Гетто в Шарковщине (Витебская область)

Гетто в Шарковщине
Памятник убитым евреям - узникам гетто в Шарковщине
Тип	закрытое
Местонахождение	Шарковщина Витебской области
Период существования	июль 1941 — 18 июня 1942 года
Число узников	1600-1900
Число погибших	800-1000
Председатель юденрата	Гиршель Беркун, Ехиель Липшин

Гетто в Ша́рковщине (июль 1941 — 18 июня 1942) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев посёлка Шарковщина Витебской области и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.

Оккупация Шарковщины и создание гетто

Немецкие войска заняли Шарковщину 30 июня 1941 года, и оккупация длилась 3 года — до 1 июля 1944 года.

Оккупанты включили Шарковщину в состав Глубокского гебита генерального округа Белорутения.

Ещё до прихода немцев в местечко из соседних деревень приехали на телегах крестьяне устраивать еврейский погром. Однако Эля Миндель сразу же организовал из евреев отряд самообороны, который разогнал погромщиков. В ту же ночь кто-то из местных донес немцам, что «банда евреев напала на мирных белорусов», и в Шарковщину прибыл отряд немцев и полицаев.

После обысков и поисков «бандитов» немцы организовали в Шарковщине из местных коллаборационистов вооруженную полицию, во главе которой поставили бывшего польского офицера Марьяна Данилецкого, а его заместителем — Михаила Кленовского. Возглавив отряд полицаев, Данилецкий арестовал трёх евреев: Элю Минделя, Цодика Розова и сапожника Арона (по другим данным: Залмана Мушката, Гитла Минделя, Цодика Розова, Раю Фридман). Их заставили вырыть себе могилы, и полицаи под командой немцев всех расстреляли — это была первая «акция» (таким эвфемизмом гитлеровцы называли организованные ими массовые убийства) в местечке.

Через несколько дней после этого расстрела в местечке появились регулярные части вермахта. В качестве развлечения они взяли примерно 25 старых евреев, заставили их таскать бегом улья со пчелами, а сами хохотали над измученными людьми с опухшими от пчелиных укусов лицами.

Сразу после оккупации (в октябре-ноябре 1941 года) немцы, реализуя гитлеровскую программу уничтожения евреев, организовали в местечке гетто, согнав туда 1600 (более 1900) человек.

В Шарковщине оккупанты устроили два гетто на окраинах посёлка. Одно — для трудоспособных евреев в возрасте 17-50 лет, второе — для стариков, женщин, и детей. Одно гетто находилось на углу нынешних улиц Кирова и Энгельса, а второе — на правом берегу реки Дисна.

Для исполнения своих приказов в отношении евреев и организации рабского труда немцы приказали организовать в гетто юденрат и еврейскую полицию. Руководителями юденрата были назначены Гиршель Беркун и Ехиель Липшин.

В гетто Шарковщины также согнали и евреев из деревень всего района — из Германовичей, Бильдюгского сельсовета (176 человек или 50 семей), Шкунтиков Радюковского сельсовета (7 семей — всего 28 человек) и других.

Условия в гетто

Гетто в Шарковщине было закрытого типа, и было огорожено колючей проволокой и высоким деревянным забором, который охраняли полицаи. Узникам категорически запрещалось самовольно выходить из гетто и общаться с неевреями.

Евреев обязали носить на одежде жёлтую шестиконечную звезду.

Евреям приказали сдать все имущество и запретили забрать с собой в гетто домашний скот, еду и одежду, позволив взять только минимум вещей.

Мужчин каждое утро в пять часов полицаи гнали на принудительные тяжелые работы. Рабский труд евреев использовался на разгрузке вагонов на железнодорожной станции, на сельхозработах, на строительстве моста через реку Диснянка, на ремонте и строительстве дорог.

Каждому работающему немцы выделяли на сутки только 100 грамм хлеба, а тем, кто был не в состоянии работать, никакой еды не давали. Юденрат прилагал максимальные усилия, пытаясь добыть для узников хоть сколько-нибудь еды. Узники старались продержаться всеми способами — ночами ловили рыбу в реке, меняли у крестьян вещи на картошку, лук или свеклу, но все равно люди, особенно дети и старики, умирали от голода и болезней. Узников гетто постоянно избивали, грабили и убивали.

Несколько раз немцы под угрозой полного уничтожения гетто заставляли евреев собирать определенное количество золота в качестве контрибуции.

Уничтожение гетто

В мае-июне 1942 года немцы и полицаи устроили ряд погромов в гетто. Узников расстреливали, забрасывали гранатами, сжигали из огнеметов. За это время были убиты более 800 (1200, 500) человек. Более 400 евреев сгорели заживо, уцелели 396 человек.

18 июня 1942 года в три часа ночи гетто окружила зондеркоманда. Евреев выгнали из своих домов, а пьяные немцы и «бобики» (так в народе презрительно называли полицаев) стреляли в тех, кто отказывался выходить, кидали гранаты в дома или поджигали их. Толпу узников погнали к ямам в 150 метрах на восток от местечка на правом берегу реки Дисна за маслозаводом на улице Набережной. Когда люди поняли, что их неминуемо убьют, толпа обреченных с криками бросилась бежать в разные стороны. Немцы и полицаи стреляли по ним, но часть узников добежала до леса и скрылась.

Один еврей укрылся в сарае местного жителя и стрелял в карателей.

Тела убитых скинули в глубокую канаву рядом с рекой.

Руководил расстрелом немецкий офицер.

В скором времени немцы схватили около 300 из сбежавших евреев и расстреляли их. И в дальнейшем оккупанты ещё долго искали и убивали спасшихся евреев. Из них 160 человек были убиты на еврейском кладбище.

В июле 1942 года гебитскомиссар издал приказ о переселении в Глубокское гетто оставшихся в живых евреев из Шарковщины, Друи, Миор, Браслава, Германовичей и других 35 городов и местечек, уверяя, что отныне евреи не должны бояться, потому что их больше не будут убивать и гарантируют жизнь. Нацистская ложь сработала, и часть прятавшихся в округе евреев, погибая от голода, болезней и преследования, собрались в Глубокское гетто, где были убиты.

Точное число жертв геноцида евреев в Шарковщине за время оккупации неизвестно — предположительно, около 1000 человек.

Сопротивление

Председатель юденрата Ехиель Липшин постоянно был связан с партизанами, а его братья лично воевали в рядах партизан.

Сбежавшие узники Шарковщинского гетто создали свой еврейский партизанский отряд, в котором спасались также старики, женщины и дети.

Во втором гетто, где был собраны взрослые мужчины, была организована подпольная группа, искавшая брошенное красноармейцами при отступлении оружие, и несколько человек сбежали в лес к партизанам.

Случаи спасения и «Праведники народов мира»

Четыре человека из Шарковщины были удостоены почетного звания «Праведник народов мира» от израильского мемориального института «Яд Вашем» «в знак глубочайшей признательности за помощь, оказанную еврейскому народу в годы Второй мировой войны». Это Ольшевская Теодора и её дети Анна, Казимир и Микульская Юзефа, которые спасли семью Номкиных: Мартина и его жену Беллу, Гирша и его жену Михалину, Иехуду, Эстер, Йехудит и её мужа Мориса.

Память

Опубликованы неполные списки евреев, убитых нацистами и полицаями в посёлке Шарковщина.

Выше места расстрела родственники убитых поставили бетонную ограду, чтобы вода не заливала братскую могилу, а в 1992 году установили памятник жертвам Катастрофы. Памятник находится на юго-восточной окраине посёлка, возле реки Дисна, с надписью на иврите и русском языках (дата расстрела указана неправильная).

В 2010 и 2015 годах в Шарковщине установлены ещё два памятника погибшим евреям.

Архивные источники

• Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ):
  • фонд 370, опись 1, дело 483, лист 15;
  • фонд 845, опись 1, дело 64, лист 2;
• Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). — фонд 7021, опись 92, дело 224, листы 4, 87-89, 122—124, 318;
• Государственный архив Витебской области (ГАВО), — фонд 2841, опись 1, дело 1, лист 37;

Литература

• Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
• [rujen.ru/index.php/%D0%9D%D0%BE%D0%B2%D0%BE-%D0%A8%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%89%D0%B8%D0%B7%D0%BD%D0%B0 Ново-Шарковщизна] — статья из Российской еврейской энциклопедии;
• Л. М. Драбовiч, Г. Ф. Волах i iнш. (рэдкал.); Л. М. Лабачэўская. (уклад.). «Памяць. Шаркаўшчынскi раён». Гісторыка-дакументальная хроніка гарадоў і раѐнаў Беларусі.. — Мн.: "БЕЛТА", 2004. — 512 с. — ISBN 985-6302-63-3. (белор.)

Дополнительная литература

• Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
• Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
• Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.

См. также

• Холокост в Шарковщинском районе
• Восстания в еврейских гетто
• Еврейское сопротивление в период Холокоста

Отрывок, характеризующий Гетто в Шарковщине (Витебская область)

– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.