Гимназия

Гимна́зия (польск. gimnazjum, нем. Gymnasium — помещение для гимнастических упражнений, спортзал; через лат.  gymnasium от др.-греч. γυμνάζω) — государственное учебное заведение, термин также употреблялся в значении «место для упражнений». В первом значении гимназия встречается в древних городах Греции, Египта, Сирии и остальных государств Малой Азии, в которых распространилась Греческая, Римская империя (также см. Гимнастика). Понятие «Гимнастика» до 1912 года включало любые физические упражнения. В гимназии изучали фехтование, кулачный бой, верховую охоту, гигиену, танцы, музыку, риторику, математику. С XVI века гимназии как средние школы для мальчиков стали возникать в Германии, Австро-Венгрии, Голландии и других странах Европы. Содержание образования в них сводилось преимущественно к изучению древних языков и античной литературы.

В древнегреческой, а потом в древнеримской империи характер обучения в гимназиях постоянно менялся. Культура тех времён превозносила физическое образование над общим. Аристотель писал о необходимом бесплатном физическом образовании, обязательном физическом образовании девушек, издал множество общеобразовательных учебников, по которым обучали до середины XVIII в. Его учитель Платон обращал внимание правительства на гармоничное развитие, в котором большая часть образования должна состоять из общих наук, оставляя физической культуре менее половины времени. Гимназии существовали двух типов — Александрийская и Спартанская, в первой преобладало общеобразовательное обучение граждан, и в гимназиях второго типа преобладало физическое воспитание и военное дело даже для девушек.

В гимназиях вели свои беседы философы, риторы, учёные и др. В каждом греческом городе была одна или несколько гимназий. Наиболее известные из них: Дромос в Спарте; три афинские гимназии: Академия, Ликейон (где учили Платон, Аристотель и Киносарг); Кранейон в Коринфе; гимназии в Неаполе, Таренте, Региуме, Эфесе, Нике и других городах.

Государственное образование древнего Рима сосредотачивалось на физической подготовке, обучение могли получать и страны, включённые в состав Римской республики.

Развитие христианства отрицало языческую культуру древней Греции, отрицало физическое развитие. Папа римский Феодосий I и Феодосий II (394 году), разрушали достояние человечества древности, строя новую культуру. Однако физическое развитие людей всех времён до XX века было основным, так как влияло на здоровье, армию. Рядовым гражданам, а также завоёванным странам заниматься физической культурой было запрещено.

Общий обзор истории гимназий

Гимназия, как средне-учебное заведение, ведет своё начало с XVI века. В Средние века название гимназии было также известно, особенно с XII в., со времени образования университетов, но оно, в воспоминание о греческих философских гимназиях, присваивалось университетам, которые назывались также academia и Archigymnasium (в Риме). Средне-образовательными заведениями до XVI века, из которых образовались гимназии, были школы (scholae) — монастырские, орденские и домовые, устроенные по образцу древнеримских школ. Предметами преподавания в них были artes liberales: грамматика, риторика, арифметика, геометрия, музыка и астрономия, и три собственно философских (в древнем смысле этого слова) предмета — логика, физика и этика. Из них грамматика, логика (диалектика) и риторика составляли trivium — школу, которую необходимо было пройти всякому образованному, по тогдашнему времени, человеку. Остальные предметы составляли quadrivium, вторую ступень школьного образования, после которой следовало обыкновенно специально-богословское. Обучение в них начиналось с латинской грамматики (обыкновенно изложенной стихами) и велось почти все время на латинском языке. Из латинских писателей читались большей частью не авторы золотого века, а отцы церкви и позднейшие компиляторы. Метод обучения был формальный, механический. Наряду с этими школами с начала XIII века стали возникать городские школы (преимущественно в Германии и Италии), из которых некоторые впоследствии также преобразовались в гимназии. Всю сумму преподаваемых в них наук составлял, в большинстве случаев, trivium и главным предметом был латинский язык.

Гимназии в XVI—XIX веках

С эпохою Возрождения и особенно Реформации проникает в школьную образованность новое направление — классическое, скоро вытеснившее средневековое, схоластическое. Под влиянием его возник целый ряд новых гуманистических школ, известных под общим именем латинских школ; они назывались также лицеями, гимназиями, учёными школами, педагогиумами и пр. Первая такая латинская школа возникла в Лондоне в 1510 году; в Германии первая попытка построения новой системы гимназического образования принадлежит Меланхтону, основавшему гимназию в Нюрнберге, в 1526 году Её курс охватывал все начальные предметы, до риторики включительно. Рядом с латинским языком в старших классах преподавался и греческий. Продолжателями дела Меланхтона были Камерарий, М. Неандер, Троцендорф и Штурм, которые требовали от новой школы «приучения юношеского духа к соразмерности, стройности, гармонии и логике мысли». Неандер дошёл даже до мысли о введении в гимназический курс естествознания; он говорил, что «соединение языкознания с естественными науками есть залог к всестороннему развитию человеческого духа». Очень скоро, уже в конце XVI века, эти школы стали господствующими по всей Западной Европе. Охватывая все тогдашнее среднее образование, они служили почти исключительно подготовительными заведениями для предназначавших себя к университетским занятиям. Несмотря на это, в течение XVI и XVII веков, гимназии сохраняли много общих черт со средневековыми школами; закон Божий и латинский яз. были в них главными предметами; из математики и греческого языка проходились основы, и метод обучения по-прежнему был чисто формальный.

Наряду с гимназиями, начиная со второй половины XVI в., действовали и иезуитские коллегии, в которых гимназии соответствовали собственно три низших класса — так называемые inferiora studia. Эти inferiora st. состояли из пяти классов:

• 1) infima grammatica,
• 2) media grammatica,
• 3) suprema gramm., или syntaxis,
• 4) humanitas и
• 5) rhetorica;

В них, как и в гимназии, начинали с латинской грамматики и кончали риторикой. «Не знание», говорилось в уставе Аквавивы, «а упражнение в разговоре и письме составляет цель изучения грамматики».

Введение в гимназический курс языков немецкого и французского (во второй половине XVII в.) было как бы началом реформы гимназий, совершившейся в XVIII в. В преподавание были включены математические и естественные науки. Гимназии были изъяты из влияния духовенства и переданы в заведование государства. В во второй половине XVIII в. гимназии освободились от одностороннего грамматического направления в изучении древних языков, благодаря трудам Ф. А. Вольфа, и стали школами свободного, общечеловеческого образования. В то же время гимназии сделались учебными заведениями, по преимуществу подготовляющими к университету, а со времени введения в действие в Пруссии правил об аттестате зрелости (1788) они получили исключительное на это право. Но гимназии XVIII века страдали от многопредметности в от недостатка сносных учителей. Учительские места получались обыкновенно по рекомендации (как и в XVI и XVII вв.) или, в крайнем случае, по экзамену из богословия или философии. Первый экзамен специально на учителя гимназии был установлен в начале XIX в. (1810) и вводился весьма постепенно, например, в Австрии только в 1848 г. Все эти недостатки были устранены в германских гимназиях в первой половине XIX века. Тогда же, под влиянием научных трудов учеников Вольфа (Бека, К. Мюллера, Негельсбаха и др.) и политического и социального возрождения Германии окончательно выработались действующие теперь основные начала гимназического образования. «Гимназия», говорит Шрадер, «есть школа для той части народа, которая, с помощью знания законов человечества, хочет стать в ряды передовых людей, руководящих государственным развитием, или посредством разумения законов природы способствовать совершенствованию практической жизни». Главнейшие средства для достижения этой цели современная гимназия черпает в древних языках и математике. Из древних языков господствует латинский, начинаемый обыкновенно с первого класса (греческий — с III) и имеющий большее число уроков в каждом классе. По настоянию Гумбольдта, Нибура и Бёка, учащиеся должны были бы сосредоточиться на изучении лишь нескольких, самых красивых античных текстов. Из математических наук преподаются обыкновенно арифметика, алгебра, геометрия и тригонометрия; в курс некоторых западноевропейских гимназий вошло и естествознание (ботаника, зоология и минералогия). Затем в современной гимназии значительное место отводится отечественному языку и литературе. Отечественный язык, древние языки, математика и закон Божий считаются главными предметами. Второстепенные предметы: новые языки, история и география, в особенности отечественные, чистописание, рисование и гимнастика.

Частный обзор истории гимназий

К началу XX века гимназии существовали в Австро-Венгрии, Пруссии, Сербии, Болгарии и России. Во Франции им соответствовали Lycées и Collèges, в Англии — Grammar-Schools, Grammar-Colleges и High Schools, в Соединённых Штатах — Grammar-Schools и High Schools, в Бельгии — Athénées, в Испании — Institutes и colegios, в Италии — licei (итальянские ginnasi имеют характер прогимназий), в Швейцарии — кантональные школы (Cantonschulen), в Скандинавских государствах — «учёные школы».

Гимназии в Австрии

В течение XVII и первой половины XVIII в. все гимназическое образование в Австрии находилось в руках иезуитов. Гимназий, основываемых другими духовными орденами и обществами, было очень мало, да и в тех держались большей частью иезуитских порядков. Первая попытка вступить в борьбу с педагогической системой иезуитов относится к последним годам царствования Карла VI († 1740), когда за всеми гимназиями был установлен правительственный надзор. При Марии-Терезии гимназии были даже изъяты из ведения церкви и получили в 1753 году новый учебный план. Вместе с тем гимназии были лишены давнишнего их начала — всесословности, и сделаны доступными только для дворян. В 1774 последовали новые реформы: расширены программы математики, естественной истории, всеобщей истории (частью на счёт латинского языка); доступ в гимназии вновь открыт всем сословиям; установлен строгий контроль в выборе учителей и т. д. Но вскоре произошло возвращение к прежнему уставу, а по смерти Иосифа II в 1790 году вернулось и влияние духовенства, которое сильно сказалось на новом уставе гимназий 1819 года. В 1849 году был издан новый устав, увеличивавший число классов до восьми, расширявший, за счёт латинского языка, преподавание истории, географии, отечественного языка, вводивший снова естественную историю (исключенную уставом 1819 г.) и систему прусских аттестатов зрелости. Наконец, 26 мая 1884 г. были утверждены новые учебные планы. Все гимназии объявлены или правительственными, или частными; каждая гимназия делится на Untergynmasium (первые четыре класса) и Obergymnasium (старшие четыре класса). Обязательными предметами считаются: закон Божий, языки латинский, греческий и отечественный, география и история, математика, физика, естественная история и философская пропедевтика. Необязательные предметы — новые языки, каллиграфия, рисование, пение, стенография и гимнастика.

Недельное распределение уроков по плану 1884 г.:

Предметы	Классы								Всего
	I	II	III	IV	V	VI	VII	VIII
Закон Божий	2	2	2	2	2	2	2	2	16
Латинский язык	8	8	6	6	6	6	5	5	50
Греческий язык	—	—	5	4	5	5	4	5	28
Отечественный язык	4	4	3	3	3	3	3	3	26
География и история	3	4	8	4	3	4	3	3	27
Математика	3	3	3 (1-е пол.)	3	4	3	3	2	24
Естественная история	2	2	2 (2-е пол.)	—	2	2	—	—	10
Физика	—	—	2	3	—	—	3	3	11
Философская пропедевтика	—	—	—	—	—	—	2	2	4
Итого	22	23	24	25	25	25	25	25	194

В славянских провинциях Австрии до 1860 г. строго держались общих учебных планов, совершенно исключавших туземные языки. С того времени славянские языки заняли в некоторых гимназиях не только равное место с немецким, но даже первенствующее и стали языком преподавания. То же самое следует сказать и об итальянском языке, там где на нём говорит большинство населения. Учебное время в австрийских гимназиях с 16 сентября по 16 июля. Число праздников, кроме воскресных дней, колеблется между 24 и 27 днями. Ученики поступают в I класс не моложе 9 лет. Число их в каждом классе не должно превышать 50. В полной гимназии директор, получающий 1400 гульденов, 11 учителей (профессоров, ординарных и действительных), с 1000 гульденами годового содержания, а в Вене — 1200 (число уроков для каждого учителя от 20 до 24), и 5—6 помощников учителей, с 500 гульденами жалованья. В 1885 году в Австрии было 139 гимназий, с 2781 учащими и 43775 учениками. Были ещё реальные гимназии (см. Реальные училища). См. также Holder, «Oesterreichische Volksund Mittelschulen in der Periode 1867—77» (В., 1878).

Гимназии в Венгрии, Сербии, Болгарии

Гимназии в Венгрии возникли в нынешнем столетии и несколько отличаются от австрийских. По уставу 1879 года различаются гимназии правительственные, общинные, частные и принадлежащие католическому духовенству. Рядом с венгерским языком (30 уроков) изучается немецкий (19 уроков). Число уроков древних языков меньше на 11 и закона Божия на 5. Разница ещё в том, что рисование и гимнастика здесь обязательные предметы. В 1881 году было 151 гимназий, с 2356 учащими и 35803 учениками. Учебный год с 1 сентября по 1 июня. Ср. Schwicker, «Die Ungarische Gymnasien» (1881).

В Сербии в начале XX века существвовали 2 полные и 9 неполных гимназий, в Болгарии — 2 гимназии. Устройство их было сходно с австрийским.

Гимназии в Пруссии

Первые гимназии стали открываться при Фридрихе I († 1713); но в XVIII столетии их было очень мало, и они почти ничем не отличались от других среднеучебных заведений. В 1788 году состоялось королевское распоряжение об устройстве экзаменов зрелости; в университеты стали допускаться только выдержавшие этот экзамен в особой комиссии, благодаря чему увеличилось число гимназий и учеников в них. Последующие распоряжения 1820 и 1834 годов закрыли доступ не выдержавшим экзамена зрелости и на государственную службу. После передачи гимназий в ведение светской власти они были подчинены, с 1787 года, высшему училищному совету (Oberschulcollegium), а с 1808 года — особому департаменту народного просвещения в министерстве внутренних дел. В 1825 году образовались провинциальные школьные коллегии, в состав которых входили обыкновенно филологи, вместо прежних членов духовных консисторий. Устав 1816 года, разделивший гимназии на 6 классов, в которых три последних были двухгодичными, определял основой гимназического образования древние языки и математику и давал больший, против прежнего, простор для других предметов, составляющих основу реальных школ. Обязательными предметами были признаны: закон Божий — 18 уроков; языки: латинский — 68 уроков, греческий — 43 уроков (начиная с IV кл.) и немецкий — 40; математика — 54; естественная история — 18 уроков; ист. и география — 27 уроков; рисов. — 6 уроков (в первых трёх классах) и чистописание — 3 (в одном младшем). Необязательными были еврейский язык, пение и гимнастика. В 1837 году были изданы новые учебные планы, которые, за счёт уроков математики, немецкого языка и естественной истории, увеличили число уроков по латинскому языку (до 86), ввели французский язык (в трёх старших классах, всего 6 уроков) и философскую пропедевтику (6 ур.). Планы 1856 года ещё более увеличили роль древних языков и остальные предметы ограничили только самым необходимым. Так, уроков по естественной ист. было оставлено только 8. В то же время было уменьшено число недельных уроков по классам: в VI — 28 ур., а в остальных — по 30, тогда как раньше, кроме II и I кл., их было по 32. Нынешние учебные планы утверждены в 1882 году. Хотя они сохраняют преобладание за древними языками, но сделаны уступки в пользу естественных наук, математики и французского языка. Экзамены трёх родов: семестриальные, переходные и выпускные. Раздачи наград и конкурса нет. Учителя — Professor и Oberlehrer (в высших классах) и ordentliche Lehrer. Число уроков у директора от 12 до 16, у Oberl. — 20—22, у ord. L. — 22—24. Жалованье учителя около 3000—4200 марок, директора — около 6000 марок.

В некоторых гимназиях существуют в высших классах отделения: 1) для словесности (Humanisten) и 2) для наук (Realisten), с общим преподаванием некоторых предметов.

Прогимназии:

• 1) четырёхклассные (VI, V, IV и III а)
• 2) шестиклассовые (VI, V, IV, III a, III b и II a) и
• 3) семиклассные, без одного только первого класса.

Недельное распределение уроков по плану 1882 года:

Предметы	Классы									Всего
	VI	V	IV	IIIa	IIIb	IIa	IIb	Ia	Ib
Закон Божий	3	2	2	2	2	2	2	2	2	19
Немецкий язык	3	2	2	2	2	2	2	3	3	21
Латинский язык	9	9	9	9	9	8	8	8	8	77
Греческий язык	—	—	—	7	7	7	7	6	6	28
Французский язык	—	4	5	2	2	2	2	2	2	21
История и география	3	3	4	3	3	3	3	3	3	28
Математика	4	4	4	3	3	4	4	4	4	34
Естественная история	2	2	2	2	2	—	—	—	—	10
Физика	—	—	—	—	—	2	2	2	2	8
Чистописание	2	2	2	—	—	—	—	—	—	6
Итого	28	30	30	30	30	30	30	30	30	268

В 1859 году рядом с гимназиями возникли реальные училища I разряда, с одним латинским языком; окончившим в них курс доступ в университет был закрыт до 1870 года, когда им разрешено было поступать на факультеты естественный и математический. В 1882 году эти училища названы реальными гимназиями (см. Реальные училища). К 1 января 1892 года гимназий в Пруссии — 270, прогимназий — 45. Учащихся в гимназиях — 75529, в прогимназиях — 4922. В других германских государствах почти всюду господствует прусская система гимназий.

Несколько иной характер носят гимназии вюртембергские состоящие из 10 классов, причём I класс соответствует нашему приготовительному. В 1890 году для этих гимназий изданы новые планы, внесшие следующие особенности: 1) латинский язык начинается не с I кл., а со II, и имеет всего 82 урока, менее против прежней программы на 20 ур.; 2) греческий язык начинается с V кл., всего 40 ур. (вм. 42); 3) отечественный язык — 28 ур. (вм. 26); 4) французский — 18 (вм. 10); 5) математика — 39 (вм. 27); 6) естественная история — 16 (вм. 10). Всего Г. классических в остальных германских государствах, кроме Пруссии — 158, прогимназий класс. — 12.

Гимназии в Италии

Гимназии (ginnasi) в Италии по последнему уставу 1876 года, похожи на русские прогимназии и готовят к поступлению в лицеи, откуда переходят уже в университет. Гимназии состоят из 5 классов, а лицеи из 3. Предметы обучения в гимназии — языки: итальянский, латинский и греческий, математика, история, география и краткие сведения из греческих и римских древностей. Все эти предметы продолжаются и в лицеях, где прибавляются физика и химия, естественная история и философия.

Недельное распределение уроков:

Учебный год продолжается от 15 октября до 15 августа. Учителя называются. titolari и reggenti (с жалованьем в 2000—1600 фр.); во главе гимназии и лицея — директор, с жалованьем от 2000 до 2600 фр. По статистике 1889 года, гимназий было 735, лицеев — 326, учащихся в них — 58000.

Гимназии в России

Гимназии в XVIII веке

2 мая 1703 года — лютеранский пастор Эрнст Глюк основал первую в России гимназию (в Москве). Физическая подготовка введена Петром I как учебный предмет в виде: фехтование, верховая езда, гребля, парусное дело, стрельба из пистолета, танцы и игры.

Старейшей русской гимназией была Академическая, основанная в 1726 году. Первый её инспектор Готлиб Байер разделил её на два отдела: немецкую школу, или приготовительную, подразделенную на три класса, и латинскую, состоявшую из двух классов. Он же написал и положение о ней («Gegenwärtige Einrichtung des Gymnasiums», 1731). В 1733 году для неё был составлен Фишером устав, поднимавший её до значения гуманистической германской школы и вводивший в её курс, кроме латинского языка, греческий язык, чтение римских поэтов, правила ораторского искусства и логику. Так как число учащихся в ней постоянно уменьшалось, то были допущены в гимназию дети среднего сословия и даже солдатские, которые потом составляли главный контингент учащихся в гимназии. Для увеличения числа учеников были учреждены в 1735 году стипендии; несмотря на это, в 1737 г. было только 18 учеников. Штат 1747 года определяет более подробно число учителей и их обязанности, обязывает всех учителей преподавать на русском языке, что, впрочем, оказалось невозможным, и освобождает учащихся от платы. Трудно было отыскать порядочных учителей; прибегали к помощи недоучившихся студентов или случайно заехавших иностранцев, благодаря которым вводились и новые предметы, как, например, итальянский язык, преподававшийся до конца столетия, и фортификация (1751—55). Граф Разумовский поручил управление Гимназией М. В. Ломоносову (1758), который завел в ней пансион на 40 казеннокоштных воспитанников и устроил низшие русские классы. Затем, чтобы иметь воспитанников в гимназии, устроили при ней отделение для малолетних (1765), вверив его особой надзирательнице. При инспекторе Бакмейстере (1768—1777) заведено было в старшем классе университетское преподавание, на латинском или немецком языке, основ математики и естественных наук. При княгине Дашковой был куплен для гимназии особый дом и улучшено содержание казеннокоштных воспитанников. В 1805 году гимназия была закрыта. Причины неудовлетворительности состояния гимназии заключались в недостатке учителей, многочисленности гимназического начальства (ректор, инспектор, конректор, главный инспектор, а иногда два ректора и два инспектора) и отсутствии подробного устава.

Второй по времени русской гимназией была гимназия, основанная в 1755 г. при Московском университете, под именем Университетской или также Академической. Целью её было подготовлять к слушанию университетских лекций. По составу учащихся она делилась на два отделения: одно для разночинцев, другое для дворян. Курс обучения дворян включал «экзерциции воинские, ежели иметь будет учеников», фехтование и танцы, в остальном курс был одинаков в обоих отделениях. Каждое из них подразделялось на 4 школы, которые, в свою очередь, делились на классы. В первой (российской) были следующие классы: 1) грамматика, 2) стихотворство и 3) красноречие; во второй (латинской) — 1) грамматика и 2) синтаксис латинского языка; в третьей (научной) — 1) арифметика, 2) геометрия и география и 3) философия, и в четвёртой — языки европейские и греческий (для желающих — восточные). Во главе Гимназии стоял инспектор — один из профессоров университета. Преподавателями её были, большей частью, студенты университета. По штату ежегодный расход гимназии определен в 6250 р., но на самом деле университет тратил на неё более 35000. Учащиеся делились на казеннокоштных, пансионеров (с платой в 150 р.), сверхкомплектных и приходящих. Число всех учащихся в начале XIX века доходило до 900. В 1812 году гимназия погорела и с тех пор не возобновлялась. Несмотря на недостаточность и неспособность многих учителей, отсутствие сносных учебников и точных программ, гимназия за своё полувековое существование немало подготовила будущих университетских деятелей и дала России образованных, по своему времени, людей.

В 1758 г., по образцу московской, была основана гимназия в Казани, которая существует и теперь под именем 1-й казанской гимназии. Ввиду соседства Казани с инородцами, в Казанской гимназии, в течение всего XVIII в., было обращено особенное внимание на преподавание восточных языков: татарского, калмыцкого и др. Число учеников колебалось между 60—150. Содержание гимназии обходилось средним числом около 3000 р. В 1765 году она была преобразована по плану фон Каница. До 1786 г. находилась в ведении Московского университета, а с этого года — местного Приказа общественного призрения. В 1788 г., с открытием в Казани главного народного училища, гимназия, за неимением средств, была закрыта, а в 1798 г. возобновлена, по новому уставу, возлагавшему на неё цель «образования молодых людей для воинской службы, а не для учёного состояния». Сообразно этой цели установлены и учебные предметы: фехтование, танцы и музыка, катехизис, логика, практическая философия, история, география, математика, механика, гражданская архитектура, фортификация, артиллерия, тактика, физика, химия, гидравлика, натуральная философия, земледелие, законоведение, языки — русский, славянский, латинский, немецкий и татарский. В 1804 году гимназия была преобразована по общему для гимназий уставу и подчинена министерство народного просвещения. Кроме этих гимназий существовало ещё в XVIII столетии гимназическое отделение в Кадетском корпусе, для подготовления дворян к гражданской службе (см. Кадетский корпус).

Гимназии в XIX веке. I период (1803—1828)

В начале XIX века было образовано Министерство народного просвещения, возникли учебные округа и стали открываться гимназии по всей России.

24 января (5 февраля) 1803 года Александр I утвердил «предварительные правила народного просвещения», по которым гимназии или губернские училища, образованные из главных народных училищ, открывались в каждом губернском городе и вверялись управлению губернского директора училищ. 5 ноября 1804 года вышел «Устав учебных заведений», подведомственных университетам и попечителям округов. Он объявил гимназии всесословными учебными заведениями, подразделёнными на 4 годичных курса. Цель их учреждения в «Уставе» определялась так:

1. приготовить к слушанию университетских наук;
2. преподать сведения, необходимые для благовоспитанного человека и
3. приготовить желающих к учительскому званию в уездных, приходских и других низших училищах.

Согласно этим целям, план обучения в гимназии включал в себе начальные основания всех наук. В гимназиях физическое воспитание стало необязательным предметом. План этот, составленный Фусом по образцу французских лицеев, был следующий:

• А. Математика — один старший учитель, 18 ур. (I кл. — алгебра, геометрия и плоская тригонометрия; II кл. — окончание чистой математики и начало прикладной, и III кл. — прикладная матем. и опытная физика).
• Б. История, география и статистика — один старший учитель, 18 ур. (I кл. — древняя история и география, мифология и древности; II кл. — история и география новые и в частности история и география отечественные; III кл. — общая статистика и IV кл. — статистика Российской империи).
• В. Философия, изящные науки и политическая экономия — один старший учитель, 20 ур. (I кл. — логика и всеобщая грамматика, II кл. — психология и нравоучение; III кл. — эстетика и риторика, и IV кл. — право естественное, право народное и политическая экономия).
• Г. Естественная история, технология и коммерческие науки — один старший учитель, 16 ур. (I кл. — естественная история, приноровленная к сельскому и лесному хозяйству, и I кл. — естественная история в более широких размерах, технология и наука о торговле)
• Е. Язык немецкий — по 16 ур. во всех 4-х кл. (I кл. — грамматика, II кл. — переводы с языков, III кл. — объяснение прозаических писателей и переводы на отечественный яз. и IV кл. — чтение поэтов и стихотворство).
• Ж. Рисование — 4 ур. Обязательных уроков в каждом классе было 32.
• Г также обязательно «иметь учителей танцования, музыки », и «с позволения высшего начальства умножить число учебных предметов и учителей».

Из сравнения курса гимназий с курсом главных народных училищ оказывается, что в первых усилено преподавание чистой и прикладной математики, физики и естественных наук, введены вновь статистика, философия, изящные и политические науки, но исключены гражданская архитектура, закон Божий и русский язык. Два последних предмета преподавались в уездных училищах, из которых поступали в гимназии.

Учителя делились на старших и младших. Директор гимназии должен быть «сведущ в науках, деятелен и благонамерен». Его роль — наблюдательная, как за учениками, так и за учителями.

В виленском учебном округе гимназии, по уставу 18 мая 1803 г., состояли из 6 классов и имели 6 (вместо 4-х) старших учителей: 1) физических знаний, 2) математики, 3) нравственных наук, 4) словесности и латинского языка, 5 и 6) для первых двух классов по одному учителю лат. и польской грамматики, основ арифметики, географии и нравоучения; кроме них — 4 младших учителя: рисования, российского, французского и немецкого языков, в следующем году прибавлен 7-й старший учитель.

Жалованье директора — от 1000 до 1000 рублей; учителя наук — 550—750, учителя языков — 400 и учителя рисования — 300 руб. Расход гимназии (5650-6650 руб.) пополнялся из средств приказов общественного призрения и взносов из казны.

После организации гимназий и их основания существенным был вопрос об «учебных пособиях». Для составления списка учебных пособий в 1803 году при главном правлении училищ был учрежден комитет, самыми деятельными членами которого были Фус, Румовский и Озерецковский. В марте 1805 года были одобрены и опубликованы в газетах программы гимназий, с поименованием книг, удобных для перевода на русский язык (15 книг предполагалось перевести с немецкого), и также таких, которые следовало вновь составить, в этой же публикации вызывались желающие заняться такой работой.

Руководства по политическим наукам, русской статистике и зоологии были обещаны русскими учёными. Но как переводы, так и оригинальные труды поступали медленно (по некоторым предметам их не было и в 1814 году). С 1805 года стали открываться при гимназиях пансионы для дворянских детей; сами гимназии были доступны для всех сословий.

В 1811 году Санкт-Петербургская гимназия подверглась изменению по плану графа С. С. Уварова, ограничившего цель гимназии приготовлением к слушанию университетских курсов. Граф Уваров находил несовместными между собой и даже вредными для воспитанников многие предметы гимназического курса. Он ввёл в программу закон Божий и отечественный язык, а классические языки ставил «одним из главных способов образования». Согласно этому плану делались изменения в программах и других гимназий, главным образом по введению греческого языка и исключению права естественного и народного, политической экономии, мифологии и др. Гимназии времен Александра I далеко не удовлетворяли своей цели, вследствие многопредметности курса, недостатка в учебниках, плохого состава преподавателей, неудобства подчинения по хозяйственной части университетам и других причин.

II период (1828—1849)

Организованный в 1826 году «Комитет устройства учебных заведений» выработал новый устав для гимназий, утверждённый 8 декабря 1828 года. Удерживая для гимназий двоякую цель:

1. приготовить к слушанию университетских лекций и
2. «доставить способы приличного воспитания»,

он вводил изменения в самой системе гимназий, в управлении их, в распределении уроков и т. п. Гимназия состояла из семи классов; из них первые три имели во всех гимназиях одни и те же предметы и одинаковое распределение их, а начиная с 4-го класса гимназии разделялись на классические гимназии (изучали один или несколько древних языков) и реальные гимназии (без изучения древних языков). Во главе гимназии стоял по-прежнему директор; но теперь в помощь к нему назначается инспектор, избираемый из старших учителей, для наблюдения за порядком в классах и ведения хозяйства в пансионах. Учреждается также звание почётного попечителя, для общего с директором надзора за гимназией и пансионом. Кроме того, были образованы педагогические советы, в которых обсуждалось состояние гимназий и меры к их улучшению. В изменение курса легли следующие начала: устранение лишних предметов, «применение учения к потребностям учащихся», основательность знаний и национальность. Главными предметами признаны древние языки и математика: первые — «как надежнейшее основание учёности и как лучший способ к возвышению и укреплению душевных сил юношей; последняя — как служащая в особенности к изощрению ясности в мыслях, их образованию, проницательности и силе размышления». Увеличивалось число уроков по закону Божию и отечественному языку. Из остальных предметов оставались: география и статистика, история, физика, новые языки, чистописание и рисование.

Недельное распределение уроков по плану 1828 года (показаны часы, урок продолжался 1,5 часа):

Учебные предметы	I	II	III	Классическая гимназия с двумя древними языками				Всего	Классическая гимназия с одним древним языком				Всего
				IV	V	VI	VII		IV	V	VI	VII
Закон Божий	3	3	3	3	1,5	1,5	1,5	16,5	3	1,5	1,5	1,5	16,5
Российская словесность и логика	6	6	6	4,5	4,5	4,5	3	34,5	4,5	4,5	4,5	3	16,5
Латинский язык	6	6	6	6	6	4,5	4,5	39	6	6	4,5	4,5	39
Греческий язык	—	—	—	7,5	7,5	7,5	7,5	30	—	—	—	—	—
Немецкий язык	3	3	3	4,5	4,5	4,5	4,5	27	то же				27
Французский язык	—	—	—					18					18
Математика	6	6	6	1,5	1,5	1,5	—	22,5	4,5	4,5	4,5	3	34,5
География и статистика	3	3	3	1,5	1,5	—	3	15	1,5	1,5	—	3	15
История	—	—	-	3	4,5	4,5	4,5	19,5	3	4,5	4,5	4,5	19,5
Физика	—	—	—	—	—	3	3	6	—	—	3	3	6
Чистописание	6	6	3	—	—	—	—	15	—	—	—	—	15
Рисование	3	3	3	1,5	1,5	1,5	1,5	15	1,5	1,5	1,5	1,5	15

Другие, более крупные, изменения в Уставе 1828 года: введение «телесных наказаний» (замененных потом розгами, «как пристойнее»), увеличение платы за учение (3—20 р., а потом 7—40 р. в разных гимназиях), увеличение в 2,5 раза окладов содержания, расширение прав и преимуществ учеников, которые могли определяться на места канцелярских служителей высшего разряда и ранее других получать первый классный чин, а окончившие гимназии с греческим яз. — утверждаться в нём сейчас же по вступлении в должность и др. — В общем расходы на содержание гимназий увеличились более чем в 5 раз против определённых уставом 1804 года: в 1828 году — 1’276’870 рублей, а в 1804 году — 259’450 рублей (разница объясняется, главным образом, большим количеством гимназий в 1828, чем в 1804 году).

Устав 1828 года окончательно вошёл в силу во всех гимназиях только в 1837 году, но некоторые изменения и дополнения к нему делались и раньше и особенно умножились в министерство графа С. С. Уварова (с 1833 года). Важнейшей мерой, введенной при нём, была система испытаний и аттестатов (1837 года). На основании окончательно утверждённых в 1846 году правил этих испытаний степень успехов обозначалась цифрами (по пятибалльной системе). Теми же цифрами означались прилежание, способности и поведение учеников в ежемесячных ведомостях учителей и комнатных надзирателей. При переводе из класса в класс поведение не принималось в расчёт. Получившие в среднем выводе за успехи 5 или не менее 4 награждались книгами или похвальными листами. Переводный балл, кроме греческого языка — 3. Много и часто подвергались изменению учебные планы предметов: в 1844 году исключена была статистика, а через три года и логика, как «недоступная», по словам министра, «ни возрасту, ни степени развития гимназистов»; в 1845 году отменено преподавание начертательной и аналитической геометрии и вообще изменен весь план преподавания математики. В 1843 году ослаблено преподавание латинского языка: допускалось оканчивать гимназию и без него, если кто не хочет получить аттестата об окончании полного курса Гимназии. С 1835 года были введены в некоторых гимназиях восточные языки, а с 1845 года — законоведение. По уставу учебных округов (1835 года) главными хозяевами гимназий сделались, вместо членов училищного комитета из профессоров университета, попечители с их помощниками и инспекторами, специально назначенными для наблюдения за учебными заведениями.

III период (1849—1871)

ознаменован упадком классицизма в гимназиях (почти из всех гимназий был изгнан греческий язык) и колебанием между системами классической и реальной. Сам же граф Уваров, создатель нашей гуманистической гимназии, под конец своего управления министерством вынужден был допустить её упадок. Причина этого крутого поворота заключалась в революционных событиях 1848 г. Предполагалось, что изучение писателей республиканской древности могло дурно повлиять на благонадежность учеников (та же самая мысль лежала в основании реформы французских среднеучебных заведений, предпринятой почти в то же самое время правительством Наполеона III).

В 1849 году был издан указ об изменениях и дополнениях к уставу гимназий 1828 г. Гимназический курс делился на общее (первые три класса) и специальное (начинается с четвёртого класса) обучение.

В первых трёх классах (общих для всех) постановлено обучать:

• закону Божию (по 2 урока в каждом классе)
• русскому и славянскому языку (по 4 урока)
• математике (по 4 урока)
• географии (в I и II классах по 3 урока и III — 5 урока)
• немецкому языки (по 3 урока)
• французскому (по 3 урока)
• чистописанию (в I и II классах по 4 и III — 2) и
• черчению и рисованию (по 1 урока)

В специальных классах общие предметы для всех гимназий:

• закон Божий (IV — 2 урока, в остальных — по 1 урока)
• русский и славянский языки (по 8 урока)
• математика (по 3 урока)
• физика и математическая география (по 2 урока, начиная с V кл.)
• история всеобщая и русская (IV кл. — 4 урока, в остальных кл. по 3 урока)
• немецкий и французский языки (по 3 урока) и
• черчение и рисование для желающих

Кроме этих общих предметов, для готовившихся на службу преподавались ещё:

• русский и славянский языки (2 урока в IV классе)
• математика (2 урока в IV классе)
• русское законоведение (по 4 урока, начиная с V класса),

а для готовившихся в университет:

• латинский язык (по 4 урока в каждом классе) и
• греческий язык для желающих (по 2 урока в каждом классе).

Законоведение преподавалось по программе, составленной профессором Неволиным, так:

• V класс

1. основные законы
2. учреждения, вместе с уставами о службе гражданской
3. законы о состояниях

• VI класс — законы гражданские, с включением судопроизводства гражданского.
• VII класс — законы уголовные и полицейские, с уголовным судопроизводством.

Читая смету по министерству народного просвещения на 1852 г., Николай I нашёл расход на жалованье преподавателям греческого языка лишним и потребовал от мин. нар. просв. Норова мнения об изъятии греческого языка из программы гимназия, за исключением 2 или 3 южных гимназий Так как министр держался противоположных воззрений, то изданные в 1854 г. новые учебные планы были несколько мягче к греческому языку: он оставался в 9 гимназиях. На основании этих планов гимназии разделялись на такие, где преподавалась что либо одно:

1. естественная история и законоведение,
2. одно законоведение,
3. латинский (в большем объёме) и греческий языки.

Классическими гимназиями могли назваться только гимназии третьей категории; почти в каждой из них обучение шло по особой программе, хотя и для них был общий план. Латинский язык, по этому плану, начинался со II-го класса, греческий — с IV-го. По латинскому языку в 4 старших классах читались творения святых отцов: Климента Римского («Апостольские постановления»), Киприана, Августина, Тертуллиана и Лактанция. При составлении программы греческого языка имелось в виду «основательное изучение творений эллинских писателей и в особенности святых отцов Восточной церкви»: Юстиниана философа, Иринея, Игнатия Богоносца, Евсевия, Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. В таком виде гимназии, с своей суровой дисциплиной, с чисто механическим способом преподавания, страдая в то же время от неустановленности учебных предметов, отменявшихся и вновь вводимых, просуществовали до 1864 года. По уставу этого года среднеучебными заведениями являются гимназии классические и реальные и прогимназии. Гимназии состоят из 7 классов, а прогимназии из 4 (низших гимназических). Урок — 1¼ часа, а с 27 сентября 1865 года — 1 час.

Недельное распределение уроков по плану 1864 года:

Предмет	I	II	III	IV	V	VI	VII
Закон Божий	2,5	2,5	2,5	2,5	2,5	2,5	2,5
Русский яз. с церковнослав. и словесность	5	5	3,75	5	3,75	3,75	3,75
Латинский яз.	5	6,25	6,25	6,25	6,25	6,25	6,25
Греческий	—	—	—	—	7,5	7,5	7,5
Французский или немецкий яз.	3,75	3,75	2,5	3,75	3,75	3,75	2,5
Математика	3,75	3,75	3,75	3,75	3,75	3,75	5
История	—	—	—	—	3,75	3,75	3,75
География	2,5	2,5	2,5	2,5	—	—	—
Естественная история	2,5	2,5	2,5	—	—	—	—
Чистописание, рисование и черчение	5	5	3,75	2,5	—	—	—
Итого	30	31,25	33,75	33,75	33,75	33,75	33,75

Особенности новых учебных планов: увеличение числа уроков по закону Божию, математике и древним языкам, введение в число необходимых предметов гимнастики и пения, отмена преподавания законоведения и полная свобода преподавателей и педагогического совета в составлении программ и в выборе учебников.

В. Г. Белинский и А. И. Герцен критиковали педагогику и считали, что в содержание воспитания в равной степени должны входить умственное, нравственное, эстетическое и физическое развитие.

Уставом 1864 года допускался ещё третий род гимназий, в которых отсутствовал греческий язык, а латинский преподавался в количестве 39 уроков (на 5 более, нежели в гимназиях с двумя другими языками). Окончившие курс в гимназии могли поступать в университет, а свидетельства об окончании реальных гимназий «принимались в соображение» при поступлении в высшие специальные училища.

IV период (1871—1893)

Граф Д. А. Толстой, с первого же года назначения министром народного просвещения (1866), составил комиссию для выработки нового устава гимназий, который был утвержден 30 июля 1871 г. Он признает только классические гимназии с двумя древними языками и прогимназии; реальные гимназии переименованы в реальные училища. Целью гимназии признано общее образование и подготовление к университету. гимназии состоят из 7 классов, но седьмой — с двумя годичными отделениями (с 1875 года гимназии восьмиклассные). Прогимназии могут быть и шестиклассные. При каждой гимназии — приготовительный класс. Особенности нового учебного плана:

1. Признание главного значения за древними языками: число уроков по латинскому языку доведено до 49, а по греческому — до 37.
2. Прекращение преподавания естественной истории, сначала в низших классах, а потом и вовсе.
3. Замена космографии — математической географией.
4. Введение логики.
5. Уменьшение числа уроков чистописания, рисования и черчения.
6. Уменьшение числа уроков по истории (с 14 на 12) и по закону Божию (с 14 на 12).
7. Введение географии в VII и VIII кл. (повторение).

Затем новостью в уставе было:

1. Предоставление преподавателям права давать уроки по нескольким различным предметам (преим. в младших классах);
2. Соединение для преподавателя обязанностей учебной и воспитательной;
3. Вменение в обязанность директору и инспектору давать уроки (не более 12);
4. Введение системы классных наставников, по одному на каждый класс (немецкие ординариусы), которые должны наблюдать за успехами, развитием и нравственностью учеников и быть как бы ближайшими посредниками между школой и семьей, и
5. Точное установление платы за учение (от 15—60 р.), от которой разрешалось освобождать до 10 % успешно учащихся.

Из распоряжений последующих годов, дополняющих устав 1871 г., укажем «правила для учеников» и «правила о взысканиях» 1873 и 1874 гг.; правила 1872 г. об испытаниях при поступлении, переходе и окончании курса; предоставление гимназистам, не ниже 6 класса, при поступлении в военную службу прав вольноопределяющегося второго разряда (1874), а потом первого (1886); затруднение доступа в гимназии детям низшего сословия (1887); возвышение платы до 40—70 р., и прекращение казенной субсидии для приготовительного класса (сущ. на взносимые за ученье, деньги с 1887 г.). С 1872 по 1893 г. учебные планы дважды подверглись изменениям. Первое состоялось в 1877 г., когда главные перемены коснулись преподавания истории (отдельное препод. систематического курса всеобщей и русской истории и расширение курса средней истории введением фактов из славянской и византийской истории), русского языка (самостоятельное преподавание литературы и теории словесности, а не при изучении образцовых произведений, как было раньше) и логики (в VII кл.). Во второй раз, в 1890 году, главные перемены коснулись: древних языков (уменьшение числа уроков на 11 час., сокращение грамматического материала, уменьшение в старших классах значения переводов с русского языка на древние, сосредоточение внимания на чтении авторов, с объяснением их содержания); географии (отмена повторения её в VII и VIII кл.); гимнастики (обязательный предмет для всех классов) и русского языка (увеличение числа уроков в низших классах).

За дискуссиями вокруг классических языков обычно несколько в тени остается математика, которой, однако, в рамках идеологии классицизма также отводилась роль одного из опорных предметов гимназического образования. Описывая содержание реформы 1871 г. А. А. Корнилов особо отмечает, что был «сильно увеличен» гимназический курс математики одновременно с введением «значительного курса математики» в реальных училищах. Сложившиеся тогда представления об объеме и содержании общих школьных курсов математики были зафиксированы на многие десятилетия в легендарных учебниках А. П. Киселева. Таким образом, в рамках реформы 1871 г. окончательно оформилась традиция массового математического образования весьма высокого уровня, охватившая все среднее образование и пережившая революционные катаклизмы начала XX века.

Состояние гимназий в начале XX века

Учебный год продолжался с 17 августа по 1 июня, около 240 дней. Приём учеников в первый класс в мае, а во все прочие — в августе. Обязательное число учебных часов для обучающихся обоим новым языкам (немецкому и французскому) — 225 (в 1828—240, 1849—210, 1852—203¾, 1865—230). При некоторых гимназиях и прогимназиях существуют пансионы для детей (в основном, иногородних родителей).

Учебники допускались только одобренные учёным комитетом. Менять учебники можно было только по истечении двух лет и по заявлении педагогическому совету до наступления летних каникул (1884). Экзамены — устные и письменные. Выдержавшие с успехом экзамены награждались похвальными листами и книгами. Окончившие курс в гимназии получали аттестаты зрелости, открывающие доступ во все высшие учебные заведения и дающие права поступления на государственную службу, предпочтительно перед не закончившими в гимназии, с производством в первый классный чин по выслуге определённых сроков. Лучшие ученики, кроме того, награждаются медалью (золотой или серебряной), и производятся в чин сейчас же по вступлении на службу. Окончившие курс в прогимназии получают свидетельства.

Во главе гимназии стояли директор и инспектор, назначаемые попечителем учебного округа. Директор получал 2000 р., инспектор — 1500 р.; для того и другого — казённая квартира и особая плата за уроки. Учителя получали по 60 р. за годовой урок, а через пять лет служения при одной гимназии — 75 (за 12 уроков, а за остальные по 60). Классные наставники получают ещё 160 р. в год, а учителя древних языков в гимназии за поправку письменных работ по 100 р., а в прогимназиях — по 60 р. Пенсии — через 25 лет; директорам 900—700, инспекторам 850—650 и учителям 800—600 p., за исключением Санкт-Петербурга и Москвы (1000 р., 850 р. и 750 р.). Все учителя, надзиратели и инспектор, под председательством директора, собираются, по крайней мере, раз в месяц, для обсуждения вопросов по учебной и воспитательной части (педагогический совет). Обсуждение хозяйственных вопросов происходит в особом хозяйственном комитете, из инспектора и трёх учителей, выбираемых на три года, тоже под председательством директора.

Недельное распределение уроков по плану 1890 года:

Предметы	Классы									Всего
	Приготовительный	I	II	III	IV	V	VI	VII	VIII
Закон Божий	4	2	2	2	2	2	2	2	2	16
Русский язык с церковнославянским и логика	6	5	4	4	3	3	3	3	4	29
Латинский язык	—	6	6	5	5	5	5	5	5	42
Греческий язык	—	—	—	4	5	6	6	6	6	33
Математика	6	4	4	3	4	4	4	3	3	29
Физика	—	—	—	—	—	—	2	3	2	7
История	—	—	—	2	2	3	2	2	2	13
География	—	2	2	2	2	—	—	—	—	8
Французский язык	—	—	3	2	3	3	2	3	3	19
Немецкий язык	—	—	3	3	3	3	3	2	2	19
Чистописание, рисование и черчение	6	4	4	2	—	—	—	—	—	10
Итого для обучающихся обоим новым языкам	22	23	28	29	29	29	29	29	29	225
Для обучающихся одному французскому	22	23	25	26	26	26	26	27	27	206
Для обучающихся одному немецкому	22	23	25	27	26	26	27	26	26	206

I. Число гимназий, прогимназий и учеников по округам.

Число учеников по вероисповеданиям и сословиям (1887):

Округа	Число учеников по вероисповеданиям					Число учеников по сословиям
	Право­слав­ного	Римско-Католи­ческого	Проте­стант­ского и реф.	Иудей­ского	Прочих	Дворян­ство	Духовен­ство	Город­ские сосло­вия	Сель­ские сосло­вия	Ино­стран­ные	Про­чие сосло­вия
1. Санкт-Петербургский	5201	304	452	290	32	3860	229	1797	319	74	—
2. Московский	7265	270	223	445	57	4466	432	2876	381	105	—
3. Казанский	2789	73	150	82	65	1590	147	1096	294	32	—
4. Харьковский	4970	169	123	337	42	2757	340	1925	515	104	—
5. Одесский	3137	272	116	1622	240	2096	160	2729	182	200	20
6. Киевский	4910	1567	138	885	14	4183	543	2149	395	162	82
7. Виленский	1610	1584	160	750	30	2462	129	1206	286	51	—
8. Варшавский	1462	5538	352	937	11	4413	241	2794	813	29	—
9. Дерптский	445	455	2877	417	4	1461	218	1772	563	184	—
10. Оренбургский	1352	47	40	27	93	753	79	395	140	21	171
11. Кавказский	2242	180	64	113	830	2173	175	939	95	47	—
12. Западно-Сибирский	611	50	11	46	36	385	37	239	23	4	66
13. Восточная Сибирь	652	20	6	97	39	280	19	342	83	1	89
14. Туркестанский край	—	—	—	—	—	—	—	—	—	—	—
Итого*)	36’646	10’519	4712	6048	1493	30’880	2749	20’259	4088	1014	428

Всего 59418, к которым следует прибавить ещё 280 учащихся Туркестанского края.

Статистика. Всего в России гимназий к 1 января 1892 года было 180; в том числе 5 гимназий при церквях иностранных вероисповеданий, 5 частных гимназий, Александровский дворянский институт в Нижнем Новгороде, Лазаревский институт восточных языков и лицей Цесаревича Николая в Москве (гимназические классы) и коллегия Павла Галагана в Киеве. Всего прогимназий — 59; из них 20 шестиклассных и 39 четырёхклассных. Всего учащихся — 61’079, учащих — 4942 (вместе с помощникам классных наставников). Средним числом один гимназист на 1870 жителей (принимая число жителей в 114 млн.), и одно учебное заведение на 475 тысяч жителей.

Во всех правительственных гимназиях и прогимназиях основных классов 1627, параллельных — 384 и приготовительных — 188. Из общего числа учеников (59’418) пансионеров — 3511.
В частных гимназиях учеников — 707; из них православного исповедания — 301, католического — 16, лютеранского и реформаторского — 359, еврейского — 30, прочих исповеданий — 1. Дворян — 418, духовного сословия — 34, городского — 210, сельского 15 и иностранцев 30.
В церковных гимназиях учеников — 1347; из них православного исповедания — 366, католического — 40, лютеранского и реформаторского — 826, еврейского — 84 и прочих исповеданий — 31. Дворян — 463, духовного сословия — 23, городского — 567, сельского 22 и иностранцев — 272.
Содержание правительственных гимназий и прогимназий обошлось в 1887 году в 9’914’741 р.

Кроме классических мужских гимназий существует с 1876 года ещё Женская классическая гимназия госпожи Фишер (в Москве), устроенная совершенно по образцу мужских гимназий.

Если в 1856 году насчитывалось всего 78 гимназий и реальных училищ, то к концу века — более 300, а к 1914 году — около 700. Теперь гимназии открывались не только в губернских, но и уездных городах.

В 1908 году по инициативе военного министра с участием Николая II в начальных школах вводится обучение военному строю и гимнастике. Преподавателями были унтерофицеры, солдаты, урядники. В этот период создаются отряды «потешных», где дети обучались военному строю, гимнастическим упражнениям, принятым в армии, военным играм. В частных гимназиях на физическую подготовку отводилось 2-3 часа в неделю. В учебных заведениях России не было единой системы преподавания гимнастики.

Гимназии коммерческие

Основы коммерческого образования в России были заложены в эпоху реформ Александра I. В эти годы успели открыть только две коммерческие гимназии, в Одессе и Таганроге; первая была основана в 1804 г. (упразднена 1817), вторая — в 1806 г. (преобразована в классическую 1837). Они состояли: 1) из приходского училища, 2) уездного училища и 3) собственно гимназии. В уездном училище проходились, между прочим, «физические и технологические замечания, полезные для местной промышленности», в гимназическом отделении — новогреческий и итальянский яз., алгебра и арифметика, «приспособленные к коммерции», основания естественного права, всеобщая грамматика, коммерч. география и бухгалтерия, наука коммерции, познание фабрик и товаров, история коммерции, коммерческие и морские права.

Гимназии военные

преобразованы, по инициативе Д. А. Милютина, из кадетских корпусов, в 1863 г., и существовали до 1882 г., когда на место их опять возникли кадетские корпуса. Они имели целью, избегая «солдатства и недостаточности в образовании», дать общее образование и воспитание и подготовить к поступлению в специальные военные школы. Воспитателями и учителями могли быть лица гражданского звания. Курс учения — 6-летний. Предметы преподавания и их курс были почти те же, что в класс. гимназиях: не было только древних языков, да в меньшем объёме проходились математика и история. Из военных предметов кадетских корпусов были удержаны гимнастика и обучение фронту. Ежегодное число воспитанников в военных гимназиях доходило до 5360 чел. — Наряду с гимназиями были основаны и военные прогимназии — 3-х классные. В 1880 году гимназий военных было 18, прогимназий — 8.

Гимназии реальные

Первые из них учреждены в варшавском округе, с 1840 г., но реальные отделения при классических Г. существовали с 1836 по 1864 г., когда возникли самостоятельные реальные училища, названные реальными гимназиями и состоявшие, как и классические, из семи классов. В 1872 г. они переименованы в реальные училища (см. Реальные училища).

Гимназии женские ведомства императрицы Марии

Идея устройства женских гимназий, как открытых и всесословных общеобразовательных заведений, принадлежит профессору Педагогического института Н. А. Вышнеградскому (1823—1872). Их общий устав был утверждён в 1862 году. В 1872 году для управления гимназиями был назначен особый начальник женских учебных заведений; в 1879 г. ему дан помощник. Учебные планы были изменены в 1879 г., с целью приближения гимназического курса к институтскому.

Недельное расписание уроков:

Предметы	Классы							Всего
	VII	VI	V	IV	III	II	I
1. Закон Божий	2	2	2	2	2	2	2	14
2. Русский язык и словесность	4	4	3	3	3	3	3	23
3. Французский язык	6	5	4	4	4	4	4	31
4. Немецкий язык	3	4	6	6	5	3	3	30
5. История	—	—	—	2	2	4	4	12
6. География	2	2	2	2	2	2	—	12
7. Математика	3	3	3	3	3	3	3	21
8. Естествоведение и физика	2	2	2	2	2	3	3	16
9. Педагогика	—	—	—	—	—	—	2	2
10. Рукоделие и гимнастика	2	2	2	2	2	2	2	14
11. Чистописание	2	2	2	—	—	—	—	6
12. Рисование	2	2	2	2	2	2	2	14
13. Пение	1	1	1	1	2	2	2	10
Итого	29	29	29	29	29	30	30	205

Окончившим полный курс выдавался аттестат на звание домашней учительницы, а получившим награды (медаль или книгу) — домашней наставницы и право без экзамена поступить на педагогические курсы. Система баллов была 12-балльной. Плата за ученье составляла от 30 до 100 рублей. Всего гимназий в ведомстве императрицы Марии было 29 и 1 прогимназия (в Санкт-Петербурге).

Гимназии женские министерства народного просвещения

Гимназии женские министерства народного просвещения стали открываться вслед за гимназиями ведомства Императрицы Марии. Первоначально и для них существовал устав 1862 г., но в 1870 г. выработан новый, действующий и поныне. Они назначены для приходящих учениц всех сословий и исповеданий; состоят из семи классов, восьмого педагогического и девятого приготовительного. Первые три класса, а иногда больше, составляют прогимназию. При каждой гимназии — советы: а) педагогический (под председательством директора мужской гимназии или смотрителя училищ) — для обсуждения вопросов по учебной и воспитательной части, и б) попечительный (под председательством одного из членов, выбираемого на 3 года) — «для ближайшего содействия успешному со стороны общества развитию Г.». Непосредственное управление Г. — в руках начальницы, утверждаемой министром просвещения (начальница прогимназии — попечителем округа). Преподаватели и преподавательницы выбираются председателем педагогического совета (первые для старших классов, последние для 3-х младших) и утверждаются попечителем округа. Преподаватели — с высшим образованием и с правами мужских гимназий. Предметы обязательные в прогимназиях, обыкновенно 3-х классных: закон Божий, русский язык, русская история и география (кратк.), арифметика, чистописание и рукоделье; а в гимназиях, кроме того, — всеобщая география и история, естественная история, физика и гимнастика. Необязательные в гимназии и прогимназии: немецкий, французский яз., рисование, музыка, пение и танцы. В педагогическом классе — обязательные: закон Божий, методика русского яз., арифметика и упражнения в преподавании; необязательные: история, или математика, или словесность, или новые языки (по желанию).

Недельное распределение уроков:

Предметы	Классы							Всего
	I	II	III	IV	V	VI	VII
А. Обязательные
Закон Божий	2	2	2	2	2	2	2	14
Русский язык и словесность	4	4	3	3	3	3	3	23
Математика	3	3	3	3	3	4	4	23
География	2	2	2	2	—	—	2	10
История	—	—	2	2	3	3	2	12
Естественная история и физика	—	—	—	2	2	3	3	10
Чистописание	2	2	1	1	—	—	—	6
Рукоделие	—	—	2	2	2	2	1	9
Итого	13	13	15	17	15	17	17	107
Б. Необязательные
или а)
Немецкий язык	5	5	4	3	4	3	2	26
Французский яз.	5	5	4	3	4	3	2	26
Рисование	2	2	2	2	2	2	2	14
Педагогика	—	—	—	—	—	—	2	2
Итого	25	25	25	25	25	25	25	175
или б)
Один из иностранных языков	5	5	4	3	4	3	2	26
Латинский	6	6	6	5	5	5	5	38
Греческий	—	—	5	5	6	5	6	27
Итого	24	24	30	30	30	30	30	198

Учебные планы приближаются к планам мужских гимназий, а по некоторым предметам тождественны, например закону Божию, русскому языку, истории (за исключением древней), физике и географии (несколько в другом порядке). Особенности: 1) перенесение основных понятий логики в V кл., и 2) отсутствие тригонометрии и более краткие курсы алгебры и геометрии. Окончившим 7 классов выдается аттестат на звание учительницы начальных школ, окончившим 8 классов — домашней учительницы, а получившим притом медаль — домашней наставницы. Окончание 8-го класса открывает без экзамена доступ на высшие женские курсы. Система баллов пятибалльная. Плата за учение различна: 10—30 р. в Г. и 5—10 в прогимназиях.

По последнему отчету министра народного просвещения, сообщающему данные за 1887 г., женских гимназий правительственных — 106, прогимназий правительственных — 180, гимназических отделений при церквях иностранных исповеданий — 8, частных гимназий — 17 и прогимназий — 4. Всего гимназий — 136 (более на 44, чем в 1881 г., и на 56, чем в 1877 г.) и прогимназий — 184 (более на 6, чем в 1881 г.). В них классов 2277: нормальных — 1689, параллельных — 194, приготовительных — 293 и педагогических — 9 1. Учащих всего — 6027, учащихся — 61303. Самый многолюдный — Московский округ: 10466 уч., в 19 гимназиях и 37 прогимназиях; затем Харьковский — 10337, в 18 Г. и 40 прогимназиях; Одесский — 6451, в 17 Г. и 18 прогимназиях; СПб. — 5962, в 20 гимназиях и 19 прогимназиях. Меньше всего учащихся в Туркестанском крае, где одна Г. с 267 учен. По сословиям: городское — 26462, дворянское — 24831, сельское — 4889, духовное — 4044, иностранок — 1078. По списку учебных заведений министерства народного просвещения 1892 г., к 1 января 1 890 г. число гимназий и прогимназий по округам было следующее:

Округа	Гимназии	Прогимназии
СПб.	20	18
Московский	22	36
Казанский	9	15
Оренбургский	5	10
Харьковский	19	40
Одесский	17	18
Киевский	13	10
Виленский	2	1
Варшавский	15	4
Дерптский	2	—
Кавказский	9	7
Туркест. край	1	—
Западно-Сибирский	3	12
Восточно-Сибирский	3	6
Приамурский край	2	3
Всего	142	180

Из 142 гимназий правительственных — 114, церковных и общинных — 5, частных — 23; из 180 прогимназий: правительственных — 175 и частных — 5.

Частные гимназии

С 1856 г. стали основываться частные гимназии. Те из них, которые пользовались правами правительственных гимназий, были обязаны подчиняться уставу 1871 г., следовать в преподавании программам, утверждённым министерством просвещения, должностных лиц иметь по назначению правительства и находиться под наблюдением начальства округа.

Гимназии женские частные, с правами правительственных, возникшие из пансионов в последние два десятилетия, были обязаны, как и мужские частные гимназии, держаться правил и программ, установленных министерством народного просвещения, и подчиняться распоряжениям местного учебного округа. Плата — от 100 до 200 р. Число учениц колеблется между 100—200. В СПб. частных Г. — 7, Харькове — 5, Москве — 4 и по одной в городах: Орле, Воронеже, Одессе, Киеве, Тифлисе, Омске и Иркутске.

Порядки в гимназиях конца XIX — начала XX века и протесты учащихся

Вся жизнь учащихся проходила под надзором школьных властей. Их обязывали носить форму даже во внеучебное время, не разрешали им выходить на улицу после 7 часов вечера, часто запрещали посещать театры, лекции, библиотеки. Учеников нередко исключали из гимназии по нелепым, надуманным причинам. Так, в 1863 г. ученика шестого класса Воронежской гимназии Родионова выгнали за то, что он на уроке «пожал плечами и улыбнулся, выразив тем самым своё недоумение». А в 1867 г. ученик третьего класса 1-й Петербургской гимназии Колышко был исключён за «вредные мысли, выраженные им по поводу спасения государя Александра II от гибели» — он в разговоре с товарищами сказал: «Бог Троицу любит: два раза спас, а третий не спасёт».

Гимназисты часто создавали нелегальные организации. Только в 1895—1904 гг. существовало почти 150 союзов учащихся в 98 городах. Часть из них занималась только просветительством (например, петербургский «Северный союз учащихся средних школ»), но другие были политическими и пытались вовлечь молодых людей в практическую революционную работу. Во время революции 1905—1907 гг. учащиеся требовали ввести «свободную школу» (то есть ликвидировать ограниченный доступ в средние и высшие учебные заведения); изменить программы; отменить внешкольный надзор, обыски, унизительные наказания и обязательные богослужения; разрешить кружки, ученическое самоуправление и родительские комитеты.

См. также Волчий билет.

Проект реформы средней школы

В 1915—1916 гг. по инициативе министра просвещения графа П. Н. Игнатьева была предпринята попытка реформировать среднее образование в России. К разработке проекта «новой школы» привлекли видных педагогов (например, П. Ф. Каптерева), учителей-практиков, членов Государственной думы.

По замыслу авторов проекта средняя школа должна была состоять из двух ступеней — с трёхлетним и четырёхлетним сроками обучения. При этом для первой (базовой) ступени согласовывались курсы первых трёх классов гимназий, высших начальных училищ (в городах) и четырёхклассных народных школ (в сельской местности). Это означало, что окончивший первую ступень любой школы или училища мог без экзаменов продолжить заниматься в гимназии на второй ступени. На второй ступени (четвертый — седьмой классы) должны были быть три отделения — новогуманитарное, гуманитарно-классическое и реальное. В каждом из них должны были углубленно изучать соответствующие профилю предметы: на новогуманитарном отделении — русский и иностранный языки, историю; на гуманитарно-классическом — древние языки; на реальном — физику, математику или естествоведение (последние два предмета по выбору). Таким образом учитывались склонности учащихся. Предполагалось также расширить курсы русской словесности, отечественной истории и географии, краеведения для воспитания патриотизма.

Однако консервативно настроенные учителя и консерваторы из числа депутатов Государственной Думы подвергли этот проект резкой критике. Правительство отклонило проект, а в конце 1916 г. Игнатьева сняли с должности министра просвещения.

Заменены в 1918 году едиными трудовыми школами.

См. также

• Прогимназия
• Образование в Российской империи
• Первая Санкт-Петербургская гимназия
• Таганрогская коммерческая мужская гимназия

Литература

• Периодическое сочинение о успехах нар. пр. (44 нум., с 1803 по 1817).
• Воронов А. С. Историко-статистическое обозрение учебн. зав. СПб. округа. СПб., 1849—1854.
• Шмидт К. Gymnasische Padagogik. 1857.
• Алфав. сборн. постан. и распор. по СПб. учебному округу за 1858—76 г., сост. Крюковским (СПб., 1877). Родевич.
• Marthe. Zur Geschichte der russischen Gymnasien, Program der Dorotheenst ä dtischen Realschule in Berlin. 1859.
• Шульгин. Историческое обозр. учебн. зав. в юго-зап. России с конца XVIII в. до открытия Унив. в Киеве // Русск. Слово. 1859. № 9.
• Николаи. О назначении гимн. в системе народного образования // Морской Сборн. 1860. № 3.
• Робер. Организация учебн. части в гимн // Русск. Вестн., 1860.
• Сборн. расп. по М. Н. Пр. (т. I—V, 1802—1873).
• Сборн. постан. по М. Н. Пр. (т. I—VIII, 1864—83). Дополнение к нему (СПб., 1867).
• Феоктистов. Материалы для ист. просвещения в России. СПб., 1865.
• Сухомлинов. Материалы для ист. просвещения на Руси в царствование Александра I. СПб., 1866.
• Владимиров. История Первой казанской гимназии. Казань, 1868.
• [www.knigafund.ru/books/121511/ Правила испытания при поступлении учениц в женские гимназии и прогимназии, переводе из класса в класс и окончании курса, а равно и других потребностей учебного дела]. Утверждены господином министром народного просвещения 31 августа 1874 года.
• Отзывы иностр. печати о нашей учебн. реф. 1871 г. (Ж. М. Н. Пр., 1872, № 11). Сведения о числе учивш. в гимн. с 1857 по 1866 г. (Ж. М. Н. Пр., 1868 г., № 8 и 10, и 1869 г., № 5).
• Список высш. и средн. учебн. зав. мин. нар. пр. до 1866 г. и после, до 1876 г. (Ж. М. Н. Пр., 1876, № 5).
• Шмидт К. Статьи в Encyclopädie Шмида (т. VII, изд. 1875 г., под загл. Russland).
• Осинин. Историч. заметки о полож. и образов. жен. Женское Образов. 1876.
• Шмидт К. История педагогики / Пер. Циммермана. — СПб., 1878.
• Шмид E. История среднеучебн. зав. в России. СПб., 1878.
• Аристов, Образование в России при Александре 1. Известия Истор.-филолог. института в Нежине, 1879.
• Двадцатипятилетие жен. гимн. Жен. Образов., 1883.
• Сборн. расп. и постан. по жен. гимн. и училищам. СПб., 1884.
• Овцын. Развитие женск. образов. в России. СПб., 1887.
• Временник центр. статист. комитета. № 1, 1888.
• Сборн. постановл. по гимн. и прогимн. мин. нар. пр. СПб., 1888.
• Негельсбах, Гимназич. педагог. / Пер. Кораблев. — Ревель, 1889.
• Шрадер, Гимн. и реал. учил. / Пер. под ред. Янчевецкого. — Ревель, 1892.
• Яблоновский А. [books.google.com/books?id=HZAtAQAAMAAJ&pg=PA1#v=onepage Очерки гимназической жизни]. СПб.: Тип. Монтвида, 1903.
• Толстой Д. А., Акад. гимн., в прилож. к 51 тому Записок Акад. Наук.
• Сатина С. Образование женщин в дореволюционной России.
• Пельменев В. К., Конеева Е. В. История физической культуры учебное пособие.

Литература о прусских гимназиях

• Neigebauer. Die preussischen Gymnasien und höheren Bürgerschulen. 1835.
• Weck. Das deutsche Gymnasium. Б. 1875.
• Wiese. Verordnungen und Gesetze für die hoheren Schulen im Preussen. B., 1875.
• Wohlrab. Gymnasien und Gegenwart. Лпц., 1874.
• Statistisches Jahrbuch der h öheren Schulen Deutschlands, 1892—93. Schmid, Erziehungs-Encyclopädie.

Ссылки

• Гимназия // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.schoolotzyv.ru/gimnazii Гимназии Москвы]
• [studopedia.org/6-70776.html Список литературы по теме «Образование в Российской империи»]
• Влас Михайлович Дорошевич. Собрание сочинений. Том I. «Семья и школа»
• Влас Михайлович Дорошевич. «Первая гимназия»
• Александр Валентинович Амфитеатров. «О неудачном поколении»
• Александр Валентинович Амфитеатров. «Ода»

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Гимназия

– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.



Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.


В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…


В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.
Билибин, не утративший репутации умнейшего человека и бывший бескорыстным другом Элен, одним из тех друзей, которые бывают всегда у блестящих женщин, друзей мужчин, никогда не могущих перейти в роль влюбленных, Билибин однажды в petit comite [маленьком интимном кружке] высказал своему другу Элен взгляд свой на все это дело.
– Ecoutez, Bilibine (Элен таких друзей, как Билибин, всегда называла по фамилии), – и она дотронулась своей белой в кольцах рукой до рукава его фрака. – Dites moi comme vous diriez a une s?ur, que dois je faire? Lequel des deux? [Послушайте, Билибин: скажите мне, как бы сказали вы сестре, что мне делать? Которого из двух?]
Билибин собрал кожу над бровями и с улыбкой на губах задумался.
– Vous ne me prenez pas en расплох, vous savez, – сказал он. – Comme veritable ami j'ai pense et repense a votre affaire. Voyez vous. Si vous epousez le prince (это был молодой человек), – он загнул палец, – vous perdez pour toujours la chance d'epouser l'autre, et puis vous mecontentez la Cour. (Comme vous savez, il y a une espece de parente.) Mais si vous epousez le vieux comte, vous faites le bonheur de ses derniers jours, et puis comme veuve du grand… le prince ne fait plus de mesalliance en vous epousant, [Вы меня не захватите врасплох, вы знаете. Как истинный друг, я долго обдумывал ваше дело. Вот видите: если выйти за принца, то вы навсегда лишаетесь возможности быть женою другого, и вдобавок двор будет недоволен. (Вы знаете, ведь тут замешано родство.) А если выйти за старого графа, то вы составите счастие последних дней его, и потом… принцу уже не будет унизительно жениться на вдове вельможи.] – и Билибин распустил кожу.