Ногаре, Гийом де

Гийом де Ногаре фр. Guillaume de Nogaret
Хранитель большой королевской печати Франции
11 июля 1302 — март 1313
Монарх:	Филипп IV Красивый
Предшественник:	Пьер Флоте
Канцлер Франции
1307 — март 1313
Предшественник:	Пьер Бельперш
Рождение:	ок. 1260 Сен-Феликс-де-Караман (ныне Сен-Феликс-Лораге)
Смерть:	март 1313 Париж

Гийо́м де Ногаре́ (фр. Guillaume de Nogaret; ок. 1260, Сен-Феликс-Лораге — март 1313, Париж) — советник и хранитель печати французского короля Филиппа IV Красивого, помогавший королю в уничтожении ордена тамплиеров.

Биография

Ногаре родился в Сен-Феликс-де-Караман (ныне Сен-Феликс-Лораге), диоцез Ажен. Из обедневшего рыцарского рода, от которого произошёл род герцогов д’Эпернон. Родители Ногарэ принадлежали к секте катаров. Его дед был осуждён в Тулузе как еретик во время Альбигойского крестового похода.

Достоверных сведений о юности Ногаре сохранилось немного. Известно, что он изучал право в университете Монпелье, где стал профессором римского права в 1287 году. Служил судьёй (с 1293) в Бокере. В эти годы он оказывал юридические услуги епископу Магелона, королям Майорки и Франции. Позднее был приглашён в Париж и принимал участие в заседаниях королевского совета с 1296 года. Посвящён в рыцари королём в 1299 году. Впоследствии Ногарэ выполнял самые ответственные поручения короля. Весной 1300 года был послан с миссией в Рим, которая окончилась неудачей. В ответ на дерзкое поведение посланца короля папа оскорбил Ногаре. После гибели канцлера Пьера Флоте в битве при Куртре (1302) Гийом Ногаре стал главным советником короля Франции и хранителем большой королевской печати. Он принял деятельное участие в конфликте Филиппа Красивого с папой Бонифацием VIII. 12 марта 1303 года Ногаре обратился с ходатайством к королю. Обвиняя папу в симонии, ереси, «краже имущества у бедняков», разжигании войны и других прегрешениях, Ногаре предложил себя в качестве обвинителя папы на церковном Соборе. Летом этого же года отправился в Италию. Вместе с врагом папы Скьяррой Колонна с отрядом в триста всадников и наёмными пехотинцами участвовал в захвате папского дворца в Ананьи и аресте папы. Бонифаций был подвергнут оскорблениям: по слухам, Колонна дал пощёчину папе, не сняв с руки латной перчатки. Даже после смерти Бонифация Ногаре продолжал требовать созыва церковного Собора для обвинения папы в ереси. Сохранилось его письмо, адресованное королю, в котором Ногаре призывает Филиппа быть последовательным и идти до конца в вопросе осуждения папы. Новый папа, Бенедикт XI, готовился отлучить Ногаре от церкви, но умер, не успев совершить задуманное. 27 апреля 1311 года Ногаре получил отпущение уже от Климента V за конфликт с Бонифацием VIII. Он должен был покаяться и совершить ряд паломничеств по святым местам во Франции и Испании, однако эти условия Ногаре не были выполнены.

Руководил разгромом ордена тамплиеров и арестом его магистра Жака де Моле. В сентябре 1307 года Ногаре разослал от имени короля секретные письма сенешалям, бальи, прево с перечислением «преступлений тамплиеров», содержащие распоряжение о взятии под стражу рыцарей храма. Через несколько дней Ногарэ получил должность канцлера, сменив на этом посту Пьера Бельперша.

Умер в марте 1313 года.

Литературный персонаж

В романе Мориса Дрюона «Железный король» во время своей казни в 1314 году магистр тамплиеров Жак де Моле проклинает Климента V, короля Филиппа и Ногаре и предсказывает им смерть в течение года. На самом деле к моменту казни магистра (18 марта 1314 года) Ногаре не было в живых уже около года. Возможно, в предании о проклятии смешались два Гийома: Ногаре и инквизитор Гийом Парижский, духовник короля Филиппа и деятельный участник процесса тамплиеров.

Дрюон изображает Ногаре фанатичным и бесконечно преданным королю:

В железной, в свинцовой душе Ногарэ таился тот же эгоизм, то же ненасытное желание, которое заставляет влюблённого жертвовать всем ради обожаемого существа. Ногарэ жил в некоем вымышленном мире, где мерилом всего была государственная польза. Отдельные личности ничего не значили в его глазах, да и себе самому он не придавал никакого значения.

В романе Дрюона король поручает Ногаре дела о супружеской измене Маргариты и Бланки Бургундских — жён будущих королей Людовика X Сварливого и Карла IV Красивого, сыновей Филиппа Красивого. Обе принцессы были приговорены к пожизненному заключению, а их любовники казнены после жестоких пыток. А по замыслу Ногаре невестки короля должны были присутствовать при казни. Графиня Артуа, мать Бланки, решает отомстить ему. Её придворная дама Беатриса д’Ирсон, с помощью бывшего тамплиера Эврара, изготовляет отравленную свечу, которая попадает в дом хранителя печати. Вскоре после этого Ногаре заболевает и умирает в страшных мучениях.

Киновоплощения

• Жак Жоасгуэн в мини-сериале «Проклятые короли» (фр. Les rois maudits), Франция, 1972 год.
• Жером Анже в мини-сериале «Проклятые короли» (фр. Les rois maudits), Франция, 2005 год.

Литература

• Виллани Джованни. [www.vostlit.info/Texts/rus8/Villani_G/framepred.htm Новая хроника или история Флоренции] / Перевод Юсима М. А.. — М.: Наука, 1997. — 551 с. — (Памятники исторической мысли). — 2250 экз. — ISBN 5-02-009090-5.
• Мельвиль Марион. [beauseant.ru/istoriya-ordena-tamplierov-marion-melvil История ордена тамплиеров] / Перевод Цыбулько Г. Ф.. — СПб.: Евразия, 2006. — 368 с. — (Историческая библиотека). — 3000 экз. — ISBN 5-8071-0201-0.
• Dupuy P. Histoire du differend d’entre Philippe le Bel et Boniface VIII (Preuves). — Paris, 1655.

Ссылки

• Ногаре, Вильгельм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [krotov.info/acts/14/2/villani_02.htm Новая хроника или история Флоренции]. Юсим М. Krotov.Info. Проверено 2 марта 2013. [www.webcitation.org/6EzWmyK4r Архивировано из первоисточника 9 марта 2013].
• [krotov.info/history/13/melvil/00_melv.html История ордена тамплиеров]. Цыбулько Г. Krotov.Info. Проверено 2 марта 2013. [www.webcitation.org/6EzWnTtWl Архивировано из первоисточника 9 марта 2013].

Отрывок, характеризующий Ногаре, Гийом де

– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.