Гибель империи (телесериал)

Гибель империи
Жанр	драма
В ролях	Александр Балуев Сергей Маковецкий Мария Миронова Чулпан Хаматова
Страна	Россия Россия
Количество серий	10
Производство
Режиссёр	Владимир Хотиненко
Сценарист	Леонид Юзефович Владимир Хотиненко
Хронометраж	52 мин.
Трансляция
На экранах	с март 2005

«Гибель империи» — российский телесериал 2005 года о работе контрразведки Российской империи начала ХХ века.

Содержание

1 серия («Демон»)

События начинаются 14 июня 1914 года, незадолго до начала Первой мировой войны. В подчинение капитана Сергея Павловича Костина — боевого офицера, участника русско-японской войны, а теперь сотрудника окружного отделения контрразведки Петербурга поступают подпоручик Иван Карлович Штольц и унтер-офицер Николай Алексеевич Стрельников. Им поручается первое дело. Некто Зеневич, служащий монтажной «кинофабрики Ренессанс», был задержан при попытке передать сотруднику германского посольства фрагменты киноплёнки. Посмотрев эти кадры в аттракционе «Полёт Демона над Казбеком», контрразведчики понимают: если вывести их на план и наложить топографическую сетку, получится карта русских приграничных укреплений у границы с Турцией. Начинается расследование, в результате чего вскрывается сеть немецкой агентуры.

2 серия («Чёрный голубь»)

Действия происходят в июле 1914 года. Становится известно, что в Петербурге появился эсер Чарный. Стрельников и Штольц выезжают на задержание, но Чарный мёртв, а в его квартире следы обыска. Хозяйка квартиры Зайцева сообщает, что Чарный был женихом её племянницы Тани. Обнаруживается, что он приехал в Россию не для того, чтобы встретиться с Таней, а чтобы передать российскому правительству чертежи разработанной им модели подводной лодки. Чарный сообщил о своих планах старому знакомому — эсеру-провокатору Лозовскому. Лозовский решает завладеть чертежами с целью последующей их продажи германскому штабу.

3 серия («Пророк»)

Действия происходят в конце июля 1914 года. Началась Первая мировая война. Жена Нестеровского Ольга, прогуливаясь с сыном Мишей и подругой Еленой Сабуровой, покупает книгу «Новая Илиада» автора Ивана Кассандрова. Ольга показывает книгу мужу — там написаны пророчества о предстоящей неудаче русской армии; Нестеровский запрещает ей читать ерунду и забирает брошюру. Получив назначение на фронт в разведку, перед отъездом он отдаёт «Новую Илиаду» Костину, предварительно сообщив ему, Штольцу и Стрельникову, что в книге есть особый смысл: если не заключить мир с немцами, Российская империя погибнет, как погибла Троя. Начинается разбирательство, кто допустил печать этой книги. А на фронте между тем начинают происходить события, описанные в пророчестве…

4 серия («Тёзка императора»)

Действие фильма начинается в 1915 году, во время наступления немцев в Прибалтике. В начале показана осада Ковенской крепости.

Несколько дней спустя в Вильно приезжает капитан Нестеровский и останавливается в гостинице, которую держит Франц Флейшман. Выясняется, что туда же за день до этого приехал начальник Ковенской крепости генерал Григорьев, который оставил крепость накануне капитуляции. Нестеровский принимает решение арестовать генерала. Во время ареста генерал сообщает, что немцы били по крепости из «Большой Берты» — 420-мм мортиры, при этом, судя по попаданиям снарядов, у них была схема укреплений.

Одновременно с этим происходит инцидент в Литовском полку — во время празднования полкового праздника немцы устроили атаку и перебили весь офицерский состав. Для расследования присылают капитана Костина.

Вскоре немецкий дирижабль уничтожает батарею русских тяжёлых орудий и опять, скорее всего, — по чьей-то наводке.

Костин с Нестеровским находят выжившего офицера Литовского полка, и у него узнают, что человека, который поставил вино для праздника из Вильно, один из офицеров называл «тёзкой императора», а также то, что немцы, скорее всего, были предупреждены о том, что офицеры находились в небоеспособном состоянии. Костин и Нестеровский предполагают, что шпион, давший наводку на офицеров полка, и тот, кто передал немцам карту Ковенской крепости, — одно и то же лицо. Офицеры начинают выяснять, кто из местных жителей, имеющих доступ к партиям вина, может быть «тёзкой императора». При этом они практически сразу начинают расследование по неверному пути, предполагая методом исключения, что шпионом может быть тёзка австрийского императора Франца Иосифа. Иосифа тоже отметают и начинают думать, кто из виленских Францев может быть шпионом. Неожиданно Нестеровский вспоминает, что хозяина гостиницы, где они живут, зовут Франц. Его пытаются арестовать. Франц перед арестом пишет жене письмо и передаёт его хозяину ресторана — поляку по имени Полек. Нестеровский внезапно вспоминает, что Полек — уменьшительный вариант имени Наполеон и пытается остановить хозяина ресторана, который пытается скрыться, оказывает сопротивление, но затем сдаётся. Выясняется, что шпионами были он и один из унтер-офицеров Литовского полка, незадолго до того убитый при попытке уйти к немцам.

Попутно выясняется, откуда у немцев оказалась схема укреплений Ковенской крепости — как оказалось, генерал Григорьев вместе с офицерами обсуждали план укреплений прямо в ресторане Полека, а тот запомнил детали, когда обслуживал офицеров. Однако Григорьев в своё оправдание заявляет, что немцам достаточно было стрелять по площадям, ибо от оружия новой войны нет защиты.

Фильм заканчивается вступлением немцев в Вильно, но общее наступление их выдохлось и целей не достигло — русские смогли отстоять Минск и оттеснить немцев в болота под Нарочью.

5 серия («Прорыв»)

Апрель 1916 года. У финской границы Стрельников и Штольц задерживают некоего господина Гроховского. У него обнаружены секретные документы с планом укреплений Юго-Западного фронта. Одновременно на Юго-Западном фронте патруль задерживает украинскую крестьянку Панашу. В её корзине на яйце обнаружена секретная шифровка. Нестеровскому не удаётся подобрать ключ к шифру. В это время русским командованием в условиях позиционной войны в обстановке секретности готовится прорыв фронта. А в ближайшем тылу действует австрийская агентура. Костин получает задание отправиться в Швейцарию под именем Гроховского и попробовать найти ключ к шифру. Нестеровский же ищет предателя на месте, в собственном окружении. Костин в Швейцарии знакомится с агентом австро-венгерской разведки Штольбергом, который предлагает ему передать сведения о состоянии Юго-Западного фронта русской армии. Костин попутно знакомится с женою австрийского профессора, знающего ключи к перехваченным шифрам. Он просит её съездить в Вену и добыть их. А на фронте происходит убийство заподозренного в шпионаже поручика Львова из Великолуцкого полка. Через расследование его смерти Нестеровский выходит на след шпиона. Костин добывает ключи, узнаёт, кто именно шпион, и сообщает об этом телеграммой в штаб 8 армии. Но по ошибке арестовывают невинного офицера. Костин прибывает на фронт и лично убеждается, что тот невиновен. Ночью на мельнице шпион, оказавшийся унтер-офицером, обслуживавшим телеграф генерала Духонина, при попытке передать сведения врагу схвачен Костиным, Нестеровским и освобождённым из-под ареста офицером. Русская армия переходит в победное наступление.

6 серия («Красные банты»)

Описываются революционные события февраля 1917 года в Петрограде. Костин, Штольц и Стрельников арестовывают коммерсанта Гибсона, который оказывается связан с германским генштабом, и доставляют в «Кресты». Несказанная удача; но результаты работы идут прахом. Начинаются волнения и революция. Город бурлит, нагнетается нестабильность, повсюду вооружённые солдаты. Революционная толпа врывается во двор «Крестов» и открывает все двери тюрьмы. Из камер выпускают всех без разбора, в том числе и Гибсона. Освобождённый шпион с револьвером в руке ведёт народ к зданию контрразведки: ему нужно уничтожить архивы и найти своё дело. Услышав нарастающий шум, Штольц и Стрельников забирают самые важные документы, в том числе и секретное досье на Гибсона, и пытаются смешаться с толпой и скрыться. В последний момент Штольц, уносящий дело Гибсона, оказывается обнаружен и застрелен Гибсоном. Стрельников под нажимом толпы не имеет возможности спасти документы. Убитого списали на революцию…

7 серия («Гроза»)

События марта — июля 1917 года в Петрограде. Окружную контрразведку возглавляет Борис Владимирович Никитин, лицо «Новой России», храбрый и ответственный офицер. Он вызывает Костина и даёт ему задание проверить агентурные сведения, согласно которым уже четыре месяца в Русско-Азиатский банк через подставные конторы переводятся крупные суммы денег из Стокгольма. Контрразведка определяет, что эти деньги идут на нужды германской агентуры в Петрограде. При этом ещё часть денег нелегально перевозится наличными через финскую границу. В Петрограде в среде солдат Кексгольмского полка и матросов появляются фальшивые деньги. Две купюры попадают к Елене, жене Костина. Революция существенно затрудняет следствие — даже банк отказывается предоставлять информацию контрразведке, ссылаясь на тайну вкладов, охраняемую законом. Получается так, что всё следствие ведут Костин и Никитин вдвоём. А революционная лавина всё нарастает. В итоге дело оборачивается июльским выступлением большевиков, подавленным благодаря изменениям настроений части гарнизона, выступившей на стороне правительства. Появляются определённые доказательства связи партии большевиков с германским Генштабом, которые берётся опубликовать в газетах один из эсеров, понявших угрозу революции. Ленину удаётся скрыться. Проводится обыск на его квартире.

8 серия («Молитва офицера»)

1917 год. Австрийская разведка переправляет на русскую территорию своего агента — завербованного в лагере для военнопленных русского прапорщика Стецевича. Ему приказывают доставить во фронтовой комитет Юго-Западного фронта подложную записку, в которой содержались сведения о том, что командующий фронтом генерал Деникин якобы сотрудничает с немцами и получает от них деньги. Замысел австрийцев состоит в том, чтобы Деникин был арестован, а фронт (или, при возможности, и вся русская армия) лишён командования.

Стецевич переходит фронт на участке, где позиции занимает часть капитана Нестеровского. При этом он устраивает провокацию и ранит Нестеровского. Бумага благополучно поступает во фронтовой комитет комиссару фронта Иорданскому. После этого Деникина арестовывают в Бердичеве и направляют в тюрьму в Старом Быхове, где уже содержится арестованный ранее генерал Корнилов, смещённый с поста Главковерха. Стецевича приказывают доставить в Петросовет для дачи показаний.

При фронтовом комитете находится и капитан Костин. Он раскрывает провокацию Стецевича и предлагает члену фронтового комитета поручику Яковлеву арестовать его и направить в контрразведку для допроса. Это им почти удаётся, но Стецевич устраивает побег на станции и убивает Яковлева, после чего садится на отходящий поезд и уезжает в Петроград.

Тем временем в Петрограде происходит Октябрьская революция. Главковерх Временного правительства генерал Духонин посылает с Костиным приказ об освобождении всех заключённых в Быховской тюрьме. Корнилов уходит на Дон.

Большевики направляют для ареста Духонина группу матросов во главе с собственным главнокомандующим Крыленко, в их числе оказывается и Стецевич. Они арестовывают генерала и находящегося в его ставке Нестеровского. Их сажают на поезд и везут для суда в Петроград. По дороге поезд останавливают вооружённые солдаты, которые требуют выдать Духонина им для расправы. Несмотря на противодействие Крыленко, который пытается спасти генерала, отдав солдатам его погоны, Духонина сбрасывают с поезда на солдатские штыки. Попытавшись защитить его, Нестеровский ввязывается в стычку с матросами и, получив удар, теряет сознание. Стецевич хочет добить его, но в итоге Нестеровский сам убивает его и прыгает с поезда.

9 серия («Лето в Киеве»)

Дело происходит в Киеве в начале июля 1918 года. Новочеркасск, штаб Деникина. Генерал Деникин сильно озабочен: гетман Скоропадский запретил вербовку офицеров для Добровольческой армии. Большевики подписали мир с немцами, Юг же этот мир не признаёт. Кроме того, у армии Деникина проблема со снарядами, зато в Киеве их сотни тысяч — весь бывший запас Юго-Западного фронта. Немцам он ни к чему, так как не подходит для их орудий, и они поставляют снаряды красным. Необходимо заполучить боеприпасы с киевских складов любой ценой. Известно, что при Скоропадском есть надёжный человек, лояльный добровольцам — полковник Мороз, в прошлом также офицер русской армии. Деникин командирует в Киев капитана Костина, чтобы наладить связь с Морозом и добиться получения снарядов для Добровольческой армии.

Тем временем соперничающая с немцами австрийская разведка планирует привести к власти в Киеве ставленника Австро-Венгрии и через своего агента провоцирует украинских эсеров организовать покушение на гетмана. При вмешательстве Костина покушение срывается, но на его след выходит давний соперник русской контрразведки австрийский полковник Штольберг.

В то же время украинские эсеры приводят в действие решение взорвать артиллерийские склады в Киеве. Костин не знает, что сигнал к диверсии подаёт спасённая им от гибели в сорванном покушении и отпущенная по его просьбе на свободу эсерка Ковская. Штольберг застаёт Костина на складе и, держа на мушке, вызывает его на «последнее слово». Немецкий сообщник эсеров, спасая караульных, по телефону предупреждает о заложенной бомбе. Все бросаются к выходам. Костин и Мороз остаются живы, а Штольберг погибает при взрыве. Поставки снарядов красным прекращаются, но Костин и Мороз успевают отправить к Деникину лишь несколько грузовиков — операция фактически проваливается.

10 серия («Смута»)

Действие происходит в дни начала красного террора в Петрограде. 30 августа 1918 года Каннегисер убивает председателя петроградской ЧК Урицкого. В тот же день совершено покушение на Ленина. Большевики начинают мстить «врагам революции». 8 сентября чекисты арестовывают Нестеровского и как представителя буржуазии берут его в заложники. В тюремной камере в «Крестах» он знакомится с эсером Шиленко. Костин и Стрельников передают Нестеровскому оружие. Вскоре Нестеровского с Шиленко в качестве «военспецов» переводят в Москву, где Шиленко обезвреживает конвой и сбегает с Нестеровским.

В это же время Московский комитет партии социалистов-революционеров принимает решение взорвать и ограбить эшелон, перевозящий золото для Германии. Нестеровский оказывается впутан в эту историю. Товарищи по партии требуют от Шиленко убрать свидетеля и возможного провокатора, но тот, выведя Нестеровского в лес, отпускает его. Обманные выстрелы Шиленко провоцируют перестрелку эсеров с патрулём красных, и Нестеровский невольно становится причиной гибели патрульных. Но эсерам не суждено дождаться золота — эшелон остановлен «до дальнейших распоряжений», а затем возвращён в Москву согласно телеграмме о начавшейся в Германии революции. Вернувшийся в Петроград Нестеровский с Ольгой и сыном переходит финскую границу.

Костин пытается выехать из Петрограда на Юг, в расположение армии Деникина, забрав Елену из Петрограда. Оказавшись свидетелем того, как пятеро революционных солдат издеваются над бывшим генералом, он, вспоминая свои самурайские навыки, полученные во время плена в Японии, обезоруживает и избивает их всех, спасая честь генерала.

В финале Нестеровский, остановившийся с другими беженцами в Хельсинки, узнаёт новость о капитуляции Германии и окончании Первой мировой войны. Стрельников остался в Петрограде консультировать молодую советскую милицию. Костин, уже в чине подполковника, на Юге. Звучит марш «Песня славянина». Предстоит тяжёлая борьба, в которой мало шансов на успех…

В ролях

Сквозные персонажи сериала

• Александр Балуев — капитан контрразведки Сергей Павлович Костин
• Сергей Маковецкий — профессор права, а затем капитан армейской разведки Александр Михайлович Нестеровский
• Мария Миронова — Елена Ивановна Сабурова
• Чулпан Хаматова — Ольга Семёновна Нестеровская
• Марат Башаров — подпоручик контрразведки Иван Карлович Штольц
• Андрей Краско — унтер-офицер контрразведки Николай Алексеевич Стрельников

Реальные исторические деятели, действующие в сериале

• Владислав Галкин — начальник контрразведки Никитин
• Сергей Никоненко — генерал Ренненкампф
• Александр Баширов — Корнилов
• Фёдор Бондарчук — Деникин
• Дмитрий Певцов — Духонин
• Андрей Невраев — император Николай II
• Андрей Зибров — Переверзев
• Александр Мезенцев — генерал Брусилов
• Алексей Медведев — Крыленко
• Данил Лавренов — Каннегисер
• Александр Войтов — Урицкий
• Юрий Цурило — Стеклов
• Валентина Касьянова — Крупская
• Виктор Смирнов — полковник Мороз (прототип — полковник Клименко)
• Мария Порошина — эсерка Мария Ковская (прототип — Ирина Каховская)
• Станислав Никольский — Рошаль
• Виктор Бычков — Степнин, он же Ганецкий
• Александр Пашутин — генерал Григорьев

Прочие персонажи

• Иван Агафонов — дворник
• Сергей Астахов — Каревский
• Андрей Астраханцев — эсер Леонид Чарный
• Йохан Ботт — немецкий солдат Карл
• Гоша Куценко — Гибсон
• Юозас Будрайтис — Кранц
• Аксель Бухгольц — Штольберг
• Юрий Васильев — хозяин кинотеатра «Лотос»
• Виктор Вержбицкий — Ганский
• Сергей Гармаш — Сахаров, «пророк» Кассандров
• Татьяна Догилева — хозяйка квартиры, мать Зины
• Сергей Дрейден — Гроховский
• Алексей Кравченко — штабс-капитан Рысин
• Евгений Леонов-Гладышев — эсер Шиленко
• Александр Лыков — кинорежиссёр
• Дмитрий Марьянов — капитан Бредель
• Дарья Мороз — горничная Катя
• Даниэль Ольбрыхский — Штромбах
• Сергей Паршин — Рябиков
• Александр Пашков — Митя — водитель (в 3 и 6 сериях назван Пашей)
• Александр Половцев — Антипов
• Ксения Раппопорт — Алина Горская
• Игорь Скляр — Рикс
• Семён Стругачёв — Франц Флейшман
• Глафира Тарханова — Таня Зайцева
• Михаил Трухин — Малецкий
• Дмитрий Ульянов — Стецевич
• Нина Усатова — Зайцева, тётка Тани
• Вилле Хаапасало — Тарвилайнен
• Константин Хабенский — Борис Сергеевич Лозовский
• Владимир Хотиненко — полковник Якубов
• Михаил Пореченков — капитан с белым флагом (финал 8 серии, в титрах указан как прапорщик)
• Андре Хеннике — сотрудник германского посольства, затем капитан германской армейской разведки Ригерт
• Лариса Шахворостова — эсерка Киселёва
• Дмитрий Шевченко — эсер Семченко
• Юстина Рудите — девочка
• Александр Рублёв — солдат (в сериях «Красные банты» и «Молитва офицера»)

Съёмочная группа

• Производство — Студия ТриТэ
• Автор сценария: Леонид Юзефович при участии Владимира Хотиненко
• Режиссёр: Владимир Хотиненко
• Оператор-постановщик: Илья Дёмин
• Оператор: Виктор Офицеров
• Художник-постановщик: Константин Мельников
• Композитор: Алексей Айги
• Звукорежиссёр: Сергей Сашнин
• Монтаж:
• Художник-гример: Ольга Матвейчук
• Ведущий продюсер: Леонид Верещагин
• Продюсеры:
  • Анатолий Максимов
  • Константин Эрнст
• Постановщик трюков: Валерий Деркач

Ссылки

• [smotretonline.ucoz.org/news/gibel_imperii_smotret_onlajn_1_10_serija_vse_serii_podrjad_2005_aktery_i_roli_aleksandr_baluev_sergej_makoveckij/2015-07-11-151 Гибель Империи смотреть онлайн] 1 — 10 серия сериал 2005
• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=7662 «Гибель империи»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
• [youtube.com/watch?v=KCbxu0MhMw0 Саундтрек, песня «Сестра» написана в госпитале неизвестным автором, с кадрами из фильма]

Отрывок, характеризующий Гибель империи (телесериал)

– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.