Гетто в Лунно

Гетто в Лунно
Тип	закрытое
Местонахождение	Лунно Гродненской области
Координаты	53°27′00″ с. ш. 24°16′00″ в. д.53.45000° с. ш. 24.26667° в. д. / 53.45000; 24.26667
Период существования	2 ноября 1941 — 1 ноября 1942
Председатель юденрата	Яаков Вельбель

Гетто в Лунно (Лунна, Лунна-Воля, Лунно-Воля) (2 ноября 1941 — 1 ноября 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев деревни Лунно Мостовского района Гродненской области в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Лунно

Накануне войны, в 1938 году, 1 671 из 2 522 жителей Лунно, то есть 60 % составляли евреи (около 300 семей).

Часть евреев местечка успели до оккупации переехать в Землю Израиля и в другие места, некоторые были мобилизованы в польскую Армию крайова или Красную армию, некоторые были депортированы в Советский Союз.

В субботу 28 июня 1941 года деревня Лунно (Лунно-Воля) была захвачена частями вермахта (по другим данным — 24 или 25 июня). Немецкие солдаты начали грабить еврейские дома и убивать евреев сразу же после оккупации города — уже в первый день были расстреляны несколько евреев под предлогом связи с советской разведкой. Вслед за войсками в Лунно сразу прибыла и разместилась айнзатцгруппа.

Перед созданием гетто

В июле 1941 года немцы организовали в Лунно юденрат (еврейский совет). Председателем юденрата был назначен Яаков Вельбель (Welbel), который ранее был главой еврейской общины местечка. Также немцы вынудили евреев создать «еврейскую полицию» (6-8 человек) для поддержания порядка внутри будущего гетто.

Ещё перед созданием гетто, уже на первой неделе оккупации, немцы приказали евреям носить желтые нашивки на правой руке. Через месяц желтую полосу заменили шестиконечными звёздами на левой стороне груди с надписью «Jude» («еврей») и на спине. Евреям была запрещена любая культурная и образовательная деятельность, запрещено собираться большими группами. Немцы ввели комендантский час с 7 вечера до 6 утра, а евреям дополнительно вообще запрещалось покидать местечко без письменного разрешения оккупационных властей. Немцы и полицаи, пользуясь полной безнаказанностью, грабили и убивали евреев, вешая или расстреливая их за малейшую провинность. Сохранилось свидетельство очевидца, как немецкий военный губернатор Лунно застрелил еврея прямо у себя в кабинете.

С приходом немцев в Лунно всех взрослых евреев-мужчин от 18 до 60 лет принудили работать на тяжёлых работах — строительстве дорог, новых укреплений, на демонтаже захваченных советских военных самолетов и на производстве пиломатериалов. Части евреев приказали исполнять сельскохозяйственные работы и ремонтные работы по дому у белорусов и поляков в Лунно и в соседних селах. За эту работу сами евреи не получали оплату — хозяева передавали небольшую сумму денег непосредственно немецкому муниципальному управлению. Каждый еврей, занятый на принудительных работах, получал один килограмм хлеба на сутки, и приходилось продавать или обменивать одежду и инструменты на еду, чтобы не умереть от голода при такой тяжёлой работе.

Создание гетто

13 октября 1941 года нацисты издали приказ о конфискации у евреев Лунно всего движимого и недвижимого имущества.

В сентябре 1941 года перед праздником Суккот немцы объявили о создании гетто для евреев в близлежащем местечке Воля (давно фактически слившимся с Лунно, отчего их обычно объединяли топонимически как «Лунно-Воля»). 2 ноября 1941 года с 12 до 18 часов все евреи Лунно были переселены. Взять с собой разрешалось только то, что можно было унести на себе или довезти на тележке. Евреи Лунно были вынуждены покинуть свои дома и перебраться в дома евреев Воля или в синагогу и иешиву в Воле. В это гетто также были согнаны и евреи из близлежащего местечка Волпа, практически полностью разрушенного бомбардировками. Перед переселением немцы собрали свитки Торы и другие священные для евреев книги в синагогах Лунно и Воли и сожгли их во дворе синагоги в Воле.

Дома евреев в Лунно сразу же были заняты местными жителями. Евреев Воли нацисты оставили в своих домах, вселив в каждый ещё и по нескольку еврейских семей из Лунно. При переселении евреям было разрешено забрать с собой в гетто предметы личного пользования — например, кровати, постельное белье, кухонную утварь и фотографии.

Гетто было расположено по обе стороны от главной дороги, связывающей Волю с соседними деревнями. Немцы не хотели перекрывать этот путь, и поэтому оцепили обе части гетто высокими заборами с колючей проволокой, перекинув поверх дороги шаткий деревянный мост. Евреям под угрозой смерти было запрещено покидать гетто без разрешения. Польские полицаи ежедневно осматривали заборы гетто, выискивая слабые места в ограждении. Их антисемитизм стал одной из дополнительных причин, сильно ухудшавших положение узников.

Условия в гетто

Условия жизни в гетто Воля были очень тяжёлыми. Дома и синагоги были переполнены — на каждого узника гетто выходило не более 3-х кв. м. площади. Часть еврейских семей была вынуждена занять даже неотапливаемые хозяйственные строения, а с наступлением холодов нескольким семьям пришлось вырыть себе землянки. Известен случай, когда на электрической мельнице в Лунно замёрзла вода для охлаждения двигателя, и немцы приказали нескольким евреям, в том числе женщинам и детям, несмотря на мороз, таскать воду ведрами из реки Неман, расположенную на расстоянии километра от мельницы, — в течение трех дней, пока длился ремонт.

Комендант Скидлер (Skidler) постоянно наводил страх на евреев гетто. Вначале, пока у евреев ещё оставались ценные вещи, он постоянно требовал от юденрата приносить ему золото, серебро, бутылки вина, кофе и другие ценности, обещая в противном случае немедленно расстрелять и членов юденрата и остальных евреев.

После создания гетто резко ухудшилось положение с питанием. Неевреям вход в гетто был запрещен, и купить еду евреи могли только тайком по дороге на работу. Снова рискуя, эту пищу нужно было ещё и принести назад в гетто. Юденрат сумел уговорить немцев позволить вернуть в гетто десять из конфискованных у евреев коров, которых приходилось кормить очистками картофеля. Некоторые семьи также смогли выращивать немного овощей.

Ещё одной проблемой евреев в гетто было отсутствие дров для отопления и приготовления пищи. Один раз оккупационные власти согласились продать юденрату корни деревьев, которые евреи заготавливали на принудительных работах.

Уничтожение гетто

Летом 1942 года нацисты создали еврейский исправительно-трудовой лагерь возле Берестовицы. Около 150 молодых еврейских мужчин из Лунно и соседних населённых пунктов были высланы в этот лагерь. В ноябре 1942 года все оставшиеся в живых узники были депортированы в Треблинку и убиты.

В ночь с 1 на 2 ноября 1942 года всех жителей гетто на телегах, собранных в близлежащих деревнях, вывезли в транзитный лагерь Колбасино (недалеко от Гродно), где люди быстро умирали от голода, холода и болезней.

5 декабря 1942 года, в рамках программы уничтожения евреев, заключённых из лагеря Колбасино начали перемещать в лагерь смерти Освенцим, заставляя ночью, в мороз, идти пешком на станцию Лососно.

Последние евреи в Лунно были убиты не позднее 5 марта 1943 года.

Жертвы гетто

По архивным документам, за годы Второй мировой войны были замучены и убиты 1 549 евреев из Лунно-Воля. Подавляющее большинство из них были убиты немцами по прибытии в Освенцим 8 декабря 1942 года. Оставшиеся в живых практически все погибли в течение следующих нескольких месяцев. В живых остались только 15 человек из всего еврейского населения этого местечка.

В база данных жертв Холокоста в институте Яд Вашем в Иерусалиме имеются архивные записи имён 265 погибших евреев — жителей Лунно, и имена ещё 71 лунненских евреев, убитых в Освенциме-Биркенау в течение зимы 1942—1943 гг. Эти записи фрагментарны и не полны.

Память

Залман Градовский, житель Лунно (бывший член юденрата Лунно, отвечавший за санитарно-медицинские вопросы), сумел выжить в лагере в Колбасино, попал в Освенцим, потерял там всю семью, но до своей гибели успел записать пережитое (в том числе, и про Лунненское гетто) и закопать в пепле возле крематория. Записи были обнаружены и опубликованы. Градовский был одним из руководителей восстания узников Освенцима 7 октября 1944 года, и погиб в перестрелке.

В 1951, 1953 и 1957 гг. потомки бывших жителей Лунно провели в Тель-Авиве «Дни памяти жителей Лунно», погибших во время Катастрофы. В 1952 году такая встреча состоялась в Нью-Йорке. В марте 2006 года на встречу выходцев из Лунно в Гиватаиме съехалось почти 150 человек со всего Израиля.

На самой территории бывшего гетто в Лунно памятника убитым евреям нет, а установленный памятный знак находится в стороне. На этом знаке, установленном в 2005 году на улице Кирова (ранее улица Zagoryany), написано на идиш (но прямого указания, что речь идёт о евреях, нет): «Вечная память 1459 жителям местечка Лунно, безвинно убитым в годы Великой Отечественной войны», а в июле 2006 года рядом с камнем была установлена мемориальная доска.

В сентябре 2006 года камень в память об уничтоженных гитлеровцами еврейских общин в Гродненской области (в том числе, в Лунно) был установлен в Израиле на кладбище «Кирьят Шауль» в Тель-Авиве.

Источники

• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• Государственный архив Гродненской области, — ф 1, оп. 1, д. 54, лл. 37-38;
• [narb.by Национальный архив Республики Беларусь] (НАРБ). — фонд 845, опись 1, дело 8, лист 31;
• [www.statearchive.ru/ Государственный архив Российской Федерации] (ГАРФ). — фонд 7021, опись 86, дело 40, листы 4, 56, 58;

Литература

• Залман Градовский. «В сердцевине ада». Изд. Гамма-Пресс, ISBN 978-5-9612-0021-8
• [www.shtetlinks.jewishgen.org/lunna/Yevnin.html «The Destruction of Lune-Volie» by Etel Berachowicz-Kosowska, 1948 (Grodner Aplangen, no. 2)]  (идиш)  (англ.)

Ссылки

• [www.shtetlinks.jewishgen.org/lunna/German.html Гетто в Лунна-Воля]  (англ.)
• [rujen.ru/index.php/%D0%9B%D1%83%D0%BD%D0%BD%D0%B0 Лунна] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• [www.svaboda.org/a/liavon-karpovic-lunna/27775317.html Краязнаўца напісаў кнігу пра мястэчка, якое зьнікла з мапы Беларусі]  (белор.)

Отрывок, характеризующий Гетто в Лунно

– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.