Гетто в Лахве

Гетто в Лахве
Мемориал погибшим евреям Лахвы на кладбище в городе Холон
Тип	закрытое
Местонахождение	Лахва Лунинецкого района Брестской области
Период существования	1 апреля 1942 — 3 сентября 1942 года
Число узников	более 2 000
Председатель юденрата	Берл Лопатин
Гетто в Лахве на Викискладе

Гетто в Ла́хве (1 апреля 1942 — 3 сентября 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев деревни Лахва Лунинецкого района Брестской области и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Лахвы и создание гетто

В 1939 году в Лахву прибыло большое число еврейских беженцев из Польши.

5 июля 1941 года местечко было оставлено советской администрацией, и несколько дней в штетле царил хаос.

Лахва была захвачена немецкими войсками 8 июля 1941 года, и нацистская оккупация продлилась 3 года — до 9 июля 1944 года.

Нацисты вынудили евреев создать юденрат во главе с Берлом Лопатиным. Юденрат находился в доме Залмана Хейфеца на улице Школьной. После оккупации в Лахве сразу же началось преследование евреев. Евреи под угрозой расстрела должны были носить белые повязки с шестиконечной звездой на левой руке, им запрещалось ходить по тротуару и множество других вещей. Затем повязки приказали заменить на жёлтые латы, которые евреи должны были носить на левой стороне груди и на правой стороне спины.

В первые же дни оккупации немцы создали подразделение местной волостной полиции. Бургомистром Лахвы был назначен Алексей Гречко, и этот постоянно пьяный садист с наслаждением издевался над людьми. Полицаи безнаказанно грабили еврейское имущество, в первую очередь домашний скот.

Из стенограммы франкфуртского процесса 1973 г.: «Главное управление СС. Бергаль Расп командиру СД в Пинске Раску и гебитскомиссару (лично) Главное управление СС поручает вам организовать в период с августа по сентябрь 1942 г. ликвидацию еврейского населения района. Гебитскомиссариат обязан позаботиться в кратчайшие сроки о подготовке акции. Акция должна быть проведена в соответствии со следующим планом: Следует заранее подготовить ямы для захоронения трупов. Герметично закрыть гетто. Евреи должны быть сконцентрированы в одном месте для более организованного сопровождения до места акции. Маршевый строй в сопровождении охраны — колонны на сто человек (100). Евреи выстраиваются возле рвов спиной к вооруженным автоматчикам. Следующие партии должны ложиться на трупы и расстреливаться с близкой дистанции. Перед акцией и после неё силы безопасности и СД получают водку.»

Немцы очень серьёзно относились к возможности еврейского сопротивления, и поэтому в первую очередь убивали в гетто или ещё до его создания евреев-мужчин в возрасте от 15 до 50 лет — несмотря на экономическую нецелесообразность, так как это были самые трудоспособные узники. По этой причине в начале августа 1941 года немцы запланировали убить в Лахве евреев-мужчин. Мужчин в возрасте от 14 до 65 лет согнали и продержали построенными в четыре шеренги около 10 часов, после чего разрешили разойтись. Имеются сведения, что «акция» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) была отменена благодаря действиям Лопатина, который передал эсэсовскому офицеру собранное у узников золото и убедил его в перспективе использования мужчин-евреев на различных работах.

Евреев использовали на тяжёлых принудительных работах по ремонту дорог, железнодорожных путей и взорванных мостов. Рабочий день длился до 12 часов при суточной норме питания 200 граммов хлеба.

Евреи меняли вещи на хлеб, муку, картошку, но вещи для обмена быстро закончились, и евреи стали голодать.

Нацисты и их сообщники всячески мешали исполнению еврейских традиций и беспрерывно терроризировали евреев. За малейшее «нарушение» и задержку исполнения приказов евреев беспощадно избивали. Однажды немцы заставили старых евреев мыть в речке лошадей, при этом они отрезали им бороды и хохотали от удовольствия. Часто немцы запрягали евреев в вагонетки и, подгоняя кнутами, использовали людей вместо лошадей.

В марте 1942 года в Лахву переселили около 40 евреев из близлежащих деревень, в том числе из Синкевичей, для чего в еврейских домах соорудили двухэтажные нары, — и к мучениям от каторжной работы, голода и холода прибавилась невыносимая теснота. Из-за этого среди евреев резко возросла смертность.

1 апреля 1942 года немцы, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, перегнали евреев Лахвы в закрытое гетто. При переезде евреям позволили взять минимум постельного белья, одежды и продовольствия.

Условия в гетто

В гетто, находящемся в центре деревни, разместили более 2 000 человек в 40-50 домах, а территорию огородили забором с колючей проволокой. В каждой комнате ютились по 3-4 семьи.

Еды в гетто практически не было, люди опухали от голода и умирали.

За побег расстрел грозил не только семье узника, но и другим обитателям гетто. Расстреливали и за выход из гетто без специального разрешения.

Узников гетто использовали на принудительных работах, часто на ручной погрузке брёвен в Синкевичах.

Немцы и полицаи ежедневно издевались над евреями и убивали их. Кроме умерших от побоев и от невыносимых условий жизни, с июля 1941 года до 3 сентября 1942 года в Лахве были расстреляны 197 евреев.

Сопротивление и восстание в гетто

Евреи-подпольщики Западной Белоруссии и Литвы (Виленский край) готовили восстания не менее чем в 30 гетто, и почти в половине из них состоялись вооруженные выступления. Наиболее известные из них прошли летом-осенью 1942 года в гетто Мира, Лахвы, Кобрина и Новогрудка.

В гетто Лахвы действовало несколько подпольных групп под руководством Ицхока (Ицхака) Рохчина, Ошера Хейфеца, Мойше-Лейбы Хейфеца, Довида Файнберга и Арона Ушмана, представлявших широкий политический спектр — сионисты, бундовцы, коммунисты. В группу Ицхака Рохчина, который до 1939 года был активистом организации «Бейтар», входила по-боевому настроенная молодежь, в том числе Ошер Хейфец, Моше-Лейбе Хейфец, Давид Файнберг, Мовша Колпаницкий.

Подпольщики сотрудничали с юденратом и еврейской полицией, некоторые участники подполья сами были членами еврейской полиции, а юденрат выделял деньги на закупки оружия. Огнестрельного оружия узники добыть не смогли, поэтому собирали топоры, ножи и железные прутья.

2 сентября 1942 года в гетто стало известно, что рядом с еврейским кладбищем на территории Лахвовского рыбхоза возле железной дороги Лахва-Микашевичи приготовлены расстрельные ямы, которые были выкопаны насильно пригоняемыми туда по ночам местными крестьянами.

Для проведения уничтожения гетто по приказу нацистов комендант волостной полиции Иван Бабчёнок собрал весь отряд своих коллаборационистов в Лахве, куда также прибыли полицаи из Мокран и Кожан-Городка. Из Лунинца в Лахву приехали три грузовика с вооруженными немцами.

Председатель юденрата Лопатин обратился к немецкому руководству с просьбой пощадить гетто и получил ответ, что если он поможет провести уничтожение гетто, то его и ещё 30 специалистов оставят в живых. Лопатин сообщил об этом узникам и призвал евреев к сопротивлению. Ночью со 2 на 3 сентября 1942 года силы сопротивления в гетто разработали план действий. Они наметили поджечь дома бутылками с зажигательной смесью, воспользоваться возникшим хаосом, с помощью холодного оружия прорвать оцепление карателей и убежать в лес. Члены подполья и узники гетто понимали, что шансов выжить при этом почти нет, но надеялись, что хотя бы несколько евреев смогут спастись.

В 9 часов утра 3 сентября 1942 года в местечко прибыл пинский отряд СД численностью 50 человек для уничтожения гетто во главе с начальником службы СД города Пинска Рапсом. Это были каратели, уже убившие евреев Кожан-Городка. В оцеплении гетто в Лахве и места убийства стояли 10-я рота 3-го батальона полиции; 9-й взвод 3-й роты 15-го полицейского батальона из 35 человек; взвод 69-го батальона (организации ТОДТ) из 40 человек; отряд 2-й роты 306-го батальона полиции — более 300 человек и кавалерийский эскадрон из 160 человек.

Евреев выгнали из домов, и жандармы с полицаями попытались вывести колонны узников к заранее выкопанной яме. Сигналом подпольной группе для начала восстания стал поджог Лопатиным здания юденрата. В гетто вскоре загорелись многие дома, и узники напали на немцев и полицейских. Восстание возглавляли И. Рохчин и Б. Лопатин. Улицы гетто стали ареной боя, каратели вели огонь из автоматов и пулемёта по восставшим евреям.

Янкель Абрамович убил топором нациста и забрал его винтовку, Мойше Колпанецкий тоже зарубил топором эсэсовца. Ицхак Рохчин, Вольф Кац, Айзик Кирзнер, Залман Корж, Абрам Крикун, Абрам Левин и Соломон Игельник погибли в бою как герои.

Ицхак Арад, директор израильского Музея Катастрофы и героизма «Яд Вашем» в 1972-1993 годах, в 15 лет бежавший из литовского гетто, в 16 — ставший партизаном в белорусских лесах, а после войны — генералом Армии обороны Израиля, писал:

«Люди должны знать. Мы не шли на смерть покорно и безропотно. Мы оборонялись как могли. Часто голыми руками и почти всегда без чей-либо помощи».

Уничтожение гетто

В пожаре и от пуль карателей в гетто погибло около 800 человек. Были расстреляны и те, кто пытался убежать, и те, кто оставался в гетто.

В живых остались только около 600 женщин, детей и стариков. Их под конвоем пригнали к яме на территории рыбхоза. За 20-30 метров от ямы им приказывали раздеться, затем по 5 человек силой сталкивали в яму, где они должны были лечь на землю. Член пинского отряда СД по фамилии Печ и его подручные полицаи Бальбах и Патик по очереди загоняли и расстреливали обреченных людей из автоматов выстрелами в затылок. К 16 часам дня 3 сентября 1942 года все евреи были убиты.

Случаи спасения

Благодаря восстанию и массовому бегству в Лахве выжило намного больше евреев, чем в других гетто, — по разным данным, до 1 000 узников сумели прорвать оцепление и уйти, из них 500-600 достигли леса. В ближайшие после этого дни 350 человек из сбежавших были схвачены и убиты. Немцы устроили на спасшихся настоящую охоту и назначили за поимку еврея награду для местного населения — два килограмма сахара.

Зимой 1943-1944 года часть бывших узников гетто Лахвы пережили облавы немцев на партизан. Группе евреев помог местный крестьянин Степанечко, за что его с семьёй зверски убили нацисты.

Всего из лахвенских евреев выжило 120-150 человек, многие из которых затем воевали в партизанских отрядах. Спасся председатель юденрата Лопатин, ставший бойцом партизанского отряда и погибший потом при выполнении боевого задания. Спасся, стал партизаном и тоже погиб в бою идишистский поэт Исаак Слуцкий. В партизанском отряде имени Кирова сражался спасшийся из Лахвы Шая Мильман. В партизанах воевали Иеошуа Лихштейн (Лиор), Борис Долгопятый с Рахмиелом Хейфецом и многие другие.

Память

После освобождения Лахвы от нацистов комиссия ЧГК исследовала массовое захоронение на территории лахвенского рыбного хозяйства в 50 метрах от проселочной дороги Лахва — хутор Перуново и в 40 метрах от железной дороги Лахва-Микашевичи.

По заключению комиссии, в период Катастрофы с июля 1941 года до 3 сентября 1942 года в Лахве было расстреляно 197 евреев. В братской могиле были обнаружены тела ещё 1 946 евреев, в том числе 698 женщин и 724 ребёнка.

В 1963 года в Лунинце судили бывшего карателя из Лахвы Николая Стреченя, который в июле 1941 года добровольно поступил на службу в лахвенскую волостную полицию, а в сентябре 1942 года принимал участие в массовом расстреле евреев Лахвы. В 1971-1973 годах во Франкфурте был осужден каратель пинского отряда СД Печ, расстреливавший узников из гетто Лахвы 3 сентября 1942 года. В 1973 году в Лахве на могиле убитых евреев установлена стела, реконструированная в 1992 году.

Опубликованы неполные списки жертв геноцида евреев в Лахве.

Всего в Лахве установлено 4 памятника узникам Лахвенского гетто и участникам восстания. Ещё один памятник установлен в Израиле в городе Холоне.

Источники

• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• [rujen.ru/index.php/%D0%9B%D0%B0%D1%85%D0%B2%D0%B0 Лахва] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• Э.Н. Гнеўка, А.Л. Петрашкевiч i iнш. (рэдкал.), Т.В. Канапацкая (укладальнiк). «Памяць. Лунiнецкi раён». — Мн.: «Беларусь», 1995. — 720 с. — ISBN 985-01-0029-X.  (белор.)
• Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). — фонд 861, опись 1, дело 11, лист 4; фонд 845, опись 1, дело 13, лист 2;
• Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). — фонд 702, опись 90, дело 31, листы 2, 2об;
• Зональный государственный архив в г. Пинске, — фонд 118, опись 1, дело 5, 9;
• А.П. Красоўскi, У.А. Мачульскi, У.I. Мезенцаў i iнш. (рэдкал.), У.I. Мезенцаў (укладальнiк). «Памяць. Вiцебскi раён». — Мн.: «Мастацкая лiтаратура», 2004. — 771 с. — ISBN 985-02-0647-0.  (белор.)

Литература

• Г. Релес. «Немой свидетель», 1979 (опубликовано в литературном приложении «Еврейский камертон» к израильской газете «Новости недели» 6 мая 1999 года)
• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Гетто в Лунинецком районе
• Восстания в еврейских гетто
• Еврейское сопротивление в период Холокоста

Отрывок, характеризующий Гетто в Лахве

Увидав на той стороне казаков (les Cosaques) и расстилавшиеся степи (les Steppes), в середине которых была Moscou la ville sainte, [Москва, священный город,] столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, – Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление, и на другой день войска его стали переходить Неман.
12 го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и, когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке и шляпе, они кидали вверх шапки, кричали: «Vive l'Empereur! [Да здравствует император!] – и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного, скрывавшего их доселе леса и, расстрояясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
– On fera du chemin cette fois ci. Oh! quand il s'en mele lui meme ca chauffe… Nom de Dieu… Le voila!.. Vive l'Empereur! Les voila donc les Steppes de l'Asie! Vilain pays tout de meme. Au revoir, Beauche; je te reserve le plus beau palais de Moscou. Au revoir! Bonne chance… L'as tu vu, l'Empereur? Vive l'Empereur!.. preur! Si on me fait gouverneur aux Indes, Gerard, je te fais ministre du Cachemire, c'est arrete. Vive l'Empereur! Vive! vive! vive! Les gredins de Cosaques, comme ils filent. Vive l'Empereur! Le voila! Le vois tu? Je l'ai vu deux fois comme jete vois. Le petit caporal… Je l'ai vu donner la croix a l'un des vieux… Vive l'Empereur!.. [Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипит. Ей богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император!] – говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке, стоявшему на горе.
13 го июня Наполеону подали небольшую чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал галопом к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он, очевидно, переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился к войску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка, стоявшего на берегу.
– Виват! – также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя друг друга, для того чтобы увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему подали трубу, он положил ее на спину подбежавшего счастливого пажа и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа карты, разложенного между бревнами. Не поднимая головы, он сказал что то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
– Что? Что он сказал? – слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтобы ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что, вероятно, император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подняв кверху саблю, прокричал: «Виват! – и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бухнулся в воду, направляясь вглубь к быстрине течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было холодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степей Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.