Гильом IX (герцог Аквитании)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Гильом IX Аквитанский»)
Перейти к: навигация, поиск
Гильом (Гильем) IX Трубадур
окс. Guilhem IX le Troubadour
фр. Guillaume IX le Troubadour
<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
герцог Аквитании
25 сентября 1086 — 10 февраля 1126
(под именем Гильом IX)
Предшественник: Гильом VIII
Преемник: Гильом X
граф Пуатье
25 сентября 1086 — 10 февраля 1126
(под именем Гильом VII)
Предшественник: Гильом VI
Преемник: Гильом VII
 
Рождение: 22 октября 1071(1071-10-22)
Смерть: 10 февраля 1126(1126-02-10) (54 года)
Род: Рамнульфиды
Отец: Гильом VIII
Мать: Хильдегарда Бургундская
Супруга: 1-я жена: Ирменгарда Анжуйская
2-я жена: Филиппа Тулузская
Дети: От 2-го брака: Гильом X
5 дочерей
незаконные: Раймунд, Генрих, Аделаида, Сибилла

Гильом (Гильем, Гийом, Вильгельм) IX Трубадур (окс. Guilhem IX le Troubadour de Peiteus d'Aquitaine , фр. Guillaume IX le Troubadour; 22 октября 107110 февраля 1126[1]) — граф Пуатье (Гильом VII) и герцог Аквитании, прадед Ричарда I Львиное Сердце, «первый трубадур» Прованса. Иногда его называют Франсуа Вийоном XII в.





Биография

Родился 22 октября 1071 года. Сын Гильома VIII Аквитанского и его третьей жены, Хильдегарды Бургундской. Рождение наследника стало причиной большого праздника при аквитанском дворе, но он считался незаконнорожденным из-за предыдущих разводов отца и кровного родства между родителями. Вскоре Гильом VIII совершил паломничество в Рим и добился папского утверждения своего третьего брака и легитимизации наследника.

Гильом унаследовал герцогство в возрасте пятнадцати лет после смерти отца. В 1088 году в возрасте шестнадцати лет Гильом женился на дочери Фулька IV Ирменгарде, по общему мнению, красивой и хорошо образованной женщине. Но Ирменгарда была неуравновешенной, капризной, легко переходившей от радости к унынию. Она могла после супружеской ссоры удалиться в монастырь, потом, как ни в чём ни бывало, внезапно появиться при дворе. Так как она была неспособна зачать ребёнка, Гильом отправил её к отцу в 1091 году и расторг брак.

В 1094 году Гильом женился на Филиппе, дочери граф Тулузы Гильома IV и Эммы де Мортен.

В 1095 году Гильом пригласил папу Урбана II провести Рождество при его дворе. Папа призвал его принять участие в первом крестовом походе, но Гильом был более заинтересован в использовании отсутствия участника похода Раймунда IV Тулузского, дяди Филиппы, его жены. Гильом захватил Тулузу в 1098 году, за это ему грозило отлучение от церкви. Отчасти из-за желания примириться с церковными властями, а отчасти из желания увидеть мир, он принял участие в Крестовом походе 1101 года. Для того, чтобы получить средства на это предприятие, Гильом был вынужден заложить Тулузу графу Бертрану, сыну Раймунда IV.

Гильом прибыл в Святую землю через Германию, Балканы и Константинополь в 1101 году и оставался там до следующего года. Он участвовал в основных сражениях в Анатолии и часто терпел поражения. В начале сентября 1101 года его воины попали в засаду, подстроенную султаном Иконии Кылыч-Арсланом I, были окружены и разбиты при Гераклее. Сопровождавшая их маркграфиня Ида Австрийская исчезла. Гильом едва спасся, и, согласно сообщению Ордерика Виталия, прибыл в Антиохию с шестью людьми свиты.

В 1104 году Гильом оказал поддержку бенедиктинскому аббатству Фонтевро. Основное строительство в монастыре велось в 1110—1119 годах. В 1110 году, в период малолетства Альфонса Иордана, второго кузена Филиппы, Гильом IX опять захватил земли графства Тулуза, но после десятилетней войны в 1120 году вынужден был от них отказаться.

У Гильома IX были частые стычки с дядей анжуйским графом Фульком IV Богатым или Угрюмым и его сыном Фульком V Молодым (1092—1144), родственниками первой жены.

Гильом два раза отлучался от церкви и оба раза возвращался в её лоно. Первый раз он был отлучён в 1114 году по подозрению в нарушении церковных налоговых льгот. Когда епископ Пуатье Пьер произносил анафему герцогу, тот вынул меч и с руганью пообещал убить его, если не получит отпущения грехов. Епископ, склонив голову, завершил чтение. По свидетельству современников, Гильом почти готов был нанести удар, но передумал, сказав: «Я ненавижу вас настолько, что не хочу отправлять в рай».

Во второй раз Гильом был отлучён за похищение виконтессы Амальберги (Данжеросса - Опасная) де Л’Иль-Бушар, жены своего вассала Эмери де Шательро, виконта де Шательро. Похищение было совершено при полном согласии дамы. Гильом поселил её в башне Мальбергион в своём замке в Пуатье (отсюда виконтесса получила имя Ла Мальбергион), а её портрет приказал нарисовать на своём щите.

- О Друзья, навек утратил я покой:
Как мне спеть о горе дамы, что с мольбой
Просит защитить от стражей, посланных рукою злой.

Честь и совесть не закон им – звук пустой,
Был бы стражей тех любезней пес цепной –
Ведь когда один задремлет, даму стережет другой.

Так они её неволят день-деньской:
Ступит шаг – они поднимут крик такой,
Будто праздный двор французский скачет шумною толпой.

Я хочу вам, стражи, дать совет простой
(И словам моим не внемлет лишь глухой):
Не старайтесь понапрасну, не поможет вам разбой.

Я не видел в мире дамы молодой,
Что могли б сдержать засовы со скобой.
Если путь прямой заказан, путь найдет она кривой.

Жена Гильома Филиппа прибегла к помощи папского легата, но герцог наотрез отказался расстаться с любовницей. Униженная Филиппа удалилась в 1116 году в аббатство Фонтевро, где находилась также первая жена Гильома Ирменгарда Анжуйская. 28 ноября 1118 года Филиппа скончалась в аббатстве Фонтевро.

Отношения между герцогом и его сыном Гильомом также были напряжёнными. Но маловероятно, что это был результат ссоры Гильома IX с женой из-за виконтессы, и что младший Гильом поднял восстание против отца, как утверждал Ральф де Дисето. Другие источники категорически отвергают подобное предположение. Ральф де Дисето сообщает, что восстание началось в 1113 году, когда будущему Гильому X было тринадцать лет, а связь его отца с Данжероссой ещё не началась. Отец и сын помирились после заключения в 1121 году брака между молодым Гильомом и Аенор де Шательро, дочери Данжероссы от Эмери I, виконта де Шательро.

После смерти Филиппы Ирменгарда прибыла ко двору Пуатье, заявив, что именно она является герцогиней Аквитанской. Предположительно это была месть за жестокое обращение мужа. В октябре 1119 года она обратилась к папе Каликсту II, потребовав нового отлучения для Гильома, изгнания Данжероссы из герцогского дворца и восстановления себя в правах законной жены. Папа отказался удовлетворить её притязания, однако Ирменгарда ещё несколько лет докучала Гильому.

С 1119 по 1123 год Гильом в союзе с королём Арагона Альфонсо I и племянником по сестре воевал против сарацин, отстаивая новую столицу Сарагосу. Между 1120 и 1123 годами Гильом вступил в союз с Королевством Кастилии и Леона. Аквитанские войска воевали с кастильцами за взятие Кордовы.

Гильом имел репутацию посредственного государственного деятеля. Возможно, что при таком образе жизни только протекция троюродного брата — папы Каликста II способствовала снятию второго церковного отлучения с Гильома IX.

Похоронен в соборе Монтьернёф города Пуатье.

Брак и дети

1-я жена с 1089, развод в 1090: Ирменгарда Анжуйская (1068—1 июня 1146), дочь Фулька IV, графа Анжу.

2-я жена с 1094, развод в 1115: Филиппа Тулузская (ум. 28 ноября 1117), дочь Гильома IV, графа Тулузы. Дети:

Внебрачная связь: Амальберга де Л’Иль-Бушар, жена Эмери де Шательро, виконта де Шательро. Дети:

Творчество

- Не знаю, под какой звездой
Рожден: ни добрый я, ни злой,
Ни всех любимец, ни изгой,
Но все в зачатке;
Я феей одарен ночной
В глухом распадке.

Хронологически первый из известных трубадуров, Гильом Аквитанский считается родоначальником не только провансальской, но и европейской поэзии. Жизнеописание XIII века сообщает, что: «Граф Пуатье был одним из самых куртуазных людей на свете, и одним из самых великих обманщиков дам, и был он добрым рыцарем, галантным и щедрым; и хорошо сочинял и пел…»[2].

До нас дошло одиннадцать стихотворений, написанных им на языке ок: шесть озорных «кансон», четыре куртуазных «кансоны» и стоящая особняком «покаянная песнь». Исследователи творчества Гильома Аквитанского отмечают поэтическое совершенство стихов и их яркую индивидуальность.

Напишите отзыв о статье "Гильом IX (герцог Аквитании)"

Примечания

  1. [books.google.com/books?id=RbYTW1L208kC&pg=PA865&lpg=PA865&dq=en+lemosin&source=bl&ots=dkajIjCY49&sig=os9IVERcSdqNXcKM8evPPpCXl1o&hl=oc&ei=IkadSqiwGdPj-QaA-czpAg&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=10#v=onepage&q=&f=false Robert A. Taylor, An assessment on what we know and we don’t know about the first troubadour]
  2. Цит. по: Песни трубадуров.— М.: Наука, 1979, с. 204

Литература

  • Бретон Ги История любви в истории Франции. — М., Крон-Пресс, 1993
  • Декс Пьер Семь веков романа. — М., Иност. литература, 1962
  • Жизнеописания трубадуров. М., 1993
  • Прекрасная дама. Из средневековой лирики. М., Московский рабочий, 1984
  • Песни трубадуров.— М.: Наука, 1979, с.с. 26 — 29, с.с. 204—205
  • Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М., 1974. С.38-39.
  • Федоров-Давыдов А. А. Крестовые походы. — АСТ-Москва, 2008
  • Harvey, Ruth E. The wives of the 'first troubadour', Duke William IX of Aquitaine (Journal of Medieval History), 1993

См. также

Ссылки

  • [fmg.ac/Projects/MedLands/AQUITAINE.htm#GuillaumeIXdied1127B DUKES OF AQUITAINE, COMTES de POITOU 902-1137] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 1 сентября 2009. [www.webcitation.org/5w9iDG9TN Архивировано из первоисточника 31 января 2011].
  • Елена Сизова. [www.monsalvat.globalfolio.net/rus/dominator/eleanor-aquitaine/sizova_eleanor/index013.php Алиенора де Пуату Аквитанская и её семья как создатели европейской куртуазности]. Историко-искусствоведческий портал "Монсальват". Проверено 30 июля 2010. [www.webcitation.org/619Pq9z6a Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
  • Елена Сизова [monsalvat.globalfolio.net/rus/dominator/guilliamIX-aquitaine-troubadour/sizova-aquitaine/index.php Гильем IX Трубадур де Пуатье Аквитанский — родоначальник трубадуров. Короли-поэты]

Отрывок, характеризующий Гильом IX (герцог Аквитании)

– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.