 году). В апреле 1942 года на его место был назначен оберштурмфюрер СС Франц Грунцфельдер (Franz Grunzfelder), убитый 9 июня 1942 года.

Память

В лесу около Ивенца есть братская могила евреев Ивенецкого гетто, убитых нацистами.

Источники

• [rujen.ru/index.php/%D0%98%D0%B2%D0%B5%D0%BD%D0%B5%D1%86 Ивенец] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• М. Новак. «Кровавый след в истории». Газета «Працоўная слава» Воложинского районного исполнительного комитета, №№ 174-175 (8342-8343), 10 ноября 2009 года, с. 5  (белор.)
• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Гетто в Воложинском районе

Отрывок, характеризующий Гетто в Ивенце

– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!