Гибель человечества
Поделись знанием:
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
Вымира́ние люде́й — в настоящий момент гипотетическое событие вымирания человеческого вида (Homo sapiens).
Содержание
- 1 Отношение к проблеме человеческого вымирания
- 2 Восприятие проблемы рисков человеческого вымирания
- 3 Наблюдения по поводу человеческого вымирания
- 4 Сценарии человеческого вымирания
- 5 Сценарии мира без людей
- 6 Гибель человечества в произведениях культуры
- 7 См. также
- 8 Примечания
- 9 Литература
- 10 Ссылки
Отношение к проблеме человеческого вымирания
Отношение к проблеме человеческого вымирания в значительной мере зависит от веры индивида в жизнь после смерти, представлений о ценности человеческого вида, того, развивается ли человеческий вид индивидуально или коллективно, и т.д. Вымирание людей является частью веры многих людей в том смысле, что конец света означает абсолютный конец их земного существования, но не вечной души. Некоторые религии допускают циклическую регенерацию. Однако большинство религий не связывают конец света с человеческим вымиранием, поскольку конец света означает в действительности начало нового способа существования, причем в христианской религии после конца света будут вечно жить со своими телами все до единого когда либо жившие люди, но уже в других местах (см. эсхатология и утопия).
Восприятие проблемы рисков человеческого вымирания
Хотя риски глобальной катастрофы зависят от индивидуумов меньше, чем риски здоровью, согласно Олуму, Кнобу и Виленкину, если верна теорема о конце света, то изменяется список наиболее вероятных катастроф и, следовательно, наиболее эффективных мер по предотвращению их. Мы должны быть озабочены, пишут они, не орбитой конкретного астероида, а тем, что во всех планетарных системах существует настолько много астероидов, что это делает выживание цивилизаций маловероятным. Мы должны быть озабочены не тем, что некая конкретная ближайшая звезда станет сверхновой, а тем, что смертоносность сверхновых существенно недооценивается.
Были предложены следующие причины, по которым риск вымирания человечества является мало очевидным:
- В течение всей истории человечества было несчётное множество предсказаний о вымирании человечества. Во всех случаях предсказанная дата конца света прошла без каких-либо последствий, делая последующие предупреждения менее пугающими (как в сказке «Волк, волк»). Однако систематическая ошибка выжившего (survivor bias) подрывает достоверность правильных предупреждений о вымирании. Джон фон Нейман был, возможно, неправ, когда утверждал, что ядерная война неизбежна, но то, что мы выжили, не является доказательством того, что риск развязывания ядерной войны низок.
- Сценарии вымирания являются умозрительными, и их трудно сделать количественными. Частотный подход к вероятности не может быть использован, чтобы оценить опасность события, которое никогда не наблюдалось людьми.
- Ник Бостром, глава Школы XXI века Джеймса Мартина Институт будущего человечества, предположил, что анализ рисков вымирания является заброшенным полем исследований, потому что, во-первых, эта область знаний слишком психологически дискомфортна, чтобы быть притягательной для потенциальных исследователей, во-вторых, отсутствие в прошлом событий (по крайней мере известных) человеческого вымирания приводит к сниженной оценке их вероятности в иных условиях будущего (то есть получается инвертированный «эффект выживших»).
- Есть тысячи рабочих мест, связанных с общественной безопасностью, посвящённых анализу и снижению рисков индивидуальной смерти. Однако нет ни одного человека, занятого рисками человеческого вымирания, работающего на полную ставку, отчасти потому, что нет никакого способа узнать, хорошо ли он делает свою работу и невозможно наказать его в случае неудачи. Невозможность судить об эффективности может также объяснить относительную апатию правительств в вопросе предотвращения человеческого вымирания (в сравнении, например, с проблемой вымирания панд).
- Некоторые антропологи полагают, что восприятие риска подвержено отклонениям со стороны социальной структуры. Согласно «Культурной теории риска» общества настраивают своих членов на ту мысль, что природа действует как само корректирующаяся система, которая будет возвращаться в стабильное состояние после возмущения. Люди в таких культурах нормально относятся к методу проб и ошибок в отношении рисков, даже в отношении редких опасностей.
- Возможно изменить диету или степень риска со стороны автомобилей. Поскольку гораздо труднее определить, как можно минимизировать угрозы человеческому существованию, то есть тенденция их игнорировать. Высокотехнологичные общества, согласно «Культурной теории рисков» имеют тенденцию становиться или иерархическими, или фаталистическими в своём отношении ко всё более множащемуся числу рисков, которые им угрожают. В каждом из этих вариантов, средний член общества приобретает пассивное отношение к минимизации рисков, культурно и психологически.
- В популярной культуре есть уклон в сторону представления сценариев вымирания имеющими, в конечном счёте, исход, не приводящий к вымиранию. Например, ни одно из 16 наиболее примечательных произведений о Третьей мировой войне не заканчивается человеческим вымиранием (см. Третья мировая война в искусстве)[1].
- Угроза ядерного истребления действительно была ежедневной заботой в жизни многих людей в 1960-е и 1970-е годы. Потом главный страх сосредоточился на угрозах террористических атак, а не на глобальной войне или вымирании. Размышлять о человеческом вымирании стало не модно.
- Некоторые люди имеют философские причины, по которым они сомневаются в возможности окончательного человеческого вымирания. Например: окончательный антропный принцип, принцип изобилия или врождённое предназначение.
- Амос Тверски и Даниэль Канеман экспериментально показали, что людям свойственно испытывать когнитивные искажения, которые могут привести к существенной недооценке рисков человеческого вымирания:
- «Отрицание» — это такая разновидность негативной эвристики доступности, которая проявляется, когда исход событий настолько неприятен, что даже сам акт размышления о них ведёт к нарастающему нежеланию верить, что такое может произойти. Это приводит к тому, что вероятность человеческого вымирания недооценивается.
- В тех культурах, где вымирание людей не рассматривается в качестве возможного, предположение о нём должно преодолевать сопротивление господствующих воззрений.
- Также здесь может проявляться склонность людей предпочитать позитивный исход негативному.
- Психология экономического поведения имеет строгие доказательства того, что недавние события имеют незаслуженно высокое значение в анализе рисков. Грубо говоря, столетние штормы имеют тенденцию случаться каждые 20 лет на бирже, поскольку трейдеры становятся уверены, что нынешние хорошие времена будут продолжаться вечно. Тех, кто предполагает редкие события биржевого краха, отвергают, даже если они имеют хорошо обоснованные статистические доказательства.
В целом, чувство самосохранения человечества и его интеллект рассматриваются как надёжная защита против вымирания. Считается, что люди найдут творческие решения, чтобы преодолеть потенциальные угрозы, и воспользуются принципом предосторожности, предпринимая опасные начинания. Аргументы против этого состоят в следующем:
- во-первых, управление потенциально разрушительными технологиями становится всё более трудным,
- во-вторых, принцип предосторожности часто отбрасывается, когда награда кажется перевешивающей риск.
По крайней мере один пример того, как принцип предосторожности был отвергнут, уже есть: перед взрывом первой атомной бомбы «Тринити» один из учёных, участвовавших в проекте, Эдвард Теллер, предположил, что ядерная реакция может уничтожить весь штат Нью Мексико и, быть может, даже весь мир, вызвав реакцию синтеза азота в атмосфере. Вычисления Ганса Бете доказали, что это невозможно, однако тревога оставалась до самого момента испытаний (См. «Поджигание атмосферы с помощью атомных бомб» LA-602, [www.fas.org/sgp/othergov/doe/lanl/docs1/00329010.pdf online] и Manhattan Project).
Наблюдения по поводу человеческого вымирания
Тот факт, что большинство видов, когда-либо живших на Земле, вымерли, приводит некоторых исследователей к предположению, что все виды имеют ограниченный период существования, а следовательно, человеческое вымирание является неизбежным (или же риск вымирания человечества постоянно будет существовать). Дейв Роп и Джак Сепкоски заявляют, что обнаружили цикл вымираний с периодом в 26 млн лет, вызываемый «неизвестным фактором»[2]. Они, основываясь на скорости предыдущих вымираний, предположили, что ожидаемая продолжительность существования видов беспозвоночных составляет 4-6 млн лет, тогда как для позвоночных она составляет 2-4 млн лет. Более короткая продолжительность жизни млекопитающих связана с тем, что они находятся выше в пищевой цепи, и в силу этого больше подвержены изменениям в окружающей среде. Контраргументом здесь является то, что люди уникальны в своих адаптационных и технологических возможностях, так что невозможно сделать никаких надёжных выводов о вероятности человеческого вымирания на основе прошлых вымираний других (в подавляющем большинстве неразумных) видов. Определённо, свидетельства, собранные Ропом и другими, предполагают, что универсальные, географически распространённые виды живых существ, подобные людям, обычно имеют более низкий темп вымирания, чем те виды, которым необходимы специальные условия обитания. Кроме того, люди, вероятно, единственный вид, который имеет осознанное представление о своей будущей кончине, и, скорее всего, предпримет шаги, чтобы её избежать. Другой отличительной характеристикой человека является наличие религиозных верований у большинства людей. Утверждается, что в большинстве случаев религии призывают уважать жизнь. В то же время, они могут создавать условия для войны и геноцида. В результате такие мыслители, как Альберт Эйнштейн, говорили, что «нам потребуется принципиально новая манера мышления, чтобы человечество выжило»[3]. Люди очень похожи, например, на приматов в своей склонности к межвидовому насилию. Джаред Даймонд в книге «Третий Шимпанзе» (ISBN 0-09-980180-9) оценивает, что 64 % всех сообществ охотников, собирателей участвовали в военных действиях каждые два года. Хотя предпринимались попытки доказать, что война — это культурный артефакт (UNESCO Севильское заявление по насилию), многие антропологи отвергают это, отмечая, что малые группы людей проявляют те же модели жестокого поведения, что и, например, стаи шимпанзе — наиболее склонные к убийствам из приматов и наиболее близкие к людям генетически. Высшие функции разума и речи более развиты в мозгу людей, но относительный размер лимбической системы одинаков у обезьян, мартышек и людей. По мере развития рациональных отделов мозга так же развивались и эмоциональные. Комбинация изобретательности и потребности в насилии у человека называлась в качестве доказательства против его долгого выживания[4].
Сценарии человеческого вымирания
Различные сценарии человеческого вымирания происходят из науки, массовой культуры, научной фантастики и религии. (См. апокалипсис и эсхатология). Выражение «existential risk» — угроза существованию человечества, глобальная катастрофа — было выработано, чтобы обозначить риски тотального и необратимого уничтожения человечества или всеобщего и неограниченного повреждения его.
Следующие сценарии глобальных катастроф были выработаны различными авторами:
- Жёсткая форма известных или сохранившихся в истории катастроф.
- Война (ядерная, химическая или биологическая). (См. Третья мировая война.)
- Всемирная пандемия, вызванная генетическими заболеваниями, крайне патогенными вирусами и или резистентными к антибиотикам бактериями (особенно вирусами- и бактериями-мутантами или внеземными), прионами.
- Голод, связанный с перенаселенностью Земли. (См. Мальтус.)
- Коллапсы окружающей среды и планетарные изменения.
- Катастрофические климатические изменения, связанные с глобальным потеплением или, наоборот, глобальным похолоданием или интенсивным сведением лесов и загрязнением среды обитания. (См. например предупреждения Джеймса Лавлока)
- Утрата пригодной для дыхания атмосферы, например, по причине бескислородного события (англ.) в океанах либо сильного ослабления/исчезновения магнитосферы Земли. Разрушение озонового слоя.
- Извержение супервулкана или одновременное извержение всех вулканов.
- Глобальное оледенение, ведущее к замерзанию планеты.
- Очередная реполяризация магнитного поля Земли. Реполяризация магнитного поля Земли происходит регулярно, и её связь с массовыми вымираниями не прослеживается.
- Долгосрочные угрозы среде обитания.
- Через 1,4 миллиона лет звезда Gliese 710 приблизится на расстояние 0,3- 0,6 световых лет к Земле, что может вызвать катастрофическое возмущение Облака Оорта.
- Через примерно 3 миллиарда лет Галактика Андромеды сблизится с нашей галактикой Млечный Путь. На данный момент доподлинно неизвестно, разойдутся ли они или же столкнутся. В случае столкновения (слияния) это может привести к катастрофическим последствиям.
- Через 5 миллиардов лет Солнце перейдёт в стадию красного гиганта, на которой оно расширится вплоть до современной орбиты Земли. Но ещё до этого момента оно изменит спектр и земной климат таким образом, что люди не смогут продолжать жить на Земле.[www.space.com/scienceastronomy/080226-vaporized-earth.html]
- Если человечеству удастся выжить после превращения Солнца в красного гиганта, то в далёком будущем главным риском выживанию людей может стать тепловая смерть Вселенной или даже более экзотический сценарий, например Большой разрыв или коллапс всей Вселенной в результате Большого сжатия.
- Эволюция человечества в постчеловечество посредством технологий, которая не оставит ни следа от исходных людей.
- Некоторые комментаторы, как например Ганс Моравек, утверждают, что человечество будет, в конечном счёте, вытеснено искусственным интеллектом или другими формами искусственной жизни. Другие (в частности Кевин Уорик) указывают на возможность развития людей через их всё большую связь с технологиями[5]. Третьи утверждают, что человечество неизбежно переживёт технологическую сингулярность, и, более того, этот исход является желательным (см. трансгуманизм).
- Трансгуманистическое генетическое конструирование может привести к возникновению новых видов людей, не способных давать совместное с исходным видом людей потомство и даже перестать ощущать себя людьми, что внезапно приведёт к реальному вымиранию (а не псевдовымиранию) одного или нескольких (включая исходный) видов.
- Эволюция человечества в другой вид гоминидов. Люди будут продолжать развиваться посредством традиционной биоэволюции в течение миллионов лет, и homo sapiens постепенно трансформируется в один или несколько видов.
- Вымирание через тихое снижение популяции.
- Предпочтение меньшего числа детей большему. Если экстраполировать демографию развитого мира, она автоматически ведёт к медленному вымиранию к 3000 году. ([lifeboat.com/ex/bios.john.leslie Джон Лесли] считает, что если уровень воспроизведения опустится до уровня Германии, то датой вымирания будет 2400 год[6].)
- Политическое вмешательство в репродуктивный цикл не смогло поднять уровень рождаемости в богатом мире, однако достигло значительного успеха в снижении его ниже уровня замещения в Китае. Мировое правительство с евгенической политикой или политикой низкого уровня рождаемости может направить человечество к «добровольному» вымиранию.
- Бесплодие: вызванное гормональными вмешательствами со стороны химической и фармацевтической индустрии, или биологическими изменениями, такими как снижение числа сперматозоидов у мужчин.
- Разрушение, химическое, биологическое или какое-либо другое естественной (биогенной) человеческой репродуктивной способности.
- Болезнь: люди с ослабленным здоровьем и врождёнными уродствами выживают благодаря успехам современной медицины и оставляют потомство, что предположительно останавливает естественный отбор среди людей. Предполагается, что в конце концов все окажутся со слабыми и повреждёнными генами и в результате ни один человек не будет способен противостоять болезням, даже несмотря на весьма совершенную медицину. Таким образом, болезни погубят человеческий вид..
- Добровольное вымирание в соответствии с идеями общества За добровольное вымирание человечества (Voluntary human extinction movement).
- Катастрофы, связанные с развитием науки.
- В своей книге «Наш последний час» сэр Мартин Рис утверждает, что без соответствующего регулирования научное развитие увеличивает риск человеческого вымирания в результате развития новых технологий. Некоторые примеры приведены далее.
- Неконтролируемая нанотехнологическая катастрофа (серая слизь) приводит к разрушению земной экосистемы.
- Создание микроскопической чёрной дыры в ходе экспериментов на ускорителях на Земле в ходе научных экспериментов, или другие аварии при научных высокоэнергетичных экспериментах, такие как фазовый переход фальшивого вакуума или образование частиц страпелек. Были опасения относительно Большого адронного коллайдера LHC в ЦЕРН, что столкновения протонов на около световых скоростях приведут к формированию чёрной дыры (хотя позже учёные показали, что эти опасения безосновательны, и если даже какие-то события привели бы к возникновению чёрной дыры, то она не была бы опасной для человечества).
- Биотехнологическая катастрофа. Возникновение недорогих биопринтеров и, как следствие, биохакеров.
- В своей книге «Наш последний час» сэр Мартин Рис утверждает, что без соответствующего регулирования научное развитие увеличивает риск человеческого вымирания в результате развития новых технологий. Некоторые примеры приведены далее.
- Сценарии катастрофы внеземного происхождения.
- Большие импактные события — падения астероидов.
- Гамма-всплески в Нашей галактике (вспышки в других галактиках, согласно вычислениям, действовали как стерилизаторы, и некоторые астрономы использовали это, чтобы объяснить парадокс Ферми). Отсутствие разрывов в палеонтологической летописи и значительная дистанция до ближайших кандидатов в гиперновые делают это весьма отдалённой опасностью.
- Чёрная дыра может уничтожить Землю.
- Вторжение превосходящих нас в военно-техническом отношении инопланетян (см. инопланетное вторжение) — часто рассматривается как сценарий из царства научной фантастики. Профессиональные исследователи SETI уделяют внимание этой опасности, однако пришли к выводу, что это маловероятно[7]. Есть опасения, что посылка сигналов инопланетянам METI может привлечь к нам нездоровое внимание и привести к вторжению. Дж. Кэрриген полагает, что даже пассивное SETI может быть опасно, так как инопланетяне могут прислать нам чертёж опасной машины, обладающей искусственным интеллектом.
- Джеральд О’Нейл предупреждал, что первый контакт с инопланетным разумом может иметь прецедентом исторические примеры контакта между человеческими цивилизациями, в ходе которых менее технологически развитая цивилизация неизбежно становилась жертвой другой цивилизации, независимо от их намерений.
- Солнечные вспышки могут внезапно ударить по Земле, или солнечный свет может быть блокирован пылью, приведя к охлаждению Земли (например, пыль и пар могут возникнуть в силу возмущения Пояса Койпера).
- Философские сценарии
- См. Конец света
Омницид — тотальное уничтожение
Омницид — это уничтожение всех жизненных форм Земли[8]. Обычно имеется в виду вымирание в результате применения ядерного оружия, но также может иметься в виду и уничтожение в результате другой антропогенной либо естественной катастрофы. Смотрите также Машина судного дня.
Сценарии мира без людей
Книга «Мир без нас» Алана Вейсмана описывает мысленный эксперимент о том, что случится с планетой и особенно с созданной людьми инфраструктурой, если люди внезапно исчезнут. Алан полагает, что высшие обезьяны смогут развиться в новую разумную расу.
Гибель человечества в произведениях культуры
Подробное значение раскрывается в статьях Апокалиптика, Постапокалиптика и Фильм-катастрофа.
Кино (гибель человечества)
- Доктор Кто (сериал BBC, 1963) — перед самой тепловой смертью Вселенной через 100 миллиардов лет (показано в эпизоде Утопия)[9].
- Знамение (2009) — макро вспышка на Солнце
- Жизнь после людей — внезапное исчезновение человечества
- Меланхолия (2011) — столкновение с планетой
- На последнем берегу (2000) — ядерная война
- Искусственный разум (2001. Стивена Спилберга) — замерзание земли, роботы живут вместо людей
- Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться и полюбил бомбу — запуск «Машины Судного дня»
- Тысячелетие (сериал) — пандемия
Кино (угроза гибели человечества)
- Армагеддон (1998) — столкновение с астероидом.
- Выжившие (2008) — пандемия.
- 2012 (2009) — глобальная тектоническая катастрофа из-за бомбардировки земного ядра нейтрино.
- Послезавтра (2004) — быстрое похолодание вследствие разбавления течения Гольфстрим водами растаявших полярных льдов.
- Когда наступит конец света (1991) — радиоактивное заражение.
- Военные игры (1983) — запуск «Машины Судного дня».
- Терминатор — киборги заполонили планету.
Музыка
- Complex Numbers — Неизбежность
- Эпидемия — Последний рассвет (альбом Дорога домой)
- Avenged Sevenfold — Wicked End
- Ayreon — The Sixth Extinction
- Pink Floyd — Mother (The Wall)
- Ария — Последний закат (альбом Армагеддон)
- Виктор Аргонов project — 2032: Легенда о несбывшемся грядущем
Компьютерные игры
- Mass Effect — вторжение пришельцев; вытеснение человечества искусственным интеллектом/другими формами искусственной жизни; превращение человечества в постчеловечество посредством технологий (в данном примере не эволюция, а намеренное изменение человеческого ДНК другой формой жизни)
- Devil May Cry — вторжение демонов в мир смертных
- Resistance — вторжение инопланетян через кротовую нору в пространственно-временном континууме
- God of War — серия игр повествующая о человеке по имени Кратос, обрекшем человечество на вымирание убийством всех Богов-Олимпийцев и некоторых других.
- Crysis (в основном 2-3) — вторая часть повествует о вторжении инопланетной расы, третья о последствиях этого вторжения
- The Last of Us — большинство людей погибает из-за биологической катастрофы; уцелевшие люди живут в лагерях беженцев.
- SOMA — гибель большей части человечества в результате импактного события.
- Metro 2033 - большиство людей погибает из-за Ядерной войны, немногие выжившие спасутся в метро.
См. также
- Последний человек
- Часы конца света
- Депопуляция
- Эсхатология
- Экологическая катастрофа
- Постапокалиптика
- Машина судного дня
- Апокалиптика
- Конец света
- Глобальные катастрофы
- Трансгуманизм
- Движение за добровольное исчезновение человечества
- Церковь Эвтаназии
Напишите отзыв о статье "Гибель человечества"
Примечания
- ↑ В обзоре 2000 года [www.unomaha.edu/jrf/armagedd.htm Армагеддон на пороге нового тысячелетия] "Журнал о религии и кино пишет: «Хотя угрозы конца света, вероятно, неизбежны, кино рубежа тысячелетий даёт образ того, что он может быть избегнут силами человеческого таланта, научного превосходства и героизма.» Однако после выхода этого обзора Голливуд всё же допустил возможность человеческого вымирания в отдалённом будущем — в фильме A.I.
- ↑ David M. Raup Extinction: Bad Genes or Bad Luck // Norton, 1992.
- ↑ [nobelprize.org/nobel_prizes/peace/laureates/1985/press.html The Nobel Peace Prize 1985 — Presentation Speech]
- ↑ [www.abrupt.org/EDITORIAL/despair.html Abrupt.org 1996 editorial] lists (and condemns) the arguments for human’s tendency to self-destruction. In this view, the history of humanity suggests that humans will be the cause of their own extinction. However, others have reached the opposite conclusion with the same data on violence and hypothesize that as societies develop armies and weapons with greater destructive power, they tend to be used less often. It is claimed that this implies a more secure future, despite the development of WMD technology. As such this argument may constitute a form of deterrence theory. Counter-arguments against such views include the following: (1) All weapons ever designed have ultimately been used. States with strong military forces tend to engage in military aggression, (2) Although modern states have so far generally shown restraint in unleashing their most potent weapons, whatever rational control was guaranteed by government monopoly over such weapons becomes increasingly irrelevant in a world where individuals have access to the technology of mass destruction (as proposed in Our Final Hour, for example).
- ↑ Warwick, K: «I,Cyborg», University of Illinois Press, 2004
- ↑ См. разъяснения о западной Германии Leslie, 1996 (The End of the World) в 2150 году мировое население начнёт уменьшаться.
- ↑ См. оценки вероятности контакта здесь: [www.galactic-guide.com/articles/8R88.html galactic-guide].
- ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/ecolog/5306/%D0%9E%D0%9C%D0%9D%D0%98%D0%A6%D0%98%D0%94 Экологический словарь. Омницид].
- ↑ www.bbc.co.uk/programmes/b007qltt и www.bbc.co.uk/doctorwho/s4/episodes/S3_11
Литература
- Leslie, J. (1999). [lifeboat.com/ex/risking.human.extinction Risking Human Extinction]
- Leslie, J. (1996). The End of the World: The Science and Ethics of Human Extinction. Routledge. ISBN 0-415-18447-9
- [www.proza.ru/texts/2007/08/10-217.html А. В. Турчин. Структура глобальной катастрофы.]
- [www.proza.ru/texts/2007/04/04-210.html Ник Бостром. Угрозы существованию. Анализ сценариев человеческого вымирания и подобных опасностей.]
- [www.proza.ru/texts/2007/03/08-62.html Е. Юдковски. Систематические ошибки в рассуждениях, потенциально влияющие на оценку глобальных рисков.]
- [www.proza.ru/texts/2007/03/22-285.html Е.Юдковски. Искусственный интеллект как позитивный и негативный фактор глобального риска.]
- [www.proza.ru/texts/2007/11/07/59.html Р.Фрейтас. Проблема серой слизи.]
- [www.proza.ru/texts/2008/02/12/83.html П. Д. Смит. Кобальтовая бомба.]
Ссылки
- [lifeboat.com Lifeboat Foundation]. Эта организация имеет 22 программы [lifeboat.com/ex/programs] по предотвращению рисков человеческого вымирания
- [www.vhemt.org/ The Voluntary Human Extinction Movement] Объединение за добровольное человеческое вымирание. Проповедует вымирание мирными средствами, через отказ от рождения детей.
- [www.scribd.com/doc/6250354/ Structure of the global catastrophe — Risks of human extinction in the XXI century]
- [www.orc.ru/~azorcord/page_rus.htm Zlobin A.E. Quasi Three-dimensional Modeling of Tunguska Comet Impact (1908), paper of AIAA 2007 Planetary Defence Conference]
Отрывок, характеризующий Гибель человечества
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
