Джардино, Гаэтано
| Гаэтано Джардино | |||||||
| итал. Gaetano Giardino | |||||||
 | |||||||
| Дата рождения | |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Место рождения | |||||||
| Дата смерти | |||||||
| Место смерти | |||||||
| Принадлежность | |||||||
| Род войск | |||||||
| Годы службы | |||||||
| Звание | |||||||
| Командовал |
4-я армия | ||||||
| Сражения/войны |
Первая итало-эфиопская война | ||||||
| Награды и премии |
</td></tr> </table> Гаэтано Этторе Стефано Джардино (итал. Gaetano Ettore Stefano Giardino; 24 января 1864, Монтеманьо — 21 ноября 1935, Турин) — итальянский маршал (1926 год). БиографияРодился 24 января 1864 года в Монтеманьо, сын Карло Джардино и Олимпии Гарроне. Начал армейскую службу в семнадцать лет, 4 сентября 1882 года в звании младшего лейтенанта получил назначение в 8-й полк берсальеров, 11 октября 1885 года произведён в лейтенанты. В 1890 году прибыл для продолжения службы в колонию Эритрея, в 1893 году разработал курс подготовки и тактические рекомендации для местного племенного ополчения. Принял участие в войне с Эфиопией. Самой значительной операцией этого периода в военной биографии Джардино стала битва[it] за Кассалу 17 июля 1894 года, за которую был награждён серебряной медалью «За воинскую доблесть», а 19 сентября 1894 года повышен в звании до капитана[1]. В 1911 году в звании подполковника занял должность заместителя начальника штаба итальянского оккупационного корпуса в Триполитании и участвовал в войне с Турцией за Ливию. С началом Первой мировой войны назначен начальником штаба IV корпуса, затем — II и V армии. В августе 1916 года получил звание генерал-майора и принял 48-ю дивизию, которой командовал в шестой битве при Изонцо. В июне 1917 года произведён в генерал-лейтенанта, командовал I, а позднее XXV корпусом, затем назначен военным министром. В ходе крайне неудачной для Италии битвы при Капоретто в ноябре 1917 года назначен заместителем начальника Генерального штаба Армандо Диаза, в феврале 1918 года включён в состав Военного консультативного межсоюзнического комитета в Версале, в апреле того же года, вернувшись на итальянский фронт, принял командование над 4-й армией (получившей прозвище «армия горы Граппа[it]») в битвах при Пьяве и при Витторио Венето. После войны награждён Большим крестом Военного ордена Савойи, а в 1919 году произведён в генерала армии. В сентябре 1923 года назначен военным губернатором свободного города Фиуме, в январе 1930 года награждён Орденом Пресвятой Девы Марии[2]. 21 июня 1917 года назначен сенатором Италии, 3 июля 1917 года принёс присягу и вступил в должность[3]. В период марша на Рим в 1922 году командовал армией «Флоренция», в чьей зоне ответственности находилась столица Италии, но не вмешался в события. В 1924—1925 годах своими выступлениями в Сенате и в Военном совете Италии оказывал сопротивление усилиям военного министра Антонио Ди Джорджо[it], направленным на утверждение нового армейского устава, а также на официальное учреждение фашистской Добровольной милиции национальной безопасности (Milizia Volontaria per la Sicurezza Nazionale). 1 марта 1926 года был утверждён устав, не учитывающий предложения Ди Джорджо, 17 июня 1926 году Джардино получил звание маршала Италии, но к этому времени уже утратил реальное политическое влияние. В 1927 году вышел в отставку и осел в Турине, где умер 21 ноября 1935 года. Похоронен в центре воинского пантеона[it] на горе Граппа, где покоятся останки более 12 тыс. итальянцев и более 10 тыс. военнослужащих Австро-Венгрии, павших в боях 1918 года[4]. Увековечение памяти
Напишите отзыв о статье "Джардино, Гаэтано"Примечания
Литература
Ссылки
Отрывок, характеризующий Джардино, Гаэтано– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.– А от чего же? – От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате. Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему. – Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами. – В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер. – В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение! – Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали. Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы: – Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один. – O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ] – O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос. – Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос. – Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер. – Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите. – Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами! Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти. – Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями… Категории:
Навигация | ||||||
