Гибель Жан Шарля де Менезеса

Жан Шарль де Менезес
Jean Charles de Menezes
Жан Шарль де Менезес (снят в 2001 году)
Дата рождения:	7 января 1978(1978-01-07)
Место рождения:	Гонзага
Дата смерти:	22 июля 2005(2005-07-22) (27 лет)
Место смерти:	Лондон
Отец:	Matosinhos Otoni da Silva
Мать:	Maria Otone de Menezes

Жан Шарль де Менезес (порт. Jean Charles de Menezes; 7 января 1978 — 22 июля 2005) — гражданин Бразилии, убитый лондонской полицией на станции метро Стокуэлл. Де Менезес был ошибочно принят за одного из террористов-смертников, участвовавших в неудачной попытке взорвать Лондонское метро днём ранее. Инцидент произошёл через две недели после взрывов в Лондоне 7 июля 2005 года, в которых погибло 52 человека.

Биография

Менезес вырос на ферме в Гонзаге, штат Минас-Жерайс, Бразилия. В возрасте 14 лет переехал в Сан-Паулу, в 19 лет закончил профессиональное училище.

По сведениям Хоум-офиса, Менезес прибыл в Великобританию 13 марта 2002 года по шестимесячной визе. После окончания срока действия визы Менезес в соответствии со статусом студента получил разрешение остаться до 30 июня 2003 года. Точных данных о его иммиграционном статусе после этой даты нет. Данные пограничных систем свидетельствуют, что Менезес прибыл из Франции в Ирландию 23 апреля 2005 года. Так как въезд из Ирландии в Великобританию автоматически даёт туристу право находиться в Великобритании в течение трёх месяцев, можно утверждать, что в день инцидента де Менезес находился в стране на легальных основаниях.

Инцидент

После неудачной попытки теракта 21 июля полиция нашла в одном из невзорвавшихся рюкзаков карточку-пропуск в один из лондонских спортзалов. За домом по указанному на карточке адресу была установлена слежка. В одной из квартир этого дома проживал и Менезес. В 9:30 утра 22 июля он вышел из дома и направился к автобусу, на котором доехал до метро, оплатил проезд, спустился к поезду и вошёл в вагон. Всё это время его сопровождали полицейские в штатском, осуществлявшие наружное наблюдение и положительно опознавшие его как одного из участников терактов. Как только Менезес занял место в вагоне, туда ворвались вооружённые полицейские и произвели 11 выстрелов экспансивными пулями, семь из которых попали в голову Менезеса и один — в плечо. Менезес погиб на месте.

Реакция

Как только личность Менезеса была установлена и выяснилось, что никакой связи с террористами не имелось, командование лондонской полиции принесло официальные извинения. Реакция бразильской общественности была агрессивно-негативной, в некоторых городах Бразилии состоялись протестные демонстрации. В результате досудебного разбирательства семья Менезеса получила 100 000 фунтов стерлингов, а также компенсацию судебных издержек.

Расследование

Основное расследование инцидента вела Независимая комиссия по вопросу жалоб на полицию (англ. Independent Police Complaints Commission). В результате расследования была установлена вина лондонской полиции как организации, в связи с чем она была оштрафована на сумму 175 000 фунтов стерлингов, не включая компенсацию судебных издержек. Ни один сотрудник полиции не был привлечён к персональной ответственности. В этой связи семья погибшего обратилась в ЕСПЧ.

В ходе расследования были опровергнуты многие заявления, сделанные полицией вскоре после инцидента. Так, например, сообщалось, что Мендез был подозрительно одет в зимнюю куртку (он был одет в летнюю джинсовую куртку), что Мендез перепрыгнул через турникет и забежал в поезд (Мендез оплатил проход карточкой), а также, что Мендез не подчинился приказам полиции (полицейские не идентифицировали себя).

Отрывок, характеризующий Гибель Жан Шарля де Менезеса

Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.