Гиммлер, Генрих

Генрих Гиммлер <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Генрих Гиммлер в 1942 году</td></tr>
Рейхсфюрер СС
6 января 1929 года — 29 апреля 1945 года
Предшественник:	Эрхард Хайден
Преемник:	Карл Ханке
Рейхсминистр внутренних дел Германии
24 августа 1943 года — 29 апреля 1945 года
Предшественник:	Вильгельм Фрик
Преемник:	Пауль Гислер
Рейхсляйтер
2 июня 1933 года — 29 апреля 1945 года
и. о. начальника РСХА
4 июня 1942 года — 30 января 1943 года
Предшественник:	Рейнхард Гейдрих
Преемник:	Эрнст Кальтенбруннер
Статс-секретарь Имперского министерства внутренних дел и шеф германской полиции
17 июня 1936 года — 24 августа 1943 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
Имперский комиссар по вопросам консолидации германского народа
7 октября 1939 года — 29 апреля 1945 года
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	должность упразднена
начальник Управления вооружений сухопутных войск
20 июля 1944 года — 29 апреля 1945 года
Предшественник:	Фридрих Фромм
Преемник:	должность упразднена
Вероисповедание:	в молодости — католицизм, позже — неоязычество
Рождение:	7 октября 1900(1900-10-07) Мюнхен, Бавария, Германская империя
Смерть:	23 мая 1945(1945-05-23) (44 года) Люнебург, Нижняя Саксония, Третий рейх
Отец:	Гебхард Гиммлер-старший
Супруга:	Маргарет фон Боден
Дети:	Гудрун (от Маргарет фон Боден), Хельге, Нанетта-Доротея (от Хедвиги «Хэзхен» Поттхаст)
Партия:	НСДАП (1925—1945) (Партийный билет № 14303)
Образование:	сельскохозяйственное отделение Высшего технического училища при Мюнхенском университете
Профессия:	агроном
Военная служба
Годы службы:	1917—1918 1933—1945
Принадлежность:	Германская империя Германская империя Третий рейх Третий рейх
Род войск:	Пехота СС
Звание:	Подпрапорщик Рейхсфюрер СС
Командовал:	Армия резерва (20.07.1944—29.04.1945) Группа армий «Верхний Рейн» (26.11.1944—24.01.1945) Группа армий «Висла» (24.01.1945—20.03.1945)
Сражения:	Вторая мировая война: Эльзасско-Лотарингская операция Кольмарская операция Восточно-Померанская операция
Автограф:
Награды:	Значок пилота и наблюдателя с бриллиантами Спортивный значок СА в бронзе Государственный спортивный значок в бронзе Золотой значок Гитлерюгенда Шеврон старого бойца

Ге́нрих Лу́йтпольд Ги́ммлер (нем. Heinrich Luitpold Himmler, 7 октября 1900 года, Мюнхен, Бавария, Германская империя — 23 мая 1945 года, Люнебург, Нижняя Саксония, Третий рейх) — один из главных политических и военных деятелей Третьего рейха. Рейхсфюрер СС (1929—1945), рейхсминистр внутренних дел Германии (1943—1945), рейхсляйтер (1933), начальник РСХА (1942—1943). Личный номер в СС — 168.

Биография

Детство и юность

Родился в консервативной римско-католической семье среднего класса. Отец — Гебхард Гиммлер, был учителем, мать — Анна Мария Гиммлер (урождённая Гейдер). Кроме него, в семье было ещё два брата — старший Гебхард и младший Эрнст. Согласно семейной легенде, братья Генриха Гиммлера были технократами, далёкими от политики, однако в 2005 году его внучатая племянница Катрин Гиммлер выпустила книгу о нём и его братьях с жёсткой критикой нацизма, где показала, что это далеко не так.

Своё имя получил в честь покровителя семьи, принца из династии Виттельсбахов Генриха, школьным учителем которого был отец Гиммлера. Принц согласился стать крёстным отцом и опекуном своего тёзки.

Имея такого знатного покровителя, Гиммлер с детства мечтал стать полководцем победоносной армии. Первоначально он хотел поступить на службу в военно-морской флот, но его не взяли из-за близорукости. Тогда он решил служить в сухопутных войсках. Чтобы Гиммлер смог пойти на службу, его отец обратился за помощью к своим высокопоставленным покровителям. Вскоре был получен положительный ответ Управления двора:

Банкирский дом «И. Н. Оберндёрфер», Сальваторштрассе, 18, уполномочен перечислить вам 1000 рейхсмарок из 5 % военного займа. Примите эту сумму в качестве дара вашему сыну Генриху от его крестного отца — скоропостижно ушедшего от нас его королевского высочества принца Генриха.

В конце 1917 года Гиммлер был зачислен в 11-й пехотный полк «Фон дер Танн». После полугодовой начальной подготовки в Регенсбурге Гиммлер проходил обучение в школе подпрапорщиков в Фрайзинге (с 15 июня по 15 сентября), затем с 15 сентября по 1 октября — на пулемётных курсах в Байройте, а через два месяца был демобилизирован. Несмотря на то, что Гиммлер не смог принять участие в боевых действиях, впоследствии он рассказывал о своих «фронтовых подвигах».

Послевоенные годы

Второй шанс поступить на службу в армию представился весной 1919 года, когда стал формироваться фрайкор для борьбы с Баварской Советской республикой. Гиммлер было записался в отряд Лаутенбахера, но и в этот раз до участия в боевых действиях дело не дошло. И тем не менее, Гиммлер 17 июня 1919 года направил в штаб 11-го пехотного полка письмо с просьбой выдать ему его документы «в связи с тем, что через несколько дней я поступаю на службу в рейхсвер». Однако идея с рейхсвером тоже не удалась. Одной из причин этого было то, что после Ноябрьской революции семья Гиммлеров потеряла всех высокопоставленных покровителей.

После неудачи с военной службой Гиммлер внял совету отца и выучился на агронома, тем более что сельское хозяйство также интересовало его: в детстве он собирал гербарий, к тому же был приверженцем фитотерапии. Уже став рейхсфюрером, Гиммлер станет широко использовать труд заключённых для выращивания лекарственных растений. Попытка начать обучение агротехнике в крупном хозяйстве под Ингольштадтом оказалась неудачной: Гиммлер заболел тифом, после чего лечащий врач настоятельно порекомендовал ему очное обучение в учебном заведении. 18 октября 1919 года Гиммлер поступил на сельскохозяйственное отделение высшего технического училища при Мюнхенском университете.

Политические взгляды Гиммлера в этот период можно охарактеризовать как региональный национализм. Он взял напрокат фрак и цилиндр, чтобы проводить в последний путь короля Людвига III, но на выборах проголосовал за общегерманскую правогосударственническую коалицию. Его антисемитизм был весьма умерен. И хотя Гиммлер и выказал удовлетворение убийством Вальтера Ратенау, но сразу же добавил, что покойный был «весьма толковым человеком». Вольфганга Халльгартена, своего бывшего одноклассника и идеологического противника, называл «вшивым еврейчиком» скорее в шутку, а Инге Барко, танцовщицу-еврейку, изгнанную из семьи за связь с немцем, считал «девушкой, достойной всяческого уважения». Он также вступил в различные общественные организации, такие как Немецкое общество разведения домашних животных, Немецкое сельскохозяйственное общество, Объединение друзей гуманитарной гимназии, стрелковое общество «Свободный путь» Старобаварский стрелковый союз, Общество ветеранов войны Мюнхенской высшей технической школы, мюнхенская секция Альпийского общества, Немецкий клуб туризма, спортивное общество «1860» г. Ландсхута, Объединение офицеров бывшего 11-го Королевского баварского пехотного полка.

16 мая 1920 года Гиммлер записался в айнвонервер и получил на складе 21-й стрелковой бригады винтовку, 50 патронов к ней, каску, 2 патронташа и мешок для сухарей старого образца. 1 декабря 1921 года Гиммлеру присвоено звание прапорщика запаса. Примерно в то же время он участвовал в подготовке бегства из тюрьмы убийцы Курта Эйснера графа Антона фон Арко ауф Валлей, которое было отменено в связи с заменой графу смертной казни на пожизненное заключение. Гиммлер записал в своём дневнике: «Что ж, как-нибудь в другой раз».

Начало политической деятельности

В январе 1922 года состоялась встреча с Эрнстом Рёмом, ставшая поворотной в биографии Гиммлера: «Там также присутствовали капитан Рём и майор Ангерер. Было очень приятно. Рём настроен по отношению к большевизму пессимистически».

5 августа 1922 года сразу после выпускных экзаменов и устройства на работу в фирму «Штикштофф-Ланд ГмбХ» в Шляйсхайме по совету Рёма вступил в Рейхсфлагге. Получив форму, он по вечерам с упоением стал заниматься военной подготовкой.

В конце августа 1923 года Гиммлер переехал из Шляйсхайма в Мюнхен. К тому времени Рейсхфлагге после внутренних раздоров была переименована в Рейхскригсфлагге. Тогда же Гиммлер вступил в НСДАП.

8 ноября 1923 года Гиммлер, как обычно, прибыл на собрание Рейхскригсфлагге в пивную «Лёвенбройкеллер». Очень скоро пришло сообщение, что Гитлер в «Бюргербройкеллере» начал Пивной путч. Собравшихся охватило всеобщее ликование. Все присягнули на имперском военном флаге, который был торжественно вручён Гиммлеру. Затем все, построившись в колонну, двинулись к «Бюргербройкеллеру», но по пути им пришлось изменить направление движения, чтобы выполнить приказ и захватить здание баварского военного министерства. Однако на следующий день дом был окружён превосходящими силами рейхсвера и баварской полиции, и нацистам пришлось капитулировать.

Через 21 год не поехавший в Мюнхен Гитлер поручит выступить вместо себя Гиммлеру на, как оказалось, последнем праздновании годовщины пивного путча 1923 года. Именно Генрих Гиммлер стал последним из руководителей Третьего рейха, завершившим 12 ноября 1944 года своим выступлением в цирке Кроне официальные празднования годовщин Пивного путча 1923 года.

После провала Пивного путча Гиммлер вступил в «Национальное освободительное движение» — одну из двух (наряду с «Великогерманским народным объединением») партий, созданную вместо разогнанной НСДАП. Его фактический руководитель Грегор Штрассер заметил организаторские способности Гиммлера и привлёк его к агитационной работе. Во время предвыборной кампании 1924 года Гиммлер на мотоцикле объездил практически всю Нижнюю Баварию, выступая с речами.

Гиммлер также пытался реализовать на практике идею «крестьянского государства» и даже нашёл людей, готовых его поддержать. Они купили для него хозяйство в Нижней Баварии, однако необходимого числа последователей собрать так и не удалось. В то же время Гиммлер смог ознакомиться с реальным положением дел в немецкой деревне, однако из увиденного он сделал своеобразные выводы. Основными причинами бедственного положения немецкого крестьянства, по его мнению, были не низкая рентабельность, связанная с кустарными методами производства, а происки «мирового еврейства». Примерно в тот же период у Гиммлера сформировались представления о славянах, как о врагах.

В 1924 году Гиммлер примкнул к ордену артаманов и, вскоре ему удалось добиться высокого положения в ордене: он стал гауфюрером Баварии, установил контакты с руководителями других региональных отделений, среди которых был Рудольф Хёсс, будущий комендант Освенцима.

Там же он встретил Рихарда Дарре, который привёл разрозненные представления Гиммлера о теории «крови и земли» в стройную систему.

В августе 1925 года вступил в Национал-социалистическую немецкую рабочую партию, воссозданную Адольфом Гитлером, и был назначен секретарём руководившего в то время пропагандой в Нижней Баварии Грегора Штрассера, который возложил на Гиммлера задачу поддержания контактов с отделениями партии на местах. Через некоторое время он был назначен управляющим делами гау Нижняя Бавария и заместителем рейхсляйтера партии по пропаганде.

Вступив в СС, Гиммлер начал проповедовать теорию «крови и земли» среди подчинённых, чем привлёк внимание партийного руководства. В 1927 году Гиммлер стал заместителем рейхсфюрера СС.

3 июля 1928 года женился на прусской аристократке Маргарет фон Боден. Против этого брака возражали родители Гиммлера: Маргарет была на 8 лет старше его и исповедовала протестантизм, в то время как Гиммлеры были католиками. Этот брак оказался неудачным из-за несовместимости характеров.

Во главе СС

6 января 1929 года по распоряжению Гитлера, Гиммлер был назначен рейхсфюрером СС. Возглавив СС, Гиммлер стал проводить в жизнь идеи, изложенные в письме к руководству НСДАП ландсфюрера Южного Ганновера Хаазе, который предлагал: «Национал-социалистический орден будущего должен ввести в кашеобразную национал-социалистическую партию организацию, способную стать инструментом в руках верховного вождя, для успешного проведения народнической политики». Это письмо впоследствии было найдено в личном архиве Гиммлера.

Гиммлер начал работу в должности рейхсфюрера СС с ужесточения кадровой политики. Новые требования, разработанные Рихардом Дарре, приходилось вводить постепенно, дабы не лишиться половины личного состава. При этом на участников Первой мировой войны введённые ограничения не распространялись. Гиммлер часами изучал с помощью лупы фотографии кандидатов в СС, пока не убеждался в их «расовой чистоте». Среди новобранцев большинство составляли бойцы фрайкоров. Благодаря принятым мерам, в течение двух лет численность СС выросла почти в 10 раз. Кроме того, престиж СС возрастал благодаря скандалам, связанным с весьма сомнительным моральным обликом руководителя СА Рёма. Попытка Гиммлера развернуть вербовочную работу среди штурмовиков вызвала конфликт с руководством СА. Гитлер добился примирения двух враждующих сторон, в конце 1930 года вывел СС из подчинения СА, а в дальнейшем обязал руководство местных органов штурмовых отрядов направлять пополнение в ряды СС. Чтобы подчеркнуть независимость от СА, Гиммлер ввёл новую чёрную форму, вместо прежней коричневой.

С 1931 года Гиммлер занимался созданием собственной секретной службы — СД, во главе которой он поставил Гейдриха.

Путь к вершинам власти

«Национальная революция» 30 января 1933 года не принесла Гиммлеру какой-либо весомой государственной должности. Путч 9 марта, когда было свергнуто правокатолическое правительство в главе с Генрихом Хельдом, возглавил генерал фон Эпп, который и стал новым имперским наместником Баварии, а Гиммлер был назначен полицай-президентом Мюнхена. Попытка наладить контакт со своим главным соперником в СС Далюге закончилась провалом: он отказался принять Гейдриха, которому вскоре пришлось покинуть Берлин из-за угрозы ареста прусским гестапо.

Тогда Гиммлер воспользовался тем фактом, что Гитлер боялся покушений, а особенный страх у него вызвали снайперы. Первой жертвой стал граф Антон фон Арко ауф Валлей, которого Гиммлер когда-то пытался освободить из тюрьмы, а теперь арестовал по обвинению в «подготовке покушения на Гитлера». Затем в газетах каждую неделю стали публиковаться сообщения о предотвращённых «терактах». До Гитлера стали доходить сведения о «плодотворной» работе Гиммлера по обеспечению его безопасности. И тогда Гитлер, не доверявший охране из солдат рейхсвера, поручил Гиммлеру сформировать из эсэсовцев команду для обеспечения безопасности. Специальное подразделение СС было создано 15 марта 1933 под названием «Führerschutzkommando» («команда защиты фюрера») под командованием Ганса Раттенхубера, в 1935 оно было переименовано в Reichssicherheitsdienst («Имперская служба безопасности»).

1 апреля Гиммлер был назначен на пост начальника политической полиции и управления Министерства внутренних дел Баварии. По приказу Гитлера он создал первый концлагерь Дахау.

Уже летом 1933 года методы работы Гиммлера вызвали пристальный интерес со стороны органов прокуратуры: было начато расследование подозрительных смертей узников Дахау. Судебно-медицинские экспертизы, проведённые осенью, показали, что по крайней мере в двух случаях смерть была насильственной. Прокуратура Мюнхена потребовала от министерства внутренних дел начать проверку в концлагере и выдвинула обвинения против его руководства. Гиммлеру удалось замять это дело. Всё ограничилось уголовным преследованием коменданта оберфюрера СС Хильмара Ваккерле, расследование по указанию Франка было приостановлено до особого распоряжения, а Гиммлер запретил пускать прокурорских работников в концлагеря. Вторая попытка была предпринята 12 июля 1934 года, но она была ещё менее успешной, так как к тому времени СС представляла собой серьёзную силу и постаралась замести все следы. Расследование было прекращено 27 сентября 1934 г. В дальнейшем Гиммлер обезопасил себя, присвоив ведущему прокурору Вальтеру Штеппу звание гауптштурмфюрера СС и пригласив его на работу в баварское гестапо. Затем Гиммлер стал распространять своё влияние за пределы Баварии. С помощью Вильгельма Фрика он брал под свой контроль политические полиции земель: в ноябре 1933 г. — Гамбурга, Любека и Мекленбург-Шверина; в январе 1934 года — Брауншвейга, Ольденбурга и Саксонии. Оставались неподконтрольными только Пруссия и Шаумбург-Липпе. Здесь интересы Гиммлера столкнулись с интересами премьер-министра Пруссии Германа Геринга, также стремившегося подчинить себе всю полицию рейха.

Ночь длинных ножей

Гейдриху пришлось приложить много усилий, чтобы Гиммлер одобрил его намерения устранить руководство СА. Гиммлер был единственным высокопоставленным нацистом, с которым Рём не находился во враждебных отношениях. Они часто бывали вместе, произносили высокопарные речи и даже обедали. Более того, СС и СА проводили совместные акции (например, убийство 3 апреля 1933 на территории Австрии отколовшегося от Рёма журналиста Георга Белла). Рём и Гиммлер были крёстными отцами первого сына Гейдриха. На последнем дне рождения Рёма 28 ноября 1933 года Гиммлер заявил, что с большой гордостью будет и впредь считать себя в числе самых преданных его соратников. Даже после скандального выступления Рёма против Гитлера 1 марта 1934 года Гиммлер пытался удержать его от необдуманных действий. Но к весне 1934 г. для Гиммлера первоочередной задачей стал союз с Герингом, без которого переход прусского гестапо под контроль СС был невозможен. Геринг, в свою очередь, увидел в Гиммлере союзника в конфликте между рейхсвером и СА. 20 апреля 1934 года Геринг назначил Гиммлера шефом прусского гестапо.

Совместно с Гейдрихом и генерал-майором фон Райхенау Гиммлер разработал план операции и приступил к его осуществлению. 22 июня он сообщил командующему территориальным округом СС «Центр» барону фон Эберштейну о подготовке штурмовиками государственного переворота, приказал связаться с командующим военным округом и привести в боевую готовность все подразделения СС, а 27 июня вызвал руководителей территориальных округов СД и приказал внимательно следить за начальствующим составом СА и докладывать обо всём подозрительном в главное управление СД.

28 июня Гиммлер позвонил Гитлеру, находящемуся в то время в Эссене на свадьбе гауляйтера Тербовена, и сообщил тревожные сведения о штурмовиках, а также передал через Пауля Кёрнера письменное донесение. 29 июня направил ещё два ложных донесения Гитлеру: первое — о планах Рёма начать вооружённое выступление в Берлине 30 июня в 16.00; второе — о бесчинствах штурмовиков в Мюнхене. Затем, находясь в Берлине, Гиммлер осуществлял непосредственное руководство расправой над неугодными новому режиму лицами.

На страже рейха

После «Ночи длинных ножей» влияние СС, СД и гестапо значительно выросло. Гиммлер начал создание с согласия Гитлера на основе лейбштандарта и подразделений политической готовности крупных вооружённых частей. 14 декабря 1934 он издал распоряжение о реорганизации подразделений политической готовности в батальоны. Поэтому ряд юристов стали продвигать идею ограничить на законодательном уровне произвол политической полиции. Так, министр юстиции Франц Гюртнер и рейхскомиссар Ганс Франк разработали проект нового уголовного кодекса, который, однако, был отвергнут Гитлером. Тем не менее, Гюртнер не успокаивался и стал собирать сведения о сокрытиях случаев смерти заключённых концлагерей. Одновременно он предложил оказывать им юридическую помощь. Это предложение было встречено Гиммлером в штыки:

Лагерное руководство, представленное порядочными людьми, не считает необходимым введение каких-либо дополнительных мер. Ваше предложение разрешить заключённым пользоваться юридической помощью, то есть адвокатами, я доложил фюреру и канцлеру 01.11.1935. Фюрер запретил привлекать адвокатов и поручил мне сообщить вам о его решении.

Стремясь подчинить себе гестапо, Фрик издал распоряжение, согласно которому «независимость гестапо от управленческих структур на местах имеет временный характер и была введена в связи со сложной политической обстановкой в стране из-за вызывавших опасения действий Рёма». Он также потребовал «тесного сотрудничества» и подотчётности местных органов гестапо перед управлениями. Эггерт Реедер в августе 1934 года сообщил Фрику, что готов принять руководство политической полицией в округе. Рудольф Дильс написал Герингу 4 ноября 1934:

Отделение политической полиции от государственного управления приведёт к осложнениям длительного порядка, которые вам, господин премьер-министр, должны быть известны. Нарушение управленческой целостности вызвано господством партии в государстве… Поэтому необходимо покончить с понятием «политическая целесообразность», поскольку оно является основой для все более растущего недоверия и недопонимания, которые только затрудняют работу государственного аппарата.

После жалобы гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха Фрик 23 сентября 1935 написал Гиммлеру:

Считаю сложившиеся ныне отношения между оберпрезидентом Восточной Пруссии и начальником тамошнего управления государственной тайной полиции недопустимыми, поскольку это влияет отрицательно на авторитет государства.

Гиммлер ответил как обычно:

Фюрер принял решение ничего не менять в управлении государственной полиции Кёнигсберга.

Подобные коллизии побудили Гиммлера и Гейдриха обратиться в министерство внутренних дел с инициативой разработать новое положение о гестапо, которое после многомесячных дискуссий было принято 10 февраля 1936. Оно закрепило существующее состояние. И хотя в параграфе 5 было указано: «Управления государственной полиции подчиняются соответствующим начальникам окружных управлений и должны выполнять их указания, сообщая им о всех проводящихся политико-полицейских мероприятиях», — начальникам управлений удавалось оказывать сопротивление только в неурегулированных вопросах, а в целом гестапо получило все полномочия.

Следующим на повестке дня был вопрос о том, как Гиммлер будет руководить объединённой полицией рейха. Фрик разработал проект, где Гиммлеру отводилась чисто номинальная роль, а реальное руководство осуществлял бы Курт Далюге. В ответ Гейдрих 9 июня 1936 потребовал от Фрика предоставления Гиммлеру министерских полномочий. Возмущённый этим Фрик отправился на приём к Гитлеру, который успокоил Фрика, сказав, что Гиммлер будет не министром, а статс-секретарём, в то же время дав понять, что вопрос о назначении Гиммлера уже решён. 17 июня 1936 года Гитлер подписал декрет, которым Гиммлер назначался верховным руководителем всех служб германской полиции, как военизированных, так и гражданских, которые переходили под его контроль. После назначения Гиммлер своим постановлением от 26 июня 1936 года провёл реорганизацию, создав два управления: полиции безопасности (нем. Sicherheitspolizei; Sipo) под руководством Гейдриха (государственная тайная и уголовная полиции) и полиции порядка (нем. Ordnungspolizei; Orpo) под руководством Далюге (обычная полиция, жандармерия и общинная полиция).

2 июля 1936 г., в день тысячелетия со дня смерти Генриха I Птицелова, Гиммлер поклялся на его могиле, что закончит дело саксов. Через год он распорядился перенести останки короля в Кведлинбургский собор. Каждый год в день смерти Генриха I в полночь Гиммлер, считавший себя его реинкарнацией, посещал его могилу.

В начале 1938 г. Гиммлер оказался в центре скандала, связанного с безосновательными обвинениями генерала фон Фрича в гомосексуальности. К тому же защитникам фон Фрича на суде удалось доказать, что Гиммлер и Гейдрих знали о том, что показания шантажиста Шмидта, на которых основывалось обвинение, были заведомо ложные. Гиммлер приказал расстрелять Шмидта, сотрудников, участвовавших в расследовании, уволил или перевёл на низшие должности, а сам позже утверждал, что тоже стал жертвой недобросовестных и некомпетентных чиновников.

После такой неудачи перед Гиммлером встал вопрос о реформировании полиции рейха. Разработка проекта реформы проходила в условиях ожесточённой дискуссии и сопротивления партаппарата. Её результатом стало создание 27 сентября 1939 г. Главного управления имперской безопасности.

«Хрустальная ночь» стала полной неожиданностью для Гиммлера. Единственное, что он смог сделать — отдать распоряжения об охране имущества евреев, защите заведений, принадлежащих неевреям, и предотвращении нападений на иностранцев. Он также стал собирать материалы о преступлениях погромщиков и заручился поддержкой Геринга в борьбе против Геббельса. Однако, Гитлер выступил в защиту последнего, и затея провалилась.

Конфликты, интриги и восточная политика

Перед нападением на Польшу были созданы пять оперативных групп, основной задачей которых была ликвидация евреев, польской правящей элиты и интеллигенции. Однако эту задачу приходилось держать в тайне от руководства вермахта. Официально айнзатцгруппы должны были поддерживать порядок в тылу наступающих войск.

Реальное предназначение айнзатцгрупп тайной оставалось недолго, и уже к 11 сентября адмирал Канарис собрал материалы для доклада Кейтелю. Тот ответил, что если вермахт не хочет заниматься грязной работой, то пусть смирится с тем, что кто-то делает её за него.

Но вскоре и Кейтелю вместе с Рундштедтом пришлось стать в оппозицию к Гиммлеру, так как последний пытался добиться для частей СС и полиции в Польше статуса оккупационных войск. Вновь назначенный командующим вермахта в Польше генерал-полковник Бласковиц, несмотря на недовольство Гитлера, также стал собирать сведения о бесчинствах СС. Собранная им информация заставила даже таких сторонников Гитлера, как генерал фон Райхенау, встать на сторону обвинителей СС. Офицеры вермахта перестали подавать руку эсэсовцам.

Между тем, это была не единственная проблема Гиммлера. Гитлера не устраивали результаты предварительного следствия, согласно которым взрыв в пивной «Бюргербройкеллер», прогремевший 8 ноября 1939 через несколько минут после его ухода, был организован Георгом Эльзером в одиночку. Он потребовал от Гиммлера во что бы то ни стало найти доказательства связей Эльзера с британскими спецслужбами, а также евреями, масонами и Отто Штрассером. Для этого в Мюнхен вылетела специальная комиссия, председателем которой был Небе, членами: Гейдрих, Мюллер и Лоббс, но и она пришла к тем же выводам, что и были ранее. Тогда Гиммлер решил лично допросить Эльзера. Вот как оберрегирунграт Бёме описывал потом сцену допроса:

Изрыгая ругательства, Гиммлер стал бить связанного Эльзера сапогами, затем приказал обработать его в соседней комнате (тот взвыл, видимо, от ударов плёткой или чего-то подобного). Когда его снова доставили к Гиммлеру, рейхсфюрер опять стал наносить ему удары сапогами и ругаться.

Однако Эльзер стоял на своём, утверждая, что действовал сам. Приглашённый в Мюнхен начальник уголовной полиции Вены, криминальрат Хубер также не нашёл ничего, что бы свидетельствовало о том, что Эльзер действовал в сговоре с кем-то. В конце концов Гиммлер и Гейдрих согласились с версией о террористе-одиночке, что дало повод Гитлеру обвинить рейхсфюрера в некомпетентности.

Проблема Бласковица решилась весной 1940, когда в связи с подготовкой к вторжению во Францию он был переведён на западные рубежи.

В мае 1940 Гиммлер разработал докладную записку «Обращение с другими народами на Востоке», подал её Гитлеру, который распорядился размножить записку всего в нескольких экземплярах. С её содержанием были ознакомлены под расписку несколько гауляйтеров, два министра, генерал-губернатор Польши, верховные руководители СС и полиции на Востоке, причём после ознакомления они были обязаны вернуть предоставленный им экземпляр.

Перед нападением на Норвегию командующий вермахтом генерал-полковник фон Браухич потребовал от Гитлера предоставить полноту оккупационной власти вермахту и не перебрасывать части СС. Гитлер сначала согласился с этим требованием, но вместе с рейхскомиссаром Йозефом Тербовеном в Норвегию прибыл представитель СС и полиции, потребовавший ввода в страну спецподразделений.

И в дальнейшем вермахт с очень большой неохотой передавал полномочия СС и полиции.

После переброски частей вермахта на запад у Гиммлера появилась полная свобода действий. У него возникла идея размещать в Польше фольксдойче, прибывающих в Третий рейх по программе переселения. Но здесь он натолкнулся на сопротивление гауляйтеров Данцига — Западной Пруссии Альберта Форстера и Восточной Пруссии Эриха Коха.Форстер, угрожая арестом, заставил сотрудников переселенческой службы прекратить резервирование жилья для репатриантов. Ему также удалось перенаправить корабль с переселенцами в Штеттин. Лишь после нескольких телефонных звонков Гиммлера он согласился разместить их, да и то временно.

Кох, в свою очередь пообещал выслать из Восточной Пруссии профессора Конрада Мейера-Хетлинга, занимавшегося землемерными работами в местах будущего компактного поселения репатриантов.

Геринг в противовес созданному Гиммлером Центральному земельному управлению образовал Службу по управлению секвестрованным имуществом на Востоке. И хотя Гиммлеру и удалось договориться о таком разделении полномочий, при котором земельные вопросы входили в его сферу компетенции, полного контроля он добиться не смог. Бывший друг Гиммлера, министр сельского хозяйства Рихард Дарре не желая конфликтовать с Герингом, подчинил ему созданную в рамках министерства организацию по освоению конфискованных польских сельских хозяйств.

Другим аспектом переселенческом политики стала массовая депортация поляков и евреев из созданных в захваченных польских землях рейхсгау на территорию генерал-губернаторства. Немцы же переселялись во встречном направлении. Также проводилось онемечивание поляков. Для этого дети из польских семей отбирались у родителей и после расового освидетельствования направлялись в детские дома или отделения «Лебенсборна» на территории рейха с последующей передачей в семьи бездетных эсэсовцев.

Проводя такую политику, Гиммлер нажил врагов среди гауляйтеров, обоснованно опасавшихся, что на подконтрольных им территориях вскоре не останется квалифицированных рабочих.

Но самым принципиальным и непримиримым врагом Гиммлера стал генерал-губернатор Ганс Франк, которому действия СС и полиции в Польше не давали возможности выполнять порученное Гитлером задание по удержанию поляков в повиновении. Несмотря на первоначальный успех, Гиммлеру не удалось сместить Франка с должности. Более того, Одило Глобочник и Фридрих Вильгельм Крюгер, руками которых Гиммлер хотел убрать Франка, были сняты с должностей в Польше.

В январе 1941 Гиммлеру ещё раз пришлось почувствовать на себе гнев Гитлера, который пообещал «выкорчевать чёрную чуму, если она не будет беспрекословно повиноваться». Причиной для этого стало самоуправство СД, которая организовала в Румынии путч «Железной гвардии».

Виктор Лутце, в свою очередь, не мог простить себе предательства Рёма и пытался всеми возможными способами отомстить СС. Так как сил СА для этого было недостаточно, он искал союзников в вермахте и НСДАП. Так, во время дела Бломберга — Фрича он пытался договориться с генералами о совместном выступлении против СС. Позже он нашёл общий язык с Франком.

Чтобы не усиливать и без того большое влияние Гиммлера, на должности руководителей гражданских администраций на оккупированных территориях назначались гауляйтеры, чиновники, представители СА, НСДАП и даже трудового фронта, но только не эсэсовцы. Комиссаром Москвы планировалось назначить обергруппенфюра СА Зигфрида Каше, чудом уцелевшего в «Ночь длинных ножей» и саботировавшего действия СС, где только можно.

Отношение Гиммлера к славянским народам как нельзя лучше характеризует его речь в Познани, произнесённая 4 октября 1943 года перед высшими иерархами СС.

Что происходит с русскими, что происходит с чехами — мне в высшей степени безразлично, всю хорошую в нашем понимании кровь, что есть у других народов, мы будем себе забирать, если понадобится, будем красть их детей и воспитывать у нас, но будут ли жить другие народы в довольстве или они будут дохнуть с голода, интересует меня лишь в том смысле, в каком для нашей культуры потребуются рабы. Остальное мне безразлично. Если при постройке противотанкового рва 10 тысяч русских женщин помрут от истощения, я проявлю интерес лишь к одному — построен ли будет для Германии противотанковый ров.

— Людмила Чёрная. Коричневые диктаторы. 1992

Окончательное решение еврейского вопроса

Накануне вторжения в СССР были сформированы четыре айнзатцгруппы для планомерного уничтожения евреев, цыган и коммунистов. К концу 1941 ими было уничтожено порядка 300 тыс. чел. Однако участие в массовых расстрелах стало негативно сказываться на психологическом состоянии личного состава айнзатцгрупп. Многие из них при первой же возможности уезжали в рейх, имели место случаи психических расстройств и самоубийств. В мире, да и в Германии росло чувство протеста и отвращения к действиям айнзатцгрупп. В таких условиях Гиммлеру приходилось лавировать, чтобы приуменьшить масштабы злодеяний.

В ответ на предложение Эриха фон Бах-Зелевского прекратить массовые расстрелы мирных жителей Гиммлер закричал:

Это приказ фюрера! Евреи — носители большевизма… Попробуйте только отдёрнуть свои пальчики от еврейского вопроса, тогда увидите, что будет с вами.

Гиммлер воодушевлял подчинённых и своим личным примером. Под Минском он присутствовал на расстреле 200 евреев. Служебное расписание рейхсфюрера сухо фиксирует в графике на пятницу 15 августа 1941 года:

До обеда. Присутствие на казни партизан и евреев недалеко от Минска. Посещение транзитного лагеря военнопленных.

По свидетельству очевидцев, один из карателей выстрелил в голову жертве, и кусочки мозга отлетели в Гиммлера. Известная фотография зафиксировала рейхсфюрера вытирающим лоб платком как раз в этот момент. В итоге ему стало нехорошо и его вырвало. Только помощь Карла Вольфа, с большим трудом удержавшего Гиммлера, позволила ему устоять на ногах.

Вскоре им было придумано оправдание карательным акциям: миф о том, что все евреи — партизаны. Это позволило проводить массовые расстрелы под предлогом борьбы с бандитами.

Находились люди, которые создавали препятствия для уничтожения евреев. Это было связано с тем, что среди них было немало высококвалифицированных рабочих, и их гибель подрывала экономику оккупированных территорий. Однако Гиммлеру удалось быстро справиться с этой проблемой.

Но в то же время Гиммлер был против произвольных издевательств служащих концлагерей над заключёнными, так как расценивал их наравне с коррупцией как наиболее серьёзные преступления. Так на вопрос председателя верховного суда СС о том, как следует квалифицировать расстрел евреев без приказа, Гиммлер ответил:

1. По политическим мотивам и в случае, если это было связано с наведением должного порядка, совершивший такое действие наказанию не подлежит.

2. Если же это происходит из корыстных целей, а также по садистским или сексуальным мотивам, то необходимо проведение судебного расследования.

Гиммлер неоднократно поручал Конраду Моргену возбуждать уголовные дела против персонала концлагерей. В примерно четверти случаев их удавалось довести до суда. Так, были приговорены к смертной казни Карл Кох и Герман Флорштедт. Но в апреле 1944 Гиммлер приказал прекратить расследования. Это было связано с тем, что нависла угроза над Рудольфом Хёссом, которого очень ценил Гиммлер.

Новые возможности и старые враги

24 августа 1943 Гиммлер был назначен министром внутренних дел. Свою деятельность он начал с реорганизации министерства. Чиновники, не позволявшие Гиммлеру чинить произвол, были заменены эсэсовцами. Наиболее важные функции были переданы СД. Гиммлер также подчинил себе полицию общественного порядка, воспользовавшись тем, что Курт Далюге по состоянию здоровья был освобождён от всех занимаемых постов. Также усилилось могущество СС и в экономической сфере.

Однако расширение сферы влияния неизбежно приводило к конфликту между СС и НСДАП.

Мартин Борман, занявший после бегства Гесса второе место в партийной иерархии и взявший на себя решения вопросов, связанных с ведением войны, начал кампанию против СС, действуя, на первый взгляд, незаметно, но весьма эффективно.

Наиболее острый конфликт вызвала деятельность Отто Олендорфа, начальника III управления РСХА, собиравшего всю информацию о положении дел в стране, в том числе и о негативных явлениях внутри НСДАП. Поэтому руководители парторганизаций, СА и трудового фронта на местах начали кампанию по борьбе с доверенными лицами СД в своих рядах, а Борман стал резко возражать против вмешательства в дела партии:

Недавно я уже обращал ваше внимание, что у многих гауляйтеров сложилось впечатление, будто бы СД видит свою главную задачу в наблюдении за политическим руководством и слежкой за работой партии. Мне представляется необходимым, чтобы вы в ближайшее же время направили всем гауляйтерам циркулярное письмо с объяснением истинного положения дел.

Гиммлер заверил Бормана в невмешательстве в партийные дела и обрушил свой гнев на Олендорфа. Постепенно суживая полномочия, он запретил летом 1944 сбор информации.

Ещё одной проблемой стало падение авторитета Гиммлера среди высшего руководства СС. Создавая новые структуры в рамках «чёрного ордена», он рисковал потерять контроль над ними, тем более, что расширение организации приводило к необходимости брать людей со стороны. Руководители СС всех уровней постоянно конфликтовали между собой.

Гиммлер ещё в 1937 году ввёл должность верховного руководителя СС и полиции (нем. Höherer SS- und Polizeiführer). Однако эта затея оказалась безуспешной: если на оккупированных территориях верховным руководителям удалось предоставить какие-то властные полномочия, то в Рейхе с ними никто не считался. Более того, несмотря на грозные приказы Гиммлера, имели место случаи прямого неповиновения.

Для контролирования деятельности подчинённых ещё 1940 Гиммлер пригласил Рихарда Корхера на должность инспектора по статистике. Корхер обнаружил в отчётности начальников главных управлений много приписок, что вызвало их недовольство. Посыпались угрозы, а некоторые (как, например, обергруппенфюрер СС Рихард Хильдебрандт, начальник Главного управления СС по делам расы и поселений) стали применять физическую силу. Поняв, что Гиммлер не сможет его защитить, Корхер уехал в Регенсбург, где создал научно-статистический институт.

В феврале 1944 Гитлер поручил Гиммлеру осуществить расформирование абвера, в результате чего вопросы военной разведки и контрразведки перешли к СС.

В поисках выхода

Начиная с осени 1942 Шелленберг по поручению Гиммлера стал искать пути для заключения сепаратного мира с западными союзниками. Основным условием на этих переговорах стала физическая ликвидация Гитлера, в крайнем случае — отстранение от власти и передача союзникам. Сторонником радикального решения стал Шелленберг, но Гиммлер не решался поднять руку на своего кумира. Тогда Вольф предложил компромиссный вариант: дать возможность Германскому Сопротивлению устранить Гитлера, после чего ликвидировать само Сопротивление.

26 августа 1943 в своём кабинете Гиммлер встретился с Попицом, который предложил Гиммлеру после устранения Гитлера от власти заключить мир с союзниками. Они договорились о новой встрече, а члены Сопротивления вступили в контакт с Даллесом.

Но в начале сентября контакты пришлось свернуть: гестапо удалось расшифровать сообщение о контактах Сопротивления с американской резидентурой в Швейцарии, которое, минуя Гиммлера, было передано непосредственно в рейхсканцелярию.

События 20 июля стали для Гиммлера неожиданностью, так как он ничего не знал о группе заговорщиков, в которую входил Штауффенберг, никогда не вызывавший у Гиммлера подозрений. Придя в себя, он обрушил на головы заговорщиков всю мощь карательной машины СС.

Но затем Гиммлер сменил гнев на милость. В октябре 1944 он решил использовать Гёрделера для установления контактов с Якобом Валленбергом и Хаимом Вейцманом с целью ведения мирных переговоров. Гёрделер выдвинул неприемлемые для Гиммлера условия, и контакты так и не были установлены.

В августе 1944 Гиммлер был назначен командующим Резервной армией и стал проводить тотальную мобилизацию. Вскоре появились «народные» дивизии и корпуса. СД отслеживало настроения в вермахте. Обыденным явлением стали импровизированные виселицы, на которых вздёргивали военнослужащих с табличками «Я — дезертир». Подчинённые Гиммлеру войска подавили Варшавское и Словацкое восстания, а также свергли в Венгрии Хорти. Гиммлеру была доверена большая честь — произнести традиционную речь в очередную годовщину Пивного путча, 8 ноября 1944 вместо Гитлера, который не мог прибыть в Мюнхен по состоянию здоровья.

В СМИ западных союзников и нейтральных стран стало общепринятым мнение, что Гиммлер по своему могуществу сравнялся с Гитлером. Однако у Гиммлера был весьма опасный соперник — Борман, в планы которого не входило усиление влияния Гиммлера. Узнав, что Эрих Кох создал в Восточной Пруссии «фольксштурм», Борман предложил распространить его идею по всей Германии. Гитлер с этим согласился, назначив Бормана руководить германским «фольксштурмом». Так были ослаблены позиции Гиммлера как командующего Резервной армией.

Следующей задачей Бормана стало сделать так, чтобы Гиммлер как можно реже появлялся в ставке Гитлера. Зная о давней мечте Гиммлера стать полководцем, Борман предложил ему, как командующему Резервной армией, организовать контрнаступление в районе Эльзаса. И пока Гиммлер в своей ставке в Шварцвальде готовился к решающему бою, ряд высших офицеров СС перешли на сторону Бормана. Среди них были представитель СС в ставке фюрера Фегелейн и начальник РСХА Кальтенбруннер. Также на сторону Бормана перешёл Геббельс. Напрасно оставшиеся верными Гиммлеру фюреры СС сообщали ему об измене. Тем более, что наступление проходило успешно: удалось прорвать «Линию Мажино» и вплотную подойти к Страсбургу, который не был оставлен войсками союзников лишь по настоянию его бургомистра. Но вскоре военное счастье отвернулось от Гиммлера, союзники перешли в наступление, и немецкие войска отошли за Рейн. Чтобы окончательно дискредитировать Гиммлера, Борман подготовил ещё одну ловушку: Гиммлеру предстояло отразить наступление Красной армии в Померании. На этот раз неудачи преследовали его с самого начала. Поэтому Гиммлер скоропостижно заболел и лёг на лечение в госпиталь Карла Гебхардта. Гудериан, с самого начала возражавший против такого назначения Гиммлера и пытавшийся направить ему в качестве помощника генерала Венка, после этого смог добиться от Гитлера назначения в штаб генералов вермахта, но не смог уговорить снять Гиммлера с должности. Тогда он по просьбе начальника штаба бригадефюрера СС Ламмердинга посетил Гиммлера в госпитале и пообещал оградить его от гнева Гитлера. Вскоре Гиммлер был смещён с должности, на которую был назначен генерал-полковник Хейнрици.

Осенью 1944 Гиммлер отдал приказ о прекращении программы «окончательного решения еврейского вопроса», надеясь, что это поможет в переговорах с западными союзниками о сепаратном мире.

19 февраля 1945 состоялась первая встреча Гиммлера с графом Фольке Бернадотом по вопросу переправки заключённых концлагерей из Скандинавии в Швецию. После этой встречи Шелленберг начал убеждать Гиммлера стать во главе Германии.

Во время следующей встречи 2 апреля он с подачи Шелленберга предложил графу стать посредником в переговорах.

Но Гиммлер всё ещё оставался верен Гитлеру. Когда он узнал, что Карл Вольф ведёт переговоры с Даллесом, Гиммлер вызвал его к себе и устроил допрос. Вольф, в свою очередь, предложил Гиммлеру и Кальтенбруннеру поехать с ним к Гитлеру. Гиммлер испугался и отказался встречаться с Гитлером. Вольф отправился в ставку фюрера, который, выслушав объяснения Вольфа, отпустил его.

Все больше и больше эсэсовцев стали отходить от Гиммлера.

Третья и последняя встреча 19 апреля с графом Бернадоттом закончилась ничем.

28 апреля Гитлеру, так и не дождавшемуся помощи со стороны Штайнера, принесли сводку радиоперехвата, согласно которой агентство «Рейтер» и Стокгольмское радио сообщали о переговорах Гиммлера с западными союзниками относительно его предложения о капитуляции Германии и полученном от них ответе, что они согласны вести переговоры, если к этому привлекут третьего партнёра — СССР. В тот же день Гитлер продиктовал в своём завещании:

Перед своей смертью исключаю бывшего рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера из партии и снимаю со всех государственных постов… Геринг и Гиммлер вели тайные переговоры с врагом без моего согласия и против моей воли, а также пытались взять в свои руки власть в государстве, чем нанесли стране и всему народу невосполнимый ущерб, не говоря уже о предательстве по отношению к моей личности…

Последние дни жизни

Оставшись без фюрера, но не без иллюзий, Гиммлер начал строить новые планы. Он уже видел себя фюрером послевоенной Германии. Но с продвижением войск союзников его претензии становились все меньше и меньше: он хотел быть канцлером при рейхспрезиденте Дёнице, затем — начальником полиции и, наконец, — премьер-министром Шлезвиг-Гольштейна. Однако Дёниц категорически отказался предоставить Гиммлеру хоть какой-нибудь пост в своём правительстве. После этого Гиммлер принял решение скрыться. Надев повязку на глаз и мундир унтер-офицера полевой жандармерии, он 20 мая направился к датской границе с чужим паспортом на имя Генриха Хицингера, незадолго до этого расстрелянного и немного похожего на Гиммлера. С собой он взял шефа III управления РСХА (СД) Отто Олендорфа, начальника своего секретариата Рудольфа Брандта, своего лечащего врача (он же — главный военный клинический врач при имперском враче СС и исполнительный президент Германского Красного Креста) Карла Гебхардта, а также адъютанта Гротмана. Им удалось переправиться через Эльбу.

21 мая 1945 у местечка Мейнштедт они были арестованы двумя бывшими советскими военнопленными Василием Губаревым и Иваном Сидоровым из состава патруля английской военной полиции и отправлены в сборный контрольный лагерь номер 031 под Люнебургом.

Комендант лагеря капитан Том Сильвестр сразу обратил внимание на троих из новоприбывших арестантов: «двое были высокорослыми, а третий — маленький, невзрачный и убого одетый мужчина». Отправив первых двух в отдельные камеры, он решил побеседовать с третьим. Неожиданно он снял повязку с глаза, надел очки и сказал: «Я — Генрих Гиммлер». Сильвестр тут же позвонил в секретную службу, откуда пришли два офицера, одним из которых был Хаим Герцог. Вечером прибыл Роберт Мёрфи — начальник секретной службы при штабе Монтгомери. Подозревая, что Гиммлер мог иметь при себе яд для самоубийства, Мерфи приказал обыскать его. При обыске была обнаружена ампула с ядом. Затем врач заметил во рту Гиммлера посторонний предмет и решил подвести его поближе к свету. Тогда Гиммлер сжал челюсти, раскусил ампулу с цианистым калием и через несколько секунд умер (смерть была констатирована в 11:04 23 мая 1945). После исследования тела, англичане захоронили останки Гиммлера в парке Люнебурга. Однако через некоторое время возникла необходимость повторного исследования тела, поскольку появились сомнения в идентичности личности Гиммлера. С этой целью тело было эксгумировано и повторно исследовано, после чего было кремировано, а пепел развеян в лесу близ Люнебурга.

Киновоплощения

• Пётр Берёзов («Секретная миссия», 1950, «Урок истории», 1956)
• Вячеслав Дугин («Щит и меч», 1968)
• Александр Бершадский («Блокада», 1972)
• Эрих Тиде («Освобождение», 1970—1972; «Сталинград», 1989)
• Николай Прокопович («Семнадцать мгновений весны», 1973; «Родины солдат», 1975; «Дума о Ковпаке», 1973—1976)
• Ульрих Нойтен («Бункер», 2004)
• Алексей Федотов («Легенда об Ольге», 2009)
• Сергей Степин (Приказано уничтожить! Операция: «Китайская шкатулка», 2009)
• Александр Мякушко («Контригра», 2011)
• Валерий Глазков («Немец», 2011)
• Геннадий Скарга («„Кедр“ пронзает небо», 2011)

Интересные факты

• Согласно служебному расписанию Гиммлера, завтрак был обычно в 9:00-9:30, обед в 14:00, а ужин в 20:00. Почти всегда во время приема пищи он встречался с сотрудниками или представителями других ведомств для переговоров.
• Генрих Гиммлер всегда носил с собою переведённое на немецкий язык издание Бхагавад-гиты — он считал её руководством по жестокости и террору и посредством её философии обосновывал Холокост.

Публикации

Прижизненные

• Bauer, wach auf! // Der Nationale Sozialist für Sachsen. 1.8. 1926.
• Der Reichstag 1930: Das sterbende System und der Nationalsozialismus // Nationalsozialistische Bibliothek — Heft 25. München: Eher, 1931.
• Heinrich I. Rede des Reichsführers-SS im Dom zu Quedlinburg am 2. Juli 1936. Berlin: Nordland-Verl. 1936.
• Die Schutzstaffel als antibolschewistische Kampforganisation. München: Eher, 1936 (переиздавалось в 1936, 1937, 1939 гг.).
• Die Schutzstaffel. Grundlagen, Aufbau und Wirtschaftsordnung des national-sozialistischen Staates. Berlin: Industrieverl. Spaeth & Linde, [1938].
• Sicherheitsfragen: Vortrag, gehalten auf der Befehlshabertagg in Bad Schachen am 14. Okt. 1943. [Berlin]: NS-Führungsstab d. Oberkommandos d. Wehrmacht, 1943.
• Die Behandlung der Kinder und Jugendlichen bei der Polizei: [RdErl. d. RFSS u Ch d Dt. Pol. v. 3.1.1944] Berlin: Kriminal-Wissenschaft u. -Praxis Verl., 1944.

Посмертные

• Reichsführer!.. Briefe an und von Himmler. Hrsg. von H. Heiber. Stuttgart: Deutsche Verlagsanstalt, 1968.
• Heinrich Himmler. Geheimreden 1933 bis 1945 und andere Ansprachen. Frankfurt am Main: Propylaen, 1974.

Литература

• Хайнц Хёне. [militera.lib.ru/research/hohne_h01/index.html Чёрный орден СС. История охранных отрядов]. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — 542 с. — 6000 экз. — ISBN 5-224-03843-X.
• [www.dinfor.ru/?p=istoriya21&news=1026 Гиммлер. Впечатления Свена Гедина]
• Гордиенко А. Н. Командиры Второй мировой войны. Т. 2., Мн., 1998. ISBN 985-437-627-3

Отрывок, характеризующий Гиммлер, Генрих

25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.
– А от чего же?
– От того чувства, которое есть во мне, в нем, – он указал на Тимохина, – в каждом солдате.
Князь Андрей взглянул на Тимохина, который испуганно и недоумевая смотрел на своего командира. В противность своей прежней сдержанной молчаливости князь Андрей казался теперь взволнованным. Он, видимо, не мог удержаться от высказывания тех мыслей, которые неожиданно приходили ему.
– Сражение выиграет тот, кто твердо решил его выиграть. Отчего мы под Аустерлицем проиграли сражение? У нас потеря была почти равная с французами, но мы сказали себе очень рано, что мы проиграли сражение, – и проиграли. А сказали мы это потому, что нам там незачем было драться: поскорее хотелось уйти с поля сражения. «Проиграли – ну так бежать!» – мы и побежали. Ежели бы до вечера мы не говорили этого, бог знает что бы было. А завтра мы этого не скажем. Ты говоришь: наша позиция, левый фланг слаб, правый фланг растянут, – продолжал он, – все это вздор, ничего этого нет. А что нам предстоит завтра? Сто миллионов самых разнообразных случайностей, которые будут решаться мгновенно тем, что побежали или побегут они или наши, что убьют того, убьют другого; а то, что делается теперь, – все это забава. Дело в том, что те, с кем ты ездил по позиции, не только не содействуют общему ходу дел, но мешают ему. Они заняты только своими маленькими интересами.
– В такую минуту? – укоризненно сказал Пьер.
– В такую минуту, – повторил князь Андрей, – для них это только такая минута, в которую можно подкопаться под врага и получить лишний крестик или ленточку. Для меня на завтра вот что: стотысячное русское и стотысячное французское войска сошлись драться, и факт в том, что эти двести тысяч дерутся, и кто будет злей драться и себя меньше жалеть, тот победит. И хочешь, я тебе скажу, что, что бы там ни было, что бы ни путали там вверху, мы выиграем сражение завтра. Завтра, что бы там ни было, мы выиграем сражение!
– Вот, ваше сиятельство, правда, правда истинная, – проговорил Тимохин. – Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку, пить: не такой день, говорят. – Все помолчали.
Офицеры поднялись. Князь Андрей вышел с ними за сарай, отдавая последние приказания адъютанту. Когда офицеры ушли, Пьер подошел к князю Андрею и только что хотел начать разговор, как по дороге недалеко от сарая застучали копыта трех лошадей, и, взглянув по этому направлению, князь Андрей узнал Вольцогена с Клаузевицем, сопутствуемых казаком. Они близко проехали, продолжая разговаривать, и Пьер с Андреем невольно услыхали следующие фразы:
– Der Krieg muss im Raum verlegt werden. Der Ansicht kann ich nicht genug Preis geben, [Война должна быть перенесена в пространство. Это воззрение я не могу достаточно восхвалить (нем.) ] – говорил один.
– O ja, – сказал другой голос, – da der Zweck ist nur den Feind zu schwachen, so kann man gewiss nicht den Verlust der Privatpersonen in Achtung nehmen. [О да, так как цель состоит в том, чтобы ослабить неприятеля, то нельзя принимать во внимание потери частных лиц (нем.) ]
– O ja, [О да (нем.) ] – подтвердил первый голос.
– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.