Гибралтарцы
| Самоназвание |
Llanitos |
|---|---|
| Численность и ареал | |
|
Всего: 40 000 | |
| Язык | |
| Религия |
Преимущественно католицизм |
| Родственные народы | |
Гибралтарцы (или «Народ Гибралтара»; янито Llanitos) — народ, населяющий Гибралтар и проживающий в испанском регионе Андалусия и Великобритании. Гибралтарцы составляют основное население Гибралтара — Британской заморской территории, расположенной вблизи самой южной оконечности Пиренейского полуострова у входа в Средиземное море.
Происхождение
Гибралтарцы в большинстве являются потомками экономических иммигрантов, заселявших эти территории в течение последних 300 лет с момента, когда Англия завоевала эти земли.
Фамилии гибралтарцев в основном полиэтничны. В основном это объясняется тем, что заселение Гибралтара, так же как и формирование народа, происходило относительно недавно.
Генуэзцы и каталонцы (которые прибыли в составе флота с принцем Георгом Гессен-Дармштадтским, возможно, около двухсот человек), стали основой первого гражданского населения Гибралтара под Габсбургами. Практически в то же время Гибралтар стали заселять евреи-сефарды из города Тетуан в Марокко, которые ранее были поставщиками различной продукции в Гибралтаре с 1704. К 1755 евреи совместно с генуэзцами составляли 50 % от гражданского населения, насчитывавшего 1300 человек. В 1888 году для того, чтобы предоставить дополнительные угольные станции для британских судов по пути на Восток, началось строительство нового порта в Гибралтаре В связи с этим в Гибралтаре стали селиться рабочие-мальтийцы. Также иммигрировали португальцы и французы.
Напишите отзыв о статье "Гибралтарцы"
Примечания
|
Это заготовка статьи о Гибралтаре. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Гибралтарцы
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
