Гилберт де Клер, 8-й граф Глостер

Гилберт де Клер англ. Gilbert de Clare <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб дома де Клер</td></tr>
7/8-й граф Хартфорд
7 декабря 1295 — 24 июня 1314
Регент:	Ральф де Монтермар  (1297 — 1307)
Предшественник:	Гилберт де Клер
Преемник:	титул угас
4/8-й граф Глостер
7 декабря 1295 — 24 июня 1314
Регент:	Ральф де Монтермар  (1297 — 1307)
Предшественник:	Гилберт де Клер
10-й барон Клер
7 декабря 1295 — 24 июня 1314
Регент:	Ральф де Монтермар  (1297 — 1307)
Предшественник:	Гилберт де Клер
Преемник:	в 1317 году титул получила Элизабет де Клер
Рождение:	4 мая 1291(1291-05-04) Уинчекомб
Смерть:	24 июня 1314(1314-06-24) (23 года) Бэннокберн, Шотландия
Место погребения:	аббатство Тьюксбери, Глостершир, Англия
Род:	Клеры
Отец:	Гилберт де Клер
Мать:	Джоанна Акрская
Супруга:	Матильда де Бург
Дети:	Джон де Клер

Гилберт де Клер (англ. Gilbert de Clare; 4 мая 1291 — 24 июня 1314) — 7/8-й граф Хартфорд, 4/8-й граф Глостер, 9-й барон Клер, английский аристократ и полководец, сын Гилберта де Клера, 6/7-го графа Хартфорда и 3/7-го графа Глостера, от второго брака с английской принцессой Джоанной Акрской.

Внук по матери английского короля Эдуарда I, Гилберт был одним из богатейших аристократов английского королевства, владевший землями в Англии, Уэльсе и Ирландии. Рано лишившись отца, он был признан совершеннолетним в 16 лет. Обладая воинскими и рыцарскими талантами, Гилберт принимал участие в военных конфликтах с Шотландией. Во время конфликта короля Эдуарда II с баронской оппозицией Гилберт был одним из немногих представителей высшей знати, сохранившим верность королю.

Гилберт погиб молодым в битве при Бэннокберне, не оставив наследников, после чего угасла старшая ветвь дома Клеров.

Биография

Молодые годы

Гилберт уже в 4 года лишился отца. Его мать, Джоанна Акрская, дочь короля Эдуарда I, в 1297 году вышла замуж вторично — за Ральфа де Монтермара. Монтермар, который при жизни Джоанны получил принадлежавшие отцу Гилберта титулы графа Хартфорда и Глостера, первоначально занимался воспитанием пасынка, но с 1301 года Гилберт оказался под попечением королевы Маргариты, второй жены Эдуарда I. Сообщается, что Гилберт де Клер был другом детства принца Эдуарда (будущего короля Эдуарда II), однако здесь, вероятно, имеется в виду родившийся в 1281 году Гилберт де Клер, старший сын и наследник Томаса де Клера, 1-го барона Томонда, младшего брата 7-го графа Глостера. Тем не менее, Гилберт, очевидно, был близок к Эдуарду II.

23 апреля 1307 года умерла Джоанна Акрская, после чего Монтермар лишился графских титулов. В том же году умер и Эдуард I, после чего вскоре его наследник, Эдуард II, даровал Гилберту титулы графа Глостера и Хартфорда. Оммаж за них Гилберт принёс до марта 1308 года, хотя ему к тому моменту не было ещё 16 лет. В состав владений, унаследованных Гилбертом, входило более 23 английских округов, а также богатые владения в Уэльсе и Ирландии.

Служба в Шотландии

Достаточно рано граф Глостер проявил военные и рыцарские способности, которыми отличались его отец и дед. Однако, в отличие от них, ему не пришлось воевать в Уэльсе: валлийские владения Клеров хорошо управлялись и находились в безопасности. В основном он принимал участие в двух взаимосвязанных конфликтах: в войнах с Шотландией и борьбе за власть при английском дворе.

С 1308 года граф Глостер почти постоянно находился на королевской службе, получая важные должности во время военных конфликтов. В 1308—1309 годах он был хранителем Шотландских марок и капитаном Шотландии и северных марок.

В том же 1308 году он был послан в Карлайл, чтобы провести смотр войск, собравшихся там против шотландцев, затем он отправился договариваться с Робертом Брюсом о перемирии. 3 декабря Глостер был назначен командиром отряда, посланного к замку Рутерглен для снятия осады.

Однако способности Глостера не смогли предотвратить отпадение Шотландии, где Роберт Брюс, коронованный шотландской короной, воспользовался внутренними разногласиями в Англии и смог укрепиться на шотландском троне.

Политический кризис в Англии

Начиная с 1311 года внимание графа Глостера было отвлечено на внутриполитические проблемы Англии. Эдуард II мало интересовался правлением, передоверив его своим фаворитам. При первой же возможности он вернул своего фаворита Пирса Гавестона, изгнанного Эдуардом I, ко двору, пожаловал ему титул графа Корнуолл и в ноябре 1307 года женил на сестре графа Глостера. Глостер изначально не был враждебен к Гавестону, мужу своей сестры, однако положение королевского фаворита вызывало возрастающее раздражение и у него. Хотя Глостер и сохранял к Гавестону нейтралитет, он согласился с его изгнанием в 1308 году.

Беспорядок, который происходил в Англии, и возвращение Гавестона в 1309 году, ставшего фактическим правителем королевства, вызвали ярость аристократов. Этому способствовали и насмешки, которым фаворит подвергал аристократов. Так Глостера, который был одним из немногих представителей высшей знати, которые сохраняли верность королю, он прозывал «кукушонком» (бастардом), указывая на тот факт, что его мать после смерти старого графа Глостера слишком быстро вышла замуж за Ральфа де Монтермара. Это прозвище дошло и до ушей Глостера. В итоге недовольство аристократии королевской политикой привели к тому, что осенью 1309 года пятеро высших аристократов потребовали назначить исполнительный совет «Лордов-ордайнеров», целью которого было проведение реформ в Англии. Король был вынужден пойти на уступки и 17 марта 1310 года было объявлено о том, что в течение следующих 18 месяцев лорды-ордайнеры, в состав которых вошёл и граф Глостер, будут «предопределять и укреплять королевство и королевский двор в соответствии с правом и здравым смыслом». В списке ордайнеров он указан первым из восьми графов, возможно, он был назначен по представлению короля. Однако вскоре он покинул состав ордайнеров, поскольку не смог эффективно противостоять чрезвычайным мерам, предложенными другими ордайнерами.

Хотя баронская оппозиция смогла временно ограничить Эдуарда II, он сохранил королевские прерогативы. Пока ордайнеры заседали в Вестминстере, король со своим фаворитом и двором перебрался в Йорк. Осенью 1310 года он предпринял вторжение в Шотландию, однако на вызов в Берик явилось только двое представителей высшей знати — графы Глостер и Суррей.

После смерти графа Линкольна в марте 1311 года Глостер был назначен хранителем королевства, в то время как Эдуард II был в Шотландии. Это показывает, что король старался получить поддержку от Глостера. Вероятно Глостер считал, что он может быть посредником между королём и ордайнерами. Однако посредничество не привело к каким-то ощутимым результатам. Вновь высланный в октябре 1311 года из Англии, Гавестон в 1312 году опять вернулся, что вызвало вооружённый конфликт между королём и оппозицией. Глостер был назначен баронами защищать Кент, Лондон и юго-восточные части Англии, однако он отказался принимать любое участие в войне против Гавестона, хотя и дал понять, что он готов подтвердить акты графа Ланкастера, лидера баронской оппозиции.

19 мая королевский фаворит был вынужден сдаться графу Пембруку при условии, что будет находиться под домашним арестом в замке Уоллингфорд до 1 августа, когда Парламент должен был решить его судьбу. Гавестон обратился к Глостеру, чтобы тот помог ему, однако тот ему высокомерно отказал. Позже двое баронов — графы Уорик и Ланкастер — не захотели ждать суда. Они выкрали Гавестона и увезли его в Уорик, где 19 июня тот был обезглавлен.

Убийство Гавестона раскололо баронскую оппозицию. Несмотря на всеобщую ненависть к фавориту, его убийство потрясло англичан. В течение последующих 12 месяцев Глостер старался добиться примирения Ланкастера и короля. Тот факт, что никаких репрессий и судебных процессов против оппозиции не было, свидетельствует о том, что усилия Глостера, по крайней мере, не имели отрицательного эффекта. Когда в июле 1312 года обе стороны собирали войска для войны, именно Глостер выступил посредником, убедив короля выслушать Ланкастера.

Летом 1313 года Глостер вновь исполнял обязанности хранителя королевства, пока король находился во Франции. А в феврале 1414 года он ездил во Францию в качестве королевского посла для ведения переговоров о Гаскони.

Гибель

Временное перемирие между королём и оппозицией позволило обратить внимание на Шотландию, где возобновил военные действия король Шотландии Роберт Брюс. В 1313 году он смог захватить несколько замков. Был осаждён и замок Стерлинг — важнейший стратегический пункт в западной Шотландии. Но Эдуард Брюс, брат шотландского короля, неосмотрительно заключил перемирие с его губернатором, сэром Томасом Моубреем. Согласно перемирию, если к 24 июня 1314 года осада не будет снята, то Моубрей сдаст замок. Это дало англичанам время на то, чтобы собрать армию для снятия осады замка.

Около 20 февраля 1314 года стало известно о бедственном положении защитников замка Стерлинг. Клиффорд был одним из немногих баронов, на которых Эдуард II мог положиться. Хотя ряд крупных баронов, включая графов Ланкастера, Суррея, Уорика и Арундела отказались участвовать в шотландской кампании, королю удалось собрать 10 июня в Уорике армию в составе 2—3 тысяч рыцарей и около 20 тысяч копьеносцев и лучников. Армией командовал констебль, граф Херефорд. В составе армии были графы Глостер, Пембрук, Клиффорд, Ангус, Николас Сегрейв, Хью ле Диспенсер Младший. Для участия в походе Глостер за свой счёт снарядил 500 солдат.

Эдуард II с армией выступил 17 июня. 22 июня — за 2 дня до сдачи замка Стерлинг — армия добралась до Фолкерка, дойдя до него за 6 дней. 23 июня англичане достигли речки Бэннокберн в нескольких километрах к югу от Стерлинга, около которой и состоялась битва, ставшая решающим сражением в войне за независимость Шотландии. Английская армия превышала по размеру шотландцев, но английские военачальники действовали крайне неудачно.

В первый день англичане несмотря на долгий марш решили сразу же атаковать противника. По сообщению «Vita Edwardi secundi», Глостер, безуспешно пытался убедить короля не нападать в этот день, предоставив армии отдых. В ответ король обвинил Глостера в трусости, после чего тот обещал доказать необоснованность этого обвинения. Глостер, который был одет в тяжелые доспехи, вместе с графом Херефордом, возглавил атаку. Не дожидаясь развёртывания остальной армии, они устремились через речку. На возвышенности возле Борнстона, на Стирлингской дороге, наткнулись на отряд Брюса, который проводил рекогносцировку английской армии. Увидев корону на шлеме, англичане пошли в атаку, но догнать короля шотландцев не смогли. Столкнувшись со рвами и заграждениями, англичане были вынуждены прервать наступление. Глостер при этом был окружён отрядом сэра Джеймса Дугласа. Глостер ринулся на врага «как кабан, желая обагрить меч кровью», но его лошадь оступилась и упала на него. В результате Глостер получил смертельную рану.

После окончания битвы, проигранной англичанами, Роберт Брюс великодушно отослал Эдуарду II тела погибших английских военачальников, включая и тело Глостера. Оно было захоронено в родовом аббатстве Тьюксбери.

Наследство

Гилберт был женат на Мод де Бург, однако прямых наследников не оставил. «Flores historiarum», сообщения которой не всегда надёжны, сообщается, что у Гилберта был сын Джон, который родился и умер в 1312 году. Кроме того, у Гилберта было 3 сестры: Элинор, Маргарет и Элизабет, которые предъявили права на обширное наследство графа Глостера. Его доход в момент смерти составлял около 6000 фунтов в год, что делало его вторым по богатству после графа Ланкастера, имевшего доход в 8000 фунтов в год. Однако спор о наследовании был отложен на два года, поскольку Мод де Бург, вдова Гилберта, объявила о том, что ждёт ребёнка. Неизвестно, была ли это ложная или неудачная беременность, или она симулировала беременность, убедив в ней короля в политических целях, но в 1316 году её претензии на наследство были отклонены, после чего спор между сестрами покойного графа Глостера был решён. Окончательный раздел был произведён в 1317 году.

Одним из претендентов на наследство графа Глостера был Хью ле Диспенсер Младший, ставший королевским фаворитом после убийства Гавестона. Он был женат на старшей из сестер Гилберта — Элинор. Он начиная с 1314 года постоянно требовал раздела наследства. В первую очередь он претендовал на Тьюксбери, центр баронии Гламорган в Валлийской марке. С политической точки зрения это была самая важная часть наследства Глостера. После его казни Элинор вышла замуж за Уильяма де ла Зуша. Вторая сестра, Маргарет, вдова Гавестона, вторым браком была выдана замуж за другого королевского фаворита, Хью де Одли. Она получила многочисленные английские владения брата и баронию Гвинллуг, полностью отделённый от Гламоргана. Третья сестра, Элизабет, первый муж которой, Джон де Бург, брат вдовы её брата, умер в 1313 году, после чего была замужем ещё дважды — за Теобальдом Верденским и Роджером Дамори, получила манор Клер с замком Клер. Каждый из мужей наследниц также получил третью часть ирландских владений в Килкенни. После смерти в 1320 году Мод де Бург её вдовья доля также была разделена между наследниками, при этом два оставшихся баронств Валлийской марки, Уск и Каэрлеон, получил Роджер Дамори.

Хотя раздел наследства Глостера был справедливым, наибольшую политическую выгоду из него извлёк Диспенсер, политический взлёт которого был связан с наследством Клеров и Гламорганом. В то же время графские титулы оказались угасшими, их король не восстановил не для одного из мужей наследниц. Только в 1337 году титул графа Глостера был воссоздан королём Эдуардом III для Хью де Одли.

Брак и дети

Жена: с 29 сентября 1308 года Матильда (Мод) де Бург (ум. 1320), дочь Ричарда де Бурга, 2-го графа Ольстера, и Маргарет де Бург из Ланвалли. Дети:

• Джон де Клер (3 апреля 1312 — 1312)

Литература

• Брайант Артур. Эпоха рыцарства в истории Англии / Пер. с англ. Т. В. Ковалёва, М. Г. Муравьёва. — СПб.: Издательская группа «Евразия», 2001. — 576 с. — 3 000 экз. — ISBN 5-8071-0085-9.
• Altschul Michael. [dx.doi.org/10.1093/ref:odnb/5439 Clare, Gilbert de, eighth earl of Gloucester and seventh earl of Hertford (1291–1314)] // Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford: Oxford University Press, 2004—2014.
• Archer Thomas Andrew. Clare, Gilbert de (1291-1314) // Dictionary of National Biography / Edited by Leslie Stephen. — London: Elder Smith & Co, 1887. — Vol. X. Chamber – Clarkson. — P. 382—383.

Ссылки

• [fmg.ac/Projects/MedLands/ENGLISH%20NOBILITY%20MEDIEVAL.htm#GilbertHertford6died1295 Earls of Gloucester (Clare)] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 8 апреля 2015.
• [www.thepeerage.com/p10485.htm#i104848 Gilbert de Clare, 7th Earl of Gloucester]. thePeerage.com. Проверено 8 апреля 2015.

Гилберт де Клер, 8-й граф Глостер — предки

Ричард де Клер 3/4-й граф Хартфорд и 6-й барон Клер               Гилберт де Клер 4/5-й граф Хартфорд, 7-й барон Клер и 1/4-й граф Глостер                       Амиция Глостерская графиня Глостер с 1210               Ричард де Клер 5/6-й граф Хартфорд, 2/6 граф Глостер и 8-й барон Клер                             Уильям Маршал 1-й граф Пембрук               Изабелла Маршал                         Изабелла де Клер графиня Пембрук               Гилберт де Клер (2 сентября 1243 — 7 декабря 1295) 6/7-й граф Хартфорд, 3/7 граф Глостер и 9-й барон Клер                                   Роберт де Ласи (ум. 1211) констебль Честера               Джон де Ласи 1-й граф Линкольн                       Матильда де Клер                 Матильда (Мод) де Ласи                               Роберт де Квинси                 Маргарет де Квинси графиня Линкольн                       Хафиза Честерская 1-я графиня Линкольн               Гилберт де Клер 7/8-й граф Хартфорд, 4/8 граф Глостер и 10-й барон Клер                                         Иоанн (Джон) Безземельный (24 декабря 1167 — 19 октября 1216) король Англии               Генрих III (1 октября 1207 — 16 ноября 1272) король Англии                       Изабелла Ангулемская (ок. 1187 — 31 мая 1246) графиня Ангулема               Эдуард I (17 июня 1239 — 7 июля 1307) король Англии                             Раймунд Беренгер IV (ок. 1198 — 19 августа 1245) граф Прованса и Форкалькье               Элеонора Прованская (ок. 1223 — 26 июня 1291)                         Беатриса Савойская (ок. 1205 — декабрь 1266/4 января 1267)                 Джоанна Акрская (1272 — 23 апреля 1307) английская принцесса                                   Альфонсо IX (15 августа 1171 — 24 сентября 1230) король Леона и Кастилии               Фернандо III Святой (30 июля/5 августа 1201 — 30 мая 1252) король Кастилии и Леона                       Беренгария (январь/июнь 1180 — 8 ноября 1246) королева Кастилии               Элеонора Кастильская (1240 — 29 ноября 1290) инфанта Кастилии и Леона                             Симон де Даммартен (ум. 21 сентября 1239) граф Омаля и Понтье               Жанна де Даммартен (ок. 1220 — 16 марта 1279) графиня Понтье                       Мария (до 17 апреля 1199 — сентябрь 1250) графиня Понтье

Отрывок, характеризующий Гилберт де Клер, 8-й граф Глостер

– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.