Гилмор, Джеймс

Джеймс Гилмор
James Gilmour
Джеймс Гилмор в китайском платье
Род деятельности:	протестантский миссионер
Дата рождения:	12 июня 1843(1843-06-12)
Место рождения:	Шотландия, Кэткин
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Дата смерти:	21 мая 1891(1891-05-21) (47 лет)
Место смерти:	Цин, Тяньцзинь
Отец:	Джеймс Гилмор
Мать:	Элизабет Петтигрю Гилмор
Дети:	трое сыновей

Джеймс Ги́лмор (англ. James Gilmour; кит. 景雅各; 12 июня 1843, Кэткин, Шотландия, Британская империя — 21 мая 1891, Тяньцзинь, Цинская империя) — шотландский протестантский миссионер в империи Цин, член Лондонского миссионерского общества.

Биография

Ранние годы и образование

Джеймс Гилмор родился 12 июня 1843 года в семье Джеймса и Элизабет Петтигрю Гилморов третьим из шести сыновей в поместье Кэткин, недалеко от Глазго. Члены семьи Гилморов были известны как ревностные последователи протестантского конгрегационализма. Джеймс получил хорошее школьное образование в Глазго и поступил в Глазговский университет, где учился очень прилежно, особенно преуспевая в латыни и греческом языке. В 1867 году получил степень бакалавра, в 1868 году — магистра. В университетские годы Гилмор стал убеждённым христианином.

После университета Гилмор решил стать миссионером и предложил свою кандидатуру Лондонскому миссионерскому обществу, которое направило его на подготовку в Честнатский конгрегационный теологический колледж. Окончив его, Гилмор провёл год в миссионерской семинарии в Хайгейте, а в Лондоне выучился китайскому языку. 10 февраля 1870 года в Эдинбурге был назначен миссионером в Монголию, после чего 22 февраля отбыл из Ливерпуля в Китай на пароходе «Диомед», исполняя во время плавания обязанности капеллана.

Первое путешествие в Монголию

Гилмор прибыл в Пекин 18 мая 1870 года, однако из-за июньской резни обвинённых в насылании засухи католиков-французов в соседнем Тяньцзине Гилмор был вынужден отложить поездку в Монголию до конца июля. 27 августа Гилмор выехал в Халху из Калгана в сопровождении русского почтмейстера и через месяц добрался до Кяхты, однако оказалось, что его устаревший паспорт не принимается на российской границе. Гилмор был вынужден поселиться в доме местного шотландского торговца Гранта и использовал время ожидания нового паспорта из Пекина для обучения монгольскому языку, наняв учителя. В конце 1870 года Гилмор покинул Кяхту, поселившись в юрте заинтересовавшегося христианством бессемейного монгола, контрактора Гранта, рядом с которым проживали двое лам. В этой компании Гилмор провёл три месяца, изучая язык и пытаясь проповедовать, пока не получил паспорт.

Я дал ламе книгу (катехизис) в субботу, и, когда навестил его во вторник, оказалось, что он прочёл её уже дважды. У него были вопросы ко мне; сперва он заставлял меня признать некое исходное положение, а затем оспаривал его. Особенно его поражало то, что Христос восседает одесную Бога. Если Бог не имеет формы, то как кто бы то ни было может быть по правую руку от него? И, опять же, если Бог пребывает повсюду, то и Христос оказывается, где бы он ни был, и по правую, и по левую сторону от Бога, как такое может быть? Вездесущность изумляла. Был ли Бог в этом горшке, в этой юрте, в его сапоге? Он что, наступает на Бога? Был ли Бог в его чайнике? Не обжигает ли тогда его чай? И если Бог в чайнике, не становится ли чайник живым? Так он преподнёс хохочущей аудитории чайник как новый вид животного. Я спросил его, сделался бы чайник живым, если бы в него залетела муха? «Нет», — отвечал он, — «Ведь она не занимает всю полость чайника, как это должен был бы сделать Бог»…

— из дневниковых записей Гилмора

В марте Гилмор посетил Селенгинск, затем — Иркутск, где задержался на три месяца, и в конце концов вернулся в Калган. Летом следующего года Гилмор вместе с Джозефом Эдкинсом, английским протестантским миссионером в Китае, посетил буддийскую святыню Утайшань. Британские миссионеры интересовали паломников-монголов большей частью как источник занятия денег в долг. Гилмор старался привлечь монголов в христианство через лечение несложных болезней, однако к концу 1874 года так и не сумел крестить ни одного монгола.

Жизнь в Пекине

В январе 1874 года Гилмор, решив жениться, написал письмо с предложением к Эмили Прэнкард, сестре знакомой англичанки, живущей в Пекине. Несмотря на то, что Гилмор видел свою невесту лишь на фотографии и совершенно не был с нею знаком, из Лондона пришло письмо с согласием, после того, как Эмили познакомилась с родителями жениха. 8 декабря 1874 года, через неделю после её прибытия в Тяньцзинь, Гилмор женился. Первый год супружеской жизни Гилмор провёл в Пекине, изредка выезжая на крупные ярмарки, и лишь 7 апреля 1876 года вновь отправился в Гоби, сопровождаемый женой, однако вернулся всего через полгода. В Пекине Гилмор подготовил несколько рассказов о своих странствиях.

Во время голода в Сяошане, в пяти днях езды от Тяньцзиня, Гилмору удалось вовлечь несколько сотен китайцев в пение христианских песен, которые он считал легчайшим способом христианизации. Последующей зимой Гилмор нашёл в Пекине несколько домов, где зимовали монголы, и разносил и продавал им Библии, разговаривая с ними о Христе и иногда декламируя им Евангелие. Однако его слава лекаря сослужила ему дурную службу, так как монголы обращались к нему в основном по различным бытовым нуждам: «Один хочет поумнеть, другой располнеть, третий вылечиться от безумия, или от табака, или от водки, или от страсти к чаю. Большинство мужчин хочет снадобье для роста бороды, ну и почти каждый мужчина, женщина и ребёнок хочет, чтобы его кожа отбелилась настолько, чтобы быть как у иностранца».

В 1882 году Гилморы навестили родных в Англии. Здесь же Гилмор опубликовал свою книгу «Среди монголов» (англ. Among the Mongols), имевшую успех у публики, и вернулся в Пекин в конце 1883 года.

В начале 1884 года Гилмор пешком отправился в очередной поход в Монголию, во время которого сумел обратить в христианство одного давно интересовавшегося этой религией монгола. 19 сентября 1885 года в Пекине умерла Эмили Гилмор; год спустя оба их сына отбыли в Англию. В течение четырёх последующих лет Гилмор выезжал в Монголию, где занимался фельдшерством и распродажей Библий. В 1889 году Лондонское миссионерское общество отправило его в побывку на родину, где он опубликовал свою очередную книгу, «Гилмор и его мальчики» (англ. Gilmour and His Boys). По возвращении в Китай 14 мая 1890 года Гилмор получил почётный пост председателя комитета Северо-Китайского отдела общества. Умер от тифа 21 мая 1891 года.

См. также

• Протестантизм в Монголии

Примечания

• Royer Galen B. Christian Heroism in Heathen Lands. — Elgin, IL: Brethren Publishing House, 1915.

Библиография

• H. P. Beach, Princely Men in the Heavenly Kingdom (1903), pp. 77–106
• Kathleen L. Lodwick, «For God and Queen: James Gilmour Among the Mongols, 1870—1891», [Social Sciences and Missions][www.brill.nl/ssm] (Leiden: Brill), vol.21, no.1, 2008, pp. 144–172
• Richard Lovett, [books.google.com/books?vid=OCLC61649938&id=OPYTAAAAIAAJ&printsec=titlepage&dq=james+gilmour&as_brr=1 James Gilmour of Mongolia: His Diaries, Letters, and Reports] (1892)
• Richard Lovett, James Gilmour and His Boys, London:Religious Tract Society, 1894).
• Richard Lovett, [books.google.com/books?vid=OCLC04938510&id=IfYTAAAAIAAJ&pg=RA2-PR11&lpg=RA2-PR11&dq=james+gilmour&as_brr=1 More About the Mongols] (1893)
• Richard Lovett, [www.lib.utexas.edu/books/travel/2697821 Among the Mongols], London : Religious Tract Society, (1883)
• W. P. Nairne, Gilmour of the Mongols, London, Hodder and Stoughton (1924)
• Temur Temule, «Rediscovering the Mongols, James Gilmour as a Transculturator», in Gaba Bamana, ed., Christianity and Mongolia: Past and Present (Ulaanbaatar: Antoon Mostaert Center, 2006), 54-59.

Ссылки

• [www.wholesomewords.org/missions/bgilmour1.pdf Биография на @ Wholesomewords.org]
• [www.gutenberg.org/etext/31525 «Джеймс Гилмор Монгольский»], 1895, from Project Gutenberg

Отрывок, характеризующий Гилмор, Джеймс

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…