Гетто в Кубличах

Гетто в Кубличах
Надпись на памятнике евреям Ушачей и Кубличей, убитых нацистами и их приспешниками в январе 1942 года
Местонахождение	Кубличи Ушачского района Витебской области
Период существования	конец сентября 1941 — декабрь 1941 года
Число узников	около 200
Гетто в Кубличах на Викискладе

Гетто в Ку́бличах (конец сентября 1941 — декабрь 1941) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев поселка Кубличи Ушачского района Витебской области и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Кубличей и создание гетто

В 1923 году в Кубличах среди 1020 жителей было 728 евреев — 130 еврейских дворов.

Население местечка перед войной сильно сократилось из-за миграции молодёжи в города, и в 1941 году в Кубличах осталось только 310 человек на 141 двор.

В начале сентября 1939 года в Кубличах появились первые беженцы — евреи из Польши. Но их рассказам о том, как немецкие солдаты издевались над евреями, почти никто не верил и эвакуироваться не спешили.

Кубличи были захвачены немецкими войсками 3 (4—5) июля 1941 года. Ушачский район в годы Великой Отечественной войны был центром партизанской зоны, и в Кубличах с августа 1942 года по май 1944 года была восстановлена Советская власть. В мае 1944 года немцы снова заняли Кубличи, а 29 июня 1944 года местечко было снова, уже окончательно, освобождено.

Уйти на восток смогли не все — до железной дороги было далеко, отступающие части Красной армии, которые подбирали беженцев, через Кубличи не шли, автомобилей в местечке не было. Пытались уехать те, кто был помоложе, посильнее и имел гужевой транспорт.

В короткий период безвластья в местечке начались грабёж и разгром, причём грабили в основном еврейские дома.

К моменту оккупации в Кубличах находилось около 200 евреев, которые сразу были переписаны и отправлены на принудительные работы.

В сентябре 1941 года евреям приказали носить жёлтую звезду. В конце сентября 1941 года немцы, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, организовали в местечке гетто.

Из материалов ЧГК на территории Ушачского района, составленных в 1945 году: «В декабре 1941 года было привезено из местечка Кубличи, Бобыничи и Усы еврейское население. Собрав более 900 граждан, немецкие палачи выводили из лагеря молодых девушек и в гололедицу заставляли возить воду на себе для коней. Обессиленных девушек били прикладами и палками. Выхода за покупкой еды в магазин у евреев не было. Покупать еду на базаре тоже было запрещено. 12 января 1942 года всех евреев выгнали на улицу, под конвоем погнали по Долецкой улице на русское кладбище. За кладбищем заранее были выкопаны две большие ямы. Гнали стариков, были грудные дети. Пригнав к ямам, немецкие палачи заставляли раздеваться людей до нижнего белья. Заставляли ложиться в ряд на дно ямы, после чего расстреливали. Маленьких детей штыками прокалывали и бросали в яму. Так, с 10 утра до 4 часов вечера, были расстреляны свыше 900 граждан. Заполнив две ямы трупами, ямы закопали».

Условия в гетто

Гетто занимало одну улицу — Лепельскую, откуда предварительно выселили белорусов.

Еврейские дома их были разорены, всё ценное было разграблено.

Немцы и полицаи постоянно издевались над евреями. Особенно мучительно было молодым девушкам-еврейкам, которых вынуждали обслуживать немцев, — даже заставляли катать их на саночках и массажировать в бане. Евреев использовали на тяжёлых и грязных принудительных работах — очистке улиц, разгрузке автомобилей, заставляли таскать бочками воду из реки для немецкой кавалерии.

Особый садизм проявлял комендант Кубличской комендатуры Шнейдер, унтер-офицер Кубличской комендатуры Сучь, обер-лейтенант Цимс. Каждую ночь они ходили по местечку и резиновыми палками били окна и избивали жителей.

Тяжёлые условия жизни, голод и отсутствие медицинской помощи убили четверть населения гетто ещё до начала уничтожения.

Уничтожение гетто

В декабре 1941 года евреев из Кубличей и других ближних населённых пунктов пригнали в Ушачи и разместили в гетто по улице Ленинской.

Дочь сапожника Гинзбург Гиту гнали в Ушачи беременную. По дороге у неё начались роды, она упала, и её застрелили. Её мать Хана упала на тело дочери, и Хану тоже убили.

Первыми в январе 1942 года расстреляли ушачских евреев, которые находились в гетто по улице Октябрьской. А затем узников из гетто по улице Ленинской перевели в освободившийся лагерь и вскоре также убили. Вера Гильман, чудом спасшаяся узница этого гетто, вспоминала, что когда их перевели в опустевшее Ушачское гетто, там, на стенах домов, были нацарапаны на идише слова: «Нас скоро расстреляют. Кто себя уважает и останется живой — отомстите за нас».

В ночь перед «акцией» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) евреи подожгли гетто. Некоторые погибли в пожаре, около ста человек сумели бежать, однако большинство из них были пойманы и уничтожены.

Известны имена двоих выживших евреев из Кубличей — это брат и сестра Гильманы, дети репрессированного портного Лейбы.

Память

Первый памятник жертвам геноцида евреев в Ушачах был поставлен на месте убийства по инициативе Хоны Футермана и Рувима Асмана с надписью: «Товарищ! Склони голову перед памятью погибших. 6.1.1942 г. фашистскими палачами расстреляны 925 жителей г-п Ушачи и дер. Кубличи».

В 1974 году памятник был отреставрирован на государственные средства и надпись была изменена: «На этом месте 14 января 1942 года расстреляны 925 советских граждан — жителей города Ушачи и деревни Кубличи». О том, что в яме лежат именно евреи, не упомянуто.

Опубликованы неполные списки убитых в Кубличах евреев[.

Литература

• Г.К. Кiсялёў, Н.М. Дук, Б.В. Ульянка i iнш. (рэдкал.), М.М. Кiрпiч (укладальнiк). «Памяць. Ушацкi раён». — Мн.: БЕЛТА, 2003. — 638 с. — ISBN 985-6302-43-9.  (белор.)
• [rujen.ru/index.php/%D0%9A%D1%83%D0%B1%D0%BB%D0%B8%D1%87%D0%B8 Кубличи] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• М. Рывкин, А. Шульман. «Породненные войной», Витебск, 1997

Дополнительная литература

• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Гетто в Ушачском районе

Отрывок, характеризующий Гетто в Кубличах

Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]