Штрахвиц, Гиацинт фон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Гиацинт Штрахвиц фон Грос-Цаухе унд Каминец

Штрахвиц на Восточном фронте, май 1943 года
Прозвище

Der Panzergraf (Танковый граф),
Verwegener Graf (Дерзкий граф)

Дата рождения

30 июля 1893(1893-07-30)

Место рождения

Гросс-Штайн, Верхняя Силезия, Германская империя (ныне — Камень-Слёнски, Опольское воеводство, Польша)

Дата смерти

25 апреля 1968(1968-04-25) (74 года)

Место смерти

у озера Кимзе, Бавария, ФРГ

Принадлежность

Германская империя Германская империя,
Веймарская республика Веймарская республика,
Третий рейх Третий рейх

Род войск

Танковые войска

Годы службы

19141945

Звание

генерал-лейтенант

Командовал

танковый полк «Гроссдойчланд»,
1-я танковая дивизия

Сражения/войны

Вторая мировая война

Награды и премии

Граф Гиаци́нт Штра́хвиц фон Грос-Ца́ухе унд Ка́минец (нем. Hyazinth Graf Strachwitz von Groß-Zauche und Camminetz; 30 июля 1893, Камень-Слёнски, Верхняя Силезия, Германская империя25 апреля 1968, у озера Кимзе, Бавария, ФРГ) — немецкий танковый командир времен Второй мировой войны, генерал-лейтенант танковых войск вермахта, кавалер Рыцарского креста с Дубовыми Листьями, Мечами и Бриллиантами.





Биография

Гиацинт фон Штрахвиц родился в Гросштейне, в старинной силезской аристократической семье потомственных военных. Семейные воинские традиции ведут свою историю с битвы с монголами у Легницы в 1241 году. В этой битве монголы разгромили польскую армию под предводительством Генриха Второго, принца Нижней Силезии. Его корни отражает первое (церковное) имя Гиацинт, которое на протяжении 700 лет давалось в семье каждому первому родившемуся ребёнку в поколении по имени святого, в честь которого в давние времена в замке Гросштейн была воздвигнута часовня.

Военная служба

Фон Штрахвиц поступил на службу в элитное подразделение имперской армии, кирасирский полк Garde du Corps. Этот полк курировал лично кайзер Вильгельм II. Военное образование фон Штрахвиц получил в военной академии Берлин-Лихтерфельде, где учился вместе с Манфредом фон Рихтгофеном. Он проявил недюжинный талант и стал прекрасным наездником, фехтовальщиком и атлетом. Штрахвиц был перспективным кандидатом на участие в Олимпийских играх 1916 года.

Первая мировая война

В 1914 году фон Штрахвиц в звании лейтенанта в составе своего полка был отправлен на фронт. В сентябре того же года он участвовал в недельном рейде по французским тылам. Рейд закончился пленом в окрестностях Парижа, вдобавок во время пленения фон Штрахвиц был одет в гражданскую одежду, за что пленившие его французы вынесли смертный приговор. Позже приговор был смягчён и 14 октября 1914 г. заменён на каторжные работы в Кайенне, однако высылка так и не состоялась — вместо этого Штрахвиц через Монпелье и Лион был переведён в тюрьму острова Ре, а оттуда в Каркассон, где его в тяжёлом психическом и физическом состоянии обнаружила комиссия швейцарского Красного Креста. В 1918 г. он был отправлен в Швейцарию, а затем в Германию.

За короткий период службы до плена фон Штрахвиц за смелость успел получить Железный Крест 1 класса и прозвище «Verwegene Graf» («дерзкий граф»). Содержание в плену сильно отразилось на здоровье графа и домой в 1918 году он вернулся совсем больным.

Межвоенная служба

По возвращении на родину фон Штрахвиц вступил в Freikorps (Фрайкор) — полувоенную организацию для восстановления послевоенного порядка в Верхней Силезии, однако здесь его служба продлилась недолго, поскольку данная территория после войны была отдана вновь образованной Польше. Тем не менее фон Штрахвиц оказался на службе в Рейхсвере в составе 7-го кавалерийского полка, который придерживался старых традиций полков имперской армии.

В 1934 году фон Штрахвиц участвовал в армейских манёврах в районе Бреслау, где в сферу его интересов попали действия моторизованных подразделений.

В 1935 году фон Штрахвиц оказался в составе большого количества кадрового военного состава, из числа которого был сформирован 2-й танковый полк. Полк дислоцировался в Эйзенахе и впоследствии стал костяком будущей 1-й танковой дивизии.

Был членом НСДАП (№ 1 405 562) и СС (№ 82.857)

Вторая мировая война

В составе своего подразделения граф принял участие в боевых действиях в Польше в качестве офицера снабжения танковой дивизии. Во время вторжении во Францию служил в 1-м батальоне 2-го танкового полка 1-й танковой дивизии. В ходе кампании на Балканах командовал 1-м батальоном.

Вторжение в СССР

На начальной стадии германского вторжения в СССР в 1941 году фон Штрахвиц командовал 1-м батальоном 2-го танкового полка в составе 16-й танковой дивизии, где он стал популярным и уважаемым полевым командиром с прекрасным тактическим опытом и знаниями. Там к нему прилипло другое прозвище — Der Panzergraf («танковый граф»). Он принял участие во всех важных сражениях начального периода боёв на Восточном фронте, включая форсирование Буга и в танковом сражении у Броды-Дубно. В этот период фон Штрахвиц стал известен своей дерзкой тактикой, применение которой часто позволяло его подразделению наносить большой урон противнику. За свои заслуги, в том числе и за предыдущие кампании, 25 августа 1941 года фон Штрахвиц был награждён Рыцарским крестом.

Кампания 1942 года

В 1942 году фон Штрахвиц получил звание оберст-лейтенанта (подполковника) и вместе со своей 16-й танковой дивизией в составе 6-й армии Паулюса участвовал в летней кампании 1942 года, наступал на Сталинград. В боях в районе Калача его батальон в течение 48 часов уничтожил 270 советских танков. Под Сталинградом был ранен и эвакуирован с передовой, избежав незавидной участи, постигшей впоследствии 6-ю армию.

13 ноября 1942 года за успешные боевые действия фон Штрахвиц получил Дубовые Листья к своему Рыцарскому Кресту.

1943 год

По возвращении после ранения на фронт, фон Штрахвиц 1 января 1943 г. получил под своё командование танковый полк элитной танковой дивизии «Великая Германия». 3-й батальон его полка был вооружён новыми тяжёлыми танками Panzer VI Tiger. 28 марта 1943 года в ходе тяжёлых боёв в районе Харькова полковник фон Штрахвиц был награждён Мечами к Дубовым Листьям Рыцарского Креста.

Летом 1943 года фон Штрахвиц принял участие в сражениях операции «Цитадель». После провала операции германские войска были вынуждены отступить. Фон Штрахвиц показал себя умелым командиром не только в наступлении, но и в обороне. Он быстро распознавал цели русской атаки и проводил несколько контратак во фланги и тыл наступающего противника. Фон Штрахвиц был признанным экспертом в устройстве противотанковых позиций и засад и за короткое время уничтожил огромное количество советских танков.

В составе группы армий «Север»

В 1944 году фон Штрахвиц был переведен на северный фланг Восточного фронта. 1 апреля 1944 года он был представлен к званию генерал-майора и на короткое время стал командиром 1-й танковой дивизии.

15 апреля того же года он 11-м человеком в вермахте был награждён Бриллиантами к Мечам и Дубовым Листьям Рыцарского Креста за боевые действия в районе Тукумса и Риги. К этому времени он уже командовал всеми танковыми силами Группы армий «Север». Эти силы носили название Panzerverband Graf Strachwitz (также известной как Kampfgruppe Strachwitz) и летом 1944 года вели успешные боевые действия в Литве. Так, 21 августа 1944 года фон Штрахвицу удалось, имея всего 10 танков, с боем взять город Тукумс, тем самым предотвратив катастрофу всей группы армий «Север».

К концу 1944 года фон Штрахвиц, помимо занимаемой командной должности, был ответственным за реорганизацию танковых и панцергренадерских частей.

Последние бои

В конце 1944 года жизнь танкового аса чуть не оборвалась в результате серьёзной автомобильной аварии. Лёгкий вездеход, на котором ехал фон Штрахвиц, потерял управление и съехал в кювет, несколько раз перевернувшись через крышу. Его водитель и ординарец погибли на месте. Граф получил травму черепа, сломал несколько рёбер, а также получил множественные переломы рук и ног. Врачи прочили ему долгий период нахождения в госпитале. Но благодаря огромной силе воли фон Штрахвиц уже через несколько недель вернулся на фронт и, будучи ещё на костылях, начал формирование и обучение специальной истребительной бригады в Бад Кудова.

Ситуация на фронте для Германии всё ухудшалась и ухудшалась. Фон Штрахвиц отошёл с боями через Чехословакию в Баварию, где сложил с себя командование и приказал[когда?] всему личному составу сдаться в плен западным союзникам. Он стал военнопленным американской армии.

Не считая тяжелой аварии, за время Второй мировой войны фон Штрахвиц был ранен 10 раз, в том числе имел 2 осколочных ранения в голову.

Послевоенная жизнь

В 1947 году фон Штрахвиц был отпущен и вернулся в Германию. Пока он находился в плену, его жена погибла, попав под автомобиль, почти сразу после войны. Все своё имущество в Силезии он потерял, оно было конфисковано советскими войсками. В ходе войны он потерял двух своих сыновей (второй погиб в последние дни войны). Поэтому, женившись снова, он начал новую жизнь в Западной Германии. Дочь Штрахвица от первого брака, Хельга, в годы войны была добровольной помощницей вермахта (Nachrichtenhelferin), а после войны была послом ФРГ в Йемене и Эфиопии.

В 1949 году он был приглашён в Сирию в качестве консультанта, чтобы помочь реорганизовать сельское хозяйство и армию. Но командировка продлилась всего 2 года, так как сирийское правительство, которое его пригласило, было свергнуто. Фон Штрахвиц вернулся в Германию в 1951 году и поселился в Баварии, у озера Кимзее. Умер 25 апреля 1968 года. Был похоронен в Германии, в Грабенштадте.

Награды

Напишите отзыв о статье "Штрахвиц, Гиацинт фон"

Литература

  • Carius, O. Tiger im Schlamm — Heidelberg: Kurt Vowinckel Verlag 1960.
  • Залесский К.А. Вермахт. Сухопутные войска и Верховное командование. М., 2005. С. 528-529.
  • Ernst Klee: Das Kulturlexikon zum Dritten Reich. Wer war was vor und nach 1945? Frankfurt am Main 2007.

Отрывок, характеризующий Штрахвиц, Гиацинт фон

– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.