Гетто в Телеханах

Гетто в Телеханах
Памятник на месте убийства 1400 евреев Телехан
Местонахождение	Телеханы Ивацевичского района Брестской области
Период существования	июль 1941 — август 1941 года
Число узников	около 2 000
Число погибших	около 2 000
Председатель юденрата	Авраам Левин и Моше Каплан
Гетто в Телеханах на Викискладе

Гетто в Телеха́нах (июль 1941 — август 1941) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев городского посёлка Телеханы Ивацевичского района Брестской области и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Телехан и создание гетто

К началу войны евреи составляли почти половину населения Телехан, включая евреев-беженцев из оккупированной немцами Польши.

Посёлок был захвачен немецкими войсками 27 июня 1941 года, и оккупация длилась более 3-х лет — до 10 июля 1944 года.

Из местных евреев только немногие (в основном, молодёжь), успели уйти на восток.

Несколько дней до прихода немцев в поселке было безвластие, и местные мародёры грабили всё, что осталось в магазинах и у евреев: «С топорами и ножами в руках они врывались в еврейские дома, потрошили шкафы и сундуки. Мужики и бабы тащили тюки с костюмами, мехами, коврами. Хватали хозяйственную утварь, даже мебель. Кто сопротивлялся — безжалостно избивали. Появились бежавшие из тюрем уголовники, знавшие зажиточных евреев. Они издевались над ними, вымогая золото и валюту. Грабёж продолжался два дня, и сельская мразь стала врываться в дома христиан».

Сразу после захвата Телехан немцы расстреляли трёх евреев (Гершула Коэна, Изю Шлябмана и Лейба Костринского), которые хотели бежать и которых выдали местные жители.

Первый приказ немецкого коменданта Телехан относился только к евреям, которым предписывалось пришить на правой стороне груди и на левом плече жёлтую шестиконечную звезду. Встречая немца, они должны сойти с тротуара на проезжую часть, снять головной убор и поклониться. За невыполнение этих указаний следовал расстрел.

Первым действием оккупантов было создание полиции из местных коллаборационистов — большей частью из уголовников-садистов. Например, один из них, некий Викторович «однажды ударил проходившую еврейку и упавшую, в крови, заставил слизывать пыль с сапога. Затем он застрелил несколько евреев».

Реализуя нацистскую программу уничтожения евреев, немцы организовали в местечке гетто и приказали евреям создать юденрат, через который отдавали распоряжения и передавали требования о «контрибуциях». Председателями юденрата оккупанты назначили Авраама Левина и Моше Каплана.

Нацисты и полицаи часто издевательски заставляли евреев выполнять бессмысленные тяжёлые работы, до смерти избивая их при этом. Также евреев постоянно унижали самыми дикими способами — например, заставляли руками вычерпывать фекалии из уборной.

Из воспоминаний Богдана Мельника: "Евреи шли в страхе, с опущенными головами. Их избивали без всякого повода. Они реагировали лишь стоном, пряча голову от ударов. От всех отличалась лишь группка, в которой шла Эстерка. Она шла с достоинством, с высоко поднятой головой. Её стройная осанка вызывала сдержанность даже у сопровождавших выродков: её никто не осмеливался тронуть. Вдруг к этой группе рысью на коне подъехал эсэсовский офицер. Евреи и охрана остановились как вкопанные. Лишь Эстерка не изменила своей позы, наоборот — ещё выше подняла голову, глядя фашисту в глаза. Немец, не выдержав взгляда, стал крутиться в седле, и у него вырвалось: «Майн готт, унд зи аух!» — «Боже мой, и её тоже!». Эсэсовец галопом ворвался в группу евреев, они с криком отпрянули, с ними и черносотенцы. Но Эстерка даже не дрогнула. Фашист выхватил пистолет и, целясь в упор в лоб девушки, выстрелил. Голова Эстерки дёрнулась, кровь залила лицо, и она рухнула в дорожную пыль. Немец хлестнул коня и умчался, как безумный повторяя: «Майн готт! Майн готт!» — «Боже мой! Боже мой!»

Уничтожение гетто

5 августа 1941 года в Телеханы прибыла кавалерийская часть СС во главе с оберштурмфюрером СС Густавом Ломбардом. Следующим утром к нему привели пятерых евреев как представителей общины и он приказал, чтобы до конца дня каждый еврейский дом сдал сто килограммов овса для лошадей и тысячу долларов. Совершенно невыполнимый приказ привёл евреев в отчаяние, а немцы и «бобики» (так в народе презрительно называли полицаев) прошли по еврейским домам и грабили всё хоть сколько-нибудь ценное.

Утром 7 августа эсэсовцы и полицаи с побоями и издевательствами выгнали евреев из домов и загнали в бараки. Малейшее сопротивление, намерение побега или попытка спрятать детей пресекались избиениями до смерти. Затем немцы отобрали более молодых и крепких евреев, и заставили их вырыть длинные глубокие траншеи шириной 2 метра. После этого всех евреев вывели из бараков, построили в колонну и повели по улице Костельной.

Крестьяне, которых немцы заставили засыпать ямы после расстрела, рассказали, как происходила «акция» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства). Евреев группами пригоняли к ямам и заставляли по лестницам спускаться на дно. Обреченных людей укладывали ровными рядами лицом к земле, а потом расстреливали из пулемёта. Детей ставили на колени на краю ямы, расстреливали и сталкивали вниз. Так продолжалось, пока не наполнялась каждая яма.

Остатки имущества убитых присвоили многие из местных жителей.

На братской могиле евреев Телехан, слегка присыпанной песком, ещё долгое время стаи птиц расклёвывали тела убитых, а группа местных жителей выкапывала трупы в поисках золота.

Случаи спасения

Исраэль Чиж при расстреле притворился убитым и, пролежав в яме какое-то время, выбрался оттуда. Также ещё спаслись учительница Рахель Шрупская и Ицхак Кречмер. Они сбежали и затем воевали в партизанском отряде.

Память

Всего в Телеханах были убиты около 2 000 евреев.

Долгие годы после войны место расстрела не было даже ограждено, и на нём пасся скот. Мародёры свободно копались в могиле в поисках золота.

Густав Ломбард — командир кавалерийского полка СС, убивавшего евреев во всём Ивацевичском районе, впоследствии попал в советский плен, отсидел 10 лет (геноцид евреев в обвинении не фигурировал), после освобождения поселился в Западной Германии и прожил до 97 лет, не понеся кары за тысячи убитых евреев.

Опубликованы неполные списки убитых евреев Телехан и ближайших деревень.

В настоящее время жертвам геноцида евреев в Телеханах установлены два памятника.

Источники и литература

• В.П. Касько, Г.К. Кисялёў, У.М. Макар i iнш. (рэдкал.), М.В. Банасевiч, В.П. Касько i iнш.(укладальнiкi). «Памяць. Iвацэвiцкi раён». — Мн.: «БЕЛТА», 1997. — 496 с. — ISBN 985-6302-06-4.  (белор.)
• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Гетто в Ивацевичском районе

Отрывок, характеризующий Гетто в Телеханах

– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.