Гиббон, Джон Хейшам

Джон Хейшам Гиббон-младший
John Heysham Gibbon, Jr.
Дата рождения:	29 сентября 1903(1903-09-29)
Место рождения:	Филадельфия, штат Пенсильвания, США
Дата смерти:	5 февраля 1973(1973-02-05) (69 лет)
Страна:	США США
Научная сфера:	хирургия
Известен как:	изобретатель аппарата искусственного кровообращения
Награды и премии:	Медаль Джона Скотта (1953) Международная премия Гайрднер (1960) Премия Диксона (1973)

Джон Хейшам Гиббон-младший (англ. John Heysham Gibbon, Jr.; 1903—1973) — американский кардиохирург, изобретатель аппарата искусственного кровообращения.

Биография

Семья

Джон Хейшам Гиббон-младший или широко известный как Джек родился в Филадельфии 29 сентября 1903 года в интеллигентной и известной семье. Мать — Маргори Юнг (Marjorie Young Gibbon), отец Джека Гиббон-старший (John Heysham Gibbon) профессор хирургии в медицинском колледже Джеферсона. Его семья необычайно интересна и, несомненно, сыграла огромное значение в его карьере. Первые из Гиббонов прибыли в Филадельфию из Уилтшира, Англия в 1684 году и, по словам сестры Джека Марджори, были пророчески названы Джоном и Марджери. Пра-пра-дедушка Джека, Джон Ханнум Гиббонс, родился в Честер Каунти, штат Пенсильвания и получил образование в области медицины в Эдинбурге, став первым американским врачом за пять поколений до рождения Джека. Его сын, Джон Хейшем Гиббон, родился в 1795 году. Хотя он и получил медицинское образование в Университете Пенсильвании, но никогда ей занимался. Вместо этого он стал видным минералогом, и в 1834 году был назначен пробирщиком Монетного двора США в Шарлотте, Северная Каролина. Его второй сын, Роберт, стал практикующим врачом, как и два сына Роберта, отец Джека и дядя. Кроме того, через бабушку Доктора Гиббона-старшего, у Джека был пра-пра-пра-дедушка — Джон Ларднер (John Lardner), который тоже был врачом в Лондоне. Его племянник по-прежнему носит имя Гиббон в своей профессии. Из всех них Джек знал при жизни только деда по материнской линии, Самуэля Б. Янга (Samuel B. M. Young), одного из действительно выдающихся военных деятелей США. Самуэль родился в 1840 году в известной в Питтсбурге семье и стал добровольцем в начале гражданской войны. Его восхождение по служебной лестнице с момента зачисления в апреле 1861 года от рядового до бригадного генерала, произошло с невероятной быстротой, в течение всего четырёх лет. После службы на Кубе во время войны с Испанией, он был произведен в генерал-майора, а затем генерал-лейтенанта. Пожалуй, самый важный пост, который он занимал был пост первого президента Военной коллегии в 1902 году.

Отец Джека, Джон Гиббон-старший, родился в городе Шарлотт, штат Северная Каролина в 1871 году. По окончании в гимназии, он продолжил обучение в медицинском колледже Джефферсона, который окончил в 1891 году. Всю свою жизнь он оставался тесно связан с этим учреждением, а также с больницей штата Пенсильвания. В отличие от своего сына, отец Джека не занимался научно-исследовательскими экспериментами в лаборатории, но внёс значительный вклад в литературу о клинической хирургии. Он был удостоен чести быть действительным членом ряда профессиональных обществ и стал первым секретарем, а затем и президентом Американской хирургической ассоциации. В 1901 году в Сан-Франциско, он женился на мисс Марджори Янг, с которой познакомился во время Испано-американской войны в Казармах Джефферсона, в штате Миссури. Она была одной из «пяти красивых молодых сестёр», дочерей генерала Янга и его жены Маргарет МакФаден Янг (Margaret McFadden Young). Молодая мисис Гибсон не имела постоянного места обучения, т.к часто переезжала вслед за отцом. У неё была глубокая любовь к поэзии и книгам, которые она никогда не прекращала читать. Вполне вероятно, что Джек унаследовал любовь к поэзии от неё.

Джек и его братья с сестрой выросли в счастливой семье, в Филадельфии, проводя всё время зимой и летом около Медиа (Media) на красивой ферме Линфилд (Lynfield Farm), которая перешла к Джеку по наследству после смерти родителей. Джек был на полтора года моложе Марджори, на полтора года старше Сэма, и на четыре с половиной года старше Роберта. Он был спортивным, любящим состязания, мальчиком, время от времени показывающим свой «взрывной характер». Превосходя своих братьев и друзей почти всех видах спорта, он, наконец, обогнал их и в верховой езде. Одна из любимых игр семьи была шахматы. Игра часто начинавшаяся до обеда и продолжавшаяся во время обеда, и обычно заканчивалась победой Джека. Он был окружён любовью и восхищением своих родителей, любил подолгу беседовать с отцом, чью преданность своей профессии и восприимчивость к новым идеям Джек особенно ценил. Их мнения расходились лишь в сфере политики, где либерализм Джека был особенно далёк от консерватизма отца. Оба родителя умерли в 1956 году в течение недели друг за другом.

Учёба

Джек посещал привилегированную школу Вильяма Пинна (William Penn Charter School) в Филадельфии, где он был отличным студентом. По словам Марджори, из летнего лагеря в 1919 году, как раз перед поступлением в Принстон, он вернулся полностью изменившимся, в значительной мере из-за одного из его воспитателей, Джима Лэндиса (Jim Landis), который позже стал первым председателем Комиссии по ценным бумагам и биржам. Хотя он всегда был прилежным, но теперь он буквально загорелся литературой и философией. Окончив школу, он присоединился к Марджори обучавшейся летом в Сорбонне. Там они вместе бродили свободные и непринужденные и Джек, продолжая с жаром интересоваться французской историей, тратил всё своё время на чтение книги Уильяма Джемса «Многообразие религиозного опыта». Он говорил ей о том, что собирается поступать в медицинскую школу в Эдинбурге и о совместном там проживании. Но вместо этого в 1919 году он вернулся в Принстон. Эти первые годы в Принстоне не были полностью счастливыми, так как он чувствовал себя слишком молодым и незрелым для товарищеских отношений с сокурсниками, едва достигнув шестнадцатилетия. Большую часть своего времени он тратил на чтение и изучение и окончил университет в 1923 году в девятнадцать лет.

В этом же году Джек поступает в Медицинский колледж Джефферсона, но уже к концу своего первого года обучения собирается бросить его, думая, что занятие чем-либо ещё, возможно писательством, окажется ему более по вкусу. Но отец дает ему очень серьезный аргумент в пользу продолжения своего профессионального образования, сказав: «Если ты не хочешь заниматься медициной практикой, то и не нужно, но нет ничего плохого, чтобы получить возможность заниматься ей». Следуя совету отца, он получает степень доктора медицины в 1927 году.

Литература

• Harris B. Shumacker, Jr. [books.nap.edu/html/biomems/jgibbon.pdf Джон Хейшам Гиббон, младший. (1903–1973)] = John Heysham Gibbon, jr. (1903–1973). — Washington D.C.: National Academy of Sciences, 1982. — 247 p.

Научная деятельность

В 1927 году по окончании медицинской школы Джек отправляется в Больницу Пенсильвании для прохождения двухгодичной интернатуры, где активно участвует в клинических исследованиях, изучая эффекты хлорида натрия и калия в диете пациентов с гипертензией. После двух лет интернатуры получает должность ассистента-исследователя доктора Эдварда Черчилля (Edward Churchill) в Массачусетской больнице общего профиля в Бостоне.

В феврале 1930 года Джек начал работать в лаборатории медицинской школы Гарварда (Harvard Medical School), где познакомился со своей будущей женой — ассистенткой доктора Черчилля, Мери Хопкинс (Mary Hopkins).

3 октября 1930 года Джек и Черчилль осматривали жалующуюся на дискомфорт в груди пациентку, которая уже 2 недели находилась на постельном режиме после холецистэктомии. Неожиданно пациентка потеряла сознание, её дыхание нарушилось. Доктор Черчилль поставил диагноз: тромбоэмболия лёгочной артерии. По жизненным показаниям пациентку должны были взять в операционную для выполнения почти всегда фатальной операции Тренделенбурга, также известной как лёгочная эмболэктомия. Джона Гиббона назначили следить за состоянием пациентки ночью, и когда утром её артериальное давление не смогли измерить, больную немедленно отправили на операцию. Доктор Черчилль выполнил эмболэктомию из лёгочной артерии за 6,5 минут, но пациентка умерла. Джек долго думал над тем как можно было бы улучшить состояние пациентки, и ему пришла в голову мысль перенаправить венозную кровь из расширенных вен в аппарат, где бы кровь насыщаясь кислородом, избавлялась от углекислого газа, а затем возвращалась обратно в артерии больной.

Вернувшись в Филадельфию в 1931 году, Джек вместе с женой начинает проводить подготовительные исследования по созданию аппарата искусственного кровообращения. В 1934 году работая в Гарварде под руководством доктора Черчилля им удалось добиться первых успехов: кошки с полной окклюзией лёгочной артерии оставались живыми до 2 часов 51 минуты. Однако у аппарата ещё оставались нерешённые проблемы, самыми серьёзными из них были гемолиз, который развивался, когда кровь проходила через аппарат, и невозможность оксигенировать большие объёмы крови. Работа Гиббона над аппаратом прервалась в январе 1942 года, когда он волонтёром отправился на Вторую мировую войну, где пробыл до 1945.

Гиббон вернулся к работе над аппаратом в Медицинском колледже Джефферсона в 1946 году, где с помощью одного из своих студентов — Кларка (E.J. Clark) познакомился с Томасом Уотсоном старшим (Thomas Watson) президентом IBM. Кларк был студентом-медиком в колледже Джефферсона и был зачислен на работу в лабораторию вместе с Джоном Темплтоном (John Templeton), который был помощником Гиббона. Кларк служил пилотом в Военной Авиатранспортной Службе во время войны и был помолвлен с дочерью президента колледжа Лафайет, который был близким другом Томаса Уотсона. Кларк справедливо считал, что Уотсон может быть заинтересован в оказании помощи в разработке аппарата искусственного кровообращения. Благодаря этой связи, Гиббон был приглашен на встречу с Уотсоном, который сразу же стал активным сторонником.

В течение нескольких лет Джек сотрудничал лично с Томасом Уотсоном старшим и ещё пятью инженерами IBM. В результате они построили первое устройство искусственного кровообращения, которое могло устойчиво работать непосредственно во время операций на сердце, не повреждая при этом эритроцитов и не создавая воздушных пузырей.

6 мая 1953 года Джек Гиббон в Филадельфии впервые в мире выполнил успешную операция на открытом сердце, по поводу дефекта межпредсердной перегородки, с использованием аппарата искусственного кровообращения. Эта операция была первой из серии пяти операций выполненной Гиббоном в 1950 году. В последующем четверо из пяти пациентов доктора Гиббона умерли из-за различных осложнений, в связи с чем автор первого аппарата искусственного кровообращения отказался от проведений операций на открытом сердце.

В 1955 году Джон Кирклин и его команда в клинике Мейо, модифицировав АИК Гиббона, использовали его в дальнейшем для выполнения пионерских операций на открытом сердце.

Звания и награды

Научные звания

• 1923 — Бакалавр, Принстонский университет
• 1927 — Доктор медицины, Медицинский колледж Джефферсона

Почётные звания

• 1959 — Доктор наук, Университет Буффало
• 1961 — Доктор наук, Принстонский университет
• 1965 — Доктор наук, Пенсильванский университет
• 1967 — Доктор наук, Колледж Дикинсона
• 1969 — Доктор юриспруденции, Медицинский колледж Джефферсона
• 1970 — Доктор наук, Университет Дьюка

Военные звания

• 1942—1944 Майор, армия США
• 1945 Подполковник, армия США

Ссылки

• [www.astra-cardio.ru/patient/cardiac_surgery/gibbon/ История кардиохирургии: Джон Гиббон]. ФГБУ Федеральный центр сердечно-сосудистой хирургии. Проверено 5 февраля 2012. [www.webcitation.org/67krzcqAk Архивировано из первоисточника 18 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Гиббон, Джон Хейшам

– Отдай это графине… ежели ты увидишь ее.
– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.
Ежели бы Наполеон не оскорбился требованием отступить за Вислу и не велел наступать войскам, не было бы войны; но ежели бы все сержанты не пожелали поступить на вторичную службу, тоже войны не могло бы быть. Тоже не могло бы быть войны, ежели бы не было интриг Англии, и не было бы принца Ольденбургского и чувства оскорбления в Александре, и не было бы самодержавной власти в России, и не было бы французской революции и последовавших диктаторства и империи, и всего того, что произвело французскую революцию, и так далее. Без одной из этих причин ничего не могло бы быть. Стало быть, причины эти все – миллиарды причин – совпали для того, чтобы произвести то, что было. И, следовательно, ничто не было исключительной причиной события, а событие должно было совершиться только потому, что оно должно было совершиться. Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных, точно так же, как несколько веков тому назад с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных.