Ге, Александр Юльевич
| Александр Юльевич Ге (Голберг) | ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| 1917 — 1918 год | ||||
| Рождение: | 1879 | |||
| Смерть: | 7 января 1919 РСФСР, Кисловодск
| |||
| Супруга: | К.М. Ге | |||
| Партия: | анархисты-коммунисты | |||
| Образование: | неполное среднее | |||
| Профессия: | журналист, редактор | |||
Александр Юльевич Ге (настоящая фамилия Голберг; псевдонимы: А. Ю. Г. и просто Г.; 1879, Кенигсберг — 7 января 1919, близ ст. Товарная, Кисловодск) — чекист, член ВЦИК, журналист.
Содержание
Биография
Александр Ге воспитывался и учился в гимназическом отделении Лазаревского института восточных языков в Москве, откуда был исключен из 6-го класса гимназии за пропаганду революционных идей. С 1902 года он проживал в Петербурге и слушал лекции в университете.
В 1905 году Ге примкнул к анархистам-коммунистам и был избран членом Петроградского Совета рабочих депутатов. В этот период он активно пропагандировал основы анархизма на фабриках и заводах. В декабре 1905 года он был арестован и заключён в «Кресты». Летом 1906 года Ге был освобожден как нуждающийся в лечении. Бежал в Швейцарию, в России был заочно приговорён к пяти годам каторжных работ.
Находясь в эмиграции, Ге сотрудничал с различными анархическими печатными органами, а также писал статьи и очерки для газет и журналов Киева. В декабре 1913 — январе 1914 года он стал одним из организаторов 1-й Объединительной конференции русских анархистов-коммунистов в Лондоне. Приблизительно тогда же он был избран в редакцию анархистской газеты «Рабочий Мир».
В годы Первой мировой войны Ге возглавлял в Швейцарии группу анархистов-коммунистов, занимавших резко выраженную антивоенную позицию. Приветствовал Октябрьскую революцию 1917 года. Вернувшись в Россию в начале декабря 1917 года (с супругой), Ге сблизился с большевиками и был избран членом ВЦИК Советов 3-го и 4-го созывов. Отстаивал единство революционного фронта с большевиками. Ге являлся автором лозунга «Врозь идти, вместе бить!».
Во ВЦИК Ге выступал против «централизаторской политики» большевиков, выдвигал идею децентрализации государственного управления. Он отвергал условия Брестского мира и тактику революционного террора. 29 апреля 1918 года Александр Юльевич выступал на заседании ВЦИК по докладу Владимира Ленина «Об очередных задачах Советской власти» с критикой позиции большевиков - за что подвергся ответной критике Ленина.[1]
В мае 1918 года Ге возглавил Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем (ЧК) в Кисловодске. В июле он занял идентичный пост в правительстве Северо-Кавказской советской республики. При наступлении белогвардейских войск Андрея Шкуро в июле 1918 года Ге был одним из руководителей Чрезвычайного штаба по обороне Пятигорского округа.
В начале января 1919 года Александр Ге был ранен; 21 (или 7) января он был схвачен белогвардейцами и, ночью, вывезен за город, где изрублен шашками «при попытке к бегству» (по распоряжению генерала Петренко).[2]
Семья
Жена: Ксения Михайловна Ге (1892—1919) — дочь кишиневского воинского начальника полковника Михаила Сердюкова, следователь Кисловодской ЧК, повешена белогвардейцами. Познакомилась с Александром Ге в 1915 году в Швейцарии.
Дочь (род. около 1918 года).
Сочинения
- Бакунин и Маркс. (Личные характеристики), Лозанна, 1916;
- Путь к победе, Лозанна. 1917;
- О расстрелах анархистов, «Анархия», М.. 1918. N 43, с. 3.
Напишите отзыв о статье "Ге, Александр Юльевич"
Литература
- В.Абрамов. Евреи в КГБ. Палачи и жертвы. М., Яуза — Эксмо, 2005.
- Политические деятели России 1917. Биографический словарь. Москва, 1993.
- Усыскин Г. С., Старший следователь ЧК, в сб.: Октябрём мобилизованные, М., 1987, с. 198—212.
Примечания
Отрывок, характеризующий Ге, Александр Юльевич
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.
Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
