Гимназия Е. А. Репман
| Первая Московская кооперативная гимназия | |
| Основана |
1904 |
|---|---|
| Закрыта |
1919 ? |
| Тип | |
Гимназия Е. А. Репман находилась в Москве, в Мерзляковском переулке, во дворе нынешнего Дома Полярников (Никитский бульвар, д. 9/10). Гимназия имела права казённых училищ. Она была организована двумя женщинами, Евгенией Альбертовной Репман и Верой Фёдоровной Фёдоровой.
Учебное заведение было необычным: здесь не было процентной нормы для инородцев, мальчики и девочки учились вместе; осуществлялись другие педагогические эксперименты: не ставили текущих оценок, а если кто-то проявлял повышенный интерес к предмету, он мог заниматься этим предметом со старшеклассниками[1].
В гимназии работали первоклассные учителя. Училось в ней совсем немного учеников и просуществовала она всего 10 лет, но среди её выпускников ряд видных ученых: академики АН СССР А. Н. Колмогоров (с 1910), В. А. Трапезников, Л. В. Черепнин, член-корреспондент Академии наук СССР В. Г. Богоров, академик Американской академии Г. Кротков, профессора Д. Д. Ромашов, П. С. Кузнецов (1911—1918)[2] и Н. Д. Нюберг.
А. Н. Колмогоров сохранил к гимназии глубокую признательность: он упоминает о ней в любом своем автобиографическом известии. После смерти Колмогорова среди его бумаг было найдено прошение за семейство Репман, находившимся в бедственном положении[3]. Он с благодарностью вспоминал своих учителей. Преподавательницу русского языка Т. В. Сапожникову и её сестру Н. В. Сапожникову, учительницу химии и географии. Математику преподавал Н. А. Глаголев (брат профессора Московского университета Нила Александровича Глаголева, автора школьного учебника геометрии и редактора издававшегося в советское время знаменитого учебника геометрии А. П. Киселева). Его сменила, после того как он был призван в армию, А. Н. Цветкова, ученица видного геометра А. К. Власова. Очень много дала своим ученикам Н. А. Строганова (французский язык), получившая образование в Париже. Она знакомила учеников с произведениями французской классической и современной литературы, вела философские и этические беседы на французском языке. Историю преподавала ученица профессора Московского университета С. В. Бахрушина Заозёрская. «Желающим заниматься историей она давала очень много в смысле подлинно научного духа», — говорил о ней Колмогоров. Латынь преподавала С. А. Нюберг; она не ограничивалась чтением текстов, а сопровождала их рассказами о римской культуре и истории, давала психологические портреты её деятелей, поэтов и учёных[4].
Эта гимназия была организована кружком демократической интеллигенции (из частных гимназий она была одной из самых дешёвых по размерам платы за учение). Классы были маленькие (15—20 человек). Значительная часть учителей сама увлекалась наукой (иногда это были преподаватели университета, наша преподавательница географии сама участвовала в интересных экспедициях и т. д.). Многие школьники состязались между собой в самостоятельном изучении дополнительного материала, иногда даже с коварными замыслами посрамить своими знаниями менее опытных учителей. Делался опыт ввести в традицию публичную защиту кончающими учащимися выпускных сочинений (типа вузовской дипломной работы).— А. Н. Колмогоров
В этой же гимназии училась Анна Дмитриевна Егорова (1903—1988) — дочь известного историка, Д. Н. Егорова, ставшая в 1942 году женой А. Н. Колмогорова (до этого она была первой женой одноклассника Колмогорова, художника С. Н. Ивашева-Мусатова, которого А. И. Солженицын изобразил в романе «В круге первом» под фамилией Иванов-Кондрашов[5]).
Одноклассником А. Н. Колмогорова был Борис Бирюков, сын толстовца П. И. Бирюкова.
Начинал учиться в этой гимназии и видный учёный и философ А. А. Малиновский; в 1911 году учились Наталия Сац[6] и Надежда Хорошкевич[7].
Новая история
После революции гимназия была преобразована в 23-ю школу второй ступени, а в 1923 году стала называться 90-й московской школой.
Писатель Д. Л. Андреев начал учиться в гимназии в сентябре 1917 года, а закончил её уже как советскую школу, в 1923 году. По воспоминаниям, оночень любил гимназию и, по-видимому, было за что любить. Об атмосфере, необычной для учебного заведения, говорит такой факт. После революции Евгения Альбертовна жила в Судаке, в Крыму. Больная, с парализованными ногами, она не имела средств к существованию. Поэтому бывшие ученики гимназии, окончившие её в двадцатых годах, ежемесячно собирали для неё деньги. Так продолжалось до начала войны; большую роль в сборе этих денег играл Даниил.
Я думаю, что его мечта о создании особой школы — мечта всей жизни, нашедшая отражение в «Розе Мира» (воспитание человека облагороженного образа), — какими-то своими душевными истоками коренится в своеобразной атмосфере этой школы.
Эта мечта — создание школы для этически одаренных детей; не юных художников, биологов или вундеркиндов-музыкантов, а детей, обладающих особыми, именно этическими душевными качествами…— Андреева А. А. Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой.
В 23-й школе в 1919 году начинал учиться Г. Н. Абрамович — впоследствии известный учёный-аэромеханик. Елена Фёдоровна и Вера Фёдоровна продолжали преподавать в школе.
Напишите отзыв о статье "Гимназия Е. А. Репман"
Примечания
- ↑ В начале XX века в Москве были создано несколько школ с совместным обучением: гимназии Е. А. Кирпичниковой и Е. А. Репман, «новая школа» М. Х. Свентицкой, детское училище Е. П. Залесской.
- ↑ В детстве Пётр так много болел, что известный психиатр В. П. Кащенко считал невозможным учёбу Кузнецова в гимназии. Однако он поступив в 1910 году в гимназию А. Е. Флёрова, а со второго класса перейдя в гимназию Е. А. Репман, окончил её к весне 1918 году с отличием —см. Реформатский А. А. [danefae.org/pprs/kuznetsov/reform.htm Петр Саввич Кузнецов (1899-1970)] // Язык и человек: Сб. статей памяти профессора Петра Саввича Кузнецова. — М.: Изд-во Московского университета, 1970. — С. 18—30..
- ↑ [www.7iskusstv.com/2011/Nomer8/Tikhomirov1.php Слово об учителе.]
- ↑ [ps.1september.ru/articlef.php?ID=200303021 Тихомиров В. М., Абрамов А. М. Как сделаться великим человеком]
- ↑ [ae.rmvoz.ru/ivashevy.htm#sn Ивашевы-Мусатовы]
- ↑ [www.pseudology.org/people/Sats_NI.htm Хронология жизни] и [www.ramtograf.ru/october2009/strpamyati.html Страница памяти].
- ↑ Надежда Николаевна Хорошкевич (1889—1976) — музейный работник. Дочь Н. П. Хорошкевича. Училась в женской гимназии О. А. Виноградской, потом перешла в гимназию Е. А. Репман. В 1908—1917 годах училась на историческом отделении Историко-философского факультета Московских Высших женских курсов — см [archive.is/20120716194044/sites.google.com/site/familiografia/home/pokolennaa-rospis Поколенная роспись Михаила Забелы]; В 1930-е годы работала в Историческом музее, изучала историю рода Шереметьевых, их усадеб в Останкино и Кусково, в 1933—1935 годах была научной сотрудницей этого объединенного музея и ездила по бывшим имениям графов Шереметевых, собирая материалы для выставок.
Литература
- Герш Б. Г. Школа, дававшая радость // Директор школы. — 2005. — N 6. — С. 74—77
Отрывок, характеризующий Гимназия Е. А. Репман
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.
Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
