Ге, Григорий Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Григорий Николаевич Ге
Род деятельности:

гласный Николаевской городской Думы, писатель, драматург, общественный деятель

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Награды и премии:
3-й ст.

Григорий Николаевич Ге (фр. Gay; 16 [28] февраля 1830, Воронеж — 1 [14] ноября 1911, Николаев) — писатель, драматург, публицист, общественный деятель, гласный Николаевской городской Думы; автор первого крупного очерка истории города Николаев.





Биография

Ранние годы. Госслужба

Предки Григория Николаевича Ге были выходцами из Германии. Родился Григорий Ге в семье крупного землевладельца Воронежской губернии. Впоследствии семья переехала из Воронежа в Киев.

Образование Григорий получил сначала в Первой (или Второй[1]) Киевской гимназии (1840-46), а затем — в петербургской школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (1846-49). В 1849 году он был зачислен корнетом в Гродненский гусарский лейб-гвардии полк. Принимал участие «в походе гвардии к западным приделам Империи по случаю войны с Венгрией» (1849)[2]. В 1854 году он был прикомандирован к школе гвардейских прапорщиков. На военной службе Ге оставался до 1856 года; затем, в чине штабс-ротмистра, вышел в отставку по болезни (по другим данным — в связи со смертью отца).

В 26 лет Григорий Ге стал помещиком в Подольской губернии: в собственности у него было записано 4 деревни, 1080 десятин земли и 625 душ крепостных. Жил он как в Петербурге, так и в родовом имении. В 1858 году он был членом комитета, работавшего над проектом улучшения положения помещичьих крестьян. В 1855 году, ещё до крестьянской реформы, Ге дал вольную своим дворовым людям и освободил всех своих крепостных «навечно с подушным наделом» безо всяких выкупных платежей.

Во время проведения крестьянской реформы (1861) Ге был избран мировым посредником в Ушицком уезде Подольской губернии. Несколько лет подряд он «гасил» конфликтные ситуации по земельным вопросам между помещиками и крестьянами.

В 1862 году в журнале «Основа» появилась статья Ге «Выдержки из записок мирового посредника» — первый опыт журналистской публицистики. В 1865 году, продав наследное поместье, он переехал в Херсон, где служил заштатным чиновником в Акцизном управлении. Там он организовал общественную библиотеку, писал пьесы, выступал в прессе как журналист и театральный критик.

В 1868 году Ге произведён в коллежские асессоры и награждён орденом Св. Анны 3-й степени: за «усердную службу и особые труды». В 1870 году он произведён в надворные советники.

Город Николаев

В 1879 году Ге переехал в Николаев, где был избран гласным местной городской думы на первый, а затем и на второй срок (1884). В первый же месяц работы в городской думе он предотвратил попытку гласных урезать финансирование двухклассных народных школ, которые были основаны женой предыдущего военного губернатора (Эмилией фон Глазенап) и находились в беднейших кварталах города — на Слободке (1200 учащихся и 59 учителей). Через некоторое время Ге публично пресёк попытку депутатов выделить дополнительный участок городской земли в квартале между улицами Херсонской и Севастопольской для расширения механических мастерских Луки и Андрона Донских. По его инициативе в 1881 году была организована общественная библиотека (ныне областная научная библиотека им. А. Гмырева). Ге удалось провести решение о введении полукопеечного сбора с каждого пуда товаров, ввозимых в Николаев: деньги от нового налога должны были пойти на замощение улиц.

В газетах «Николаевский вестник» и «Южанин» публиковались театральные рецензии Ге, его обзоры художественных выставок, очерки, фельетоны и проблемные статьи по горячим вопросам городской жизни.

Весной 1887 года Ге изъявил желание занять должность секретаря в городской управе (исполнительном органе Думы). Не пройдя утверждение депутатами, 19 мая в газете «Южанин» он поместил открытое письмо к своим избирателям, в котором заявил о досрочном сложении с себя полномочий гласного.

…Вполне выяснилось, что не ко двору пришелся я у вас. Все, что считаю в себе лучшим, — все это оказалось у вас ненужным именно на поле служения общим интересам; все это поругано в кругу николаевского представительства. Я везде был и желаю до гроба быть идеалистом. Но у вас это слово прибавляется к моему имени для определения отрицательной стороны моей личности. У вас понимают, что этого рода люди вносят в общее дело одно только беспокойство, только рознь. Но идеалисты желают его себе не для себя. Они не могут только считаться гласными, или пользоваться этим званием только для поднятия своих фондов. Раз пришел я к убеждению, что для меня в Думе нет никакой возможности служить интересам общества, я нахожу необходимым сложить с себя звание гласного, а не подставлять его под профанацию. Знаю, выход мой из Думы составит торжество моих противников. Они прямо заговорят, что выгнали меня. Что ж, в этом хвастовстве будет правда. Я действительно вынужден уйти…

— Открытое письмо к своим избирателям // Газета «Южанин» (раздел «Местная хроника»). — 19 мая 1887 года

В июне 1887 года Ге продал свой дом (ул. Наваринская, 25), построенный по приезду в Николаев, и выехал в Петербург. 7 сентября 1888 года его (заочно) избирают секретарем Городской думы, после чего он возвращается в Николаев. Следующие 17 лет подряд Ге исполнял должность городского секретаря. Он был попечителем нескольких учебных заведений, членом комитетов Общества трезвости, Народных чтений и агентом Общества русских драматических писателей.[1]

В 1890 году в Николаеве (к столетию города) издана книга Ге «Исторический очерк столетнего существования города Николаева при устье Ингула (1790—1890)». В 1906 году, в 76 лет, Григорий Ге попросился в отставку «в силу невозможности служить полной силой обществу по слабости здоровья».[1] Умер 1 (14) ноября 1911 и похоронен на гражданском кладбище в Николаеве.

Произведения

Г. Н. Ге — автор пьес «Ведьмы», «Жена» (Херсон: Херсонск. губ. тип., 1868), «Каникулы» (Одесса: тип. бр. П. и П. Гроссул-Толстых, 1871), «Кухня», «Свобода искусства», «Шквал» (драма), а также романа «Софья Милич» (СПб.: Ф. Ф. Харринг, 1888). Ему принадлежит также авторство:

  • «Выездка верховой лошади» (СПб., 1856)
  • Карта-диаграмма «Течение Всемирной истории» (совместно с С. Соколовским) и представляющая этапы развития человечества на протяжении пяти с половиной тысяч лет.
  • «Исторический очерк столетнего существования города Николаева при устье Ингула (1790—1890)» (Николаев: Рус. типо-лит., 1890)
  • Теоретический трактат «О драматическом искусстве» (1890).
  • Биографический очерк о Николае Николаевиче Ге, написанном сразу же после смерти брата[3].

Семья

Жена: Мария Дмитриевна Ге (урожденная Кареева) — супруги разошлись, в 1870 году уехала с детьми в Швейцарию, в 1874 году — в Париж.[2]

Сын: Григорий Григорьевич Ге (1867—1942) — актёр и драматург.

Дочери:

Напишите отзыв о статье "Ге, Григорий Николаевич"

Примечания

  1. 1 2 3 Сергей Гаврилов, Вечерний Николаев. [www.mk.mk.ua/rubric/social/2013/08/29/11754/ Неудобный секретарь. История Николаевской Думы], MK.MK.UA - Николаевская информационно-аналитическая интернет-газета (29.08.13).
  2. 1 2 Капырина С. Л. Родословие Николая Николаевича Ге. Новые материалы // Третьяковская галерея. — 2011. — № 3. — С. 44—51.
  3. Ге Г.Н. Воспоминания о Н. Н. Ге как материал для его биографии // Артист. — 1894. — № 43,44.
  4. Московское Вегетарианское Общество. Список лиц, внесших членские и вступительные взносы за 1911 и 1912 г.

Источники

  • Сергей Гаврилов, Вечерний Николаев. [www.mk.mk.ua/rubric/social/2013/08/29/11754/ Неудобный секретарь. История Николаевской Думы], MK.MK.UA - Николаевская информационно-аналитическая интернет-газета (29.08.13).
  • Адрес-календарь и справочная книжка г. Николаева на 1900 г.
  • Топоров А. М. Летописец города Николаева // Газ. «Южная Правда». — 2.12.1961.
  • Энциклопедический словарь «Николаевцы, 1789—1999 г.г.»

Рекомендуемая литература

  • ГАНО. — Ф. 229. — Оп. 1. — Д. 167. — Л. 2—5; Ф. Р-985. — Оп. 1. — Д. 973. — Л. 33.

Отрывок, характеризующий Ге, Григорий Николаевич

– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.