Гимн Республики Хакасия
| Государственный гимн Республики Хакасия | |
|---|---|
 Музыкальная редакция гимна | |
| Автор слов | Валадислав Торосов(Русский язык), В.Г. Шулбаева, Г.Г. Казачинова (Хакасский язык), 2014 |
| Композитор | Герман Танбаев, 2014 |
| Страна |  Республика Хакасия
|
| Утверждён | 11 февраля 2015 [1] |
Гимн Республики Хакасия — один из главных государственных символов Хакасии, наряду с флагом и гербом. Принят Законом Республики Хакасия от 11 февраля 2011 года № 06-ЗРХ «О Государственном гимне Республики Хакасия»[1].
Музыку для гимна написал композитор и заслуженные деятель культуры республики Хакасия Герман Танбаев. Текст на русском языке написал глава старейшин родов хакасского народа Владислав Торосов[2][3], перевод на хакасский язык выполнили В. Шулбаева и Г. Казачинова. Для разработки нового гимна потребовалось 8 лет.
Официальный текст
|
Хакасия, край мой, на Юге Сибири, |
Хакасия! Сибирь кiнi чирi, |
Напишите отзыв о статье "Гимн Республики Хакасия"
Литература
- [www.vskhakasia.ru/media/2014/11/proekt-zakona-rh-o-gosudarstvennom-gimne-rh.pdf Закон Республики Хакасия «О Государственном гимне Республики Хакасия»]
Примечания
- ↑ 1 2 [r-19.ru/documents/zakony-respubliki-khakasiya/11411/ Закон Республики Хакасия О Государственном гимне Республики Хакасия] — Официальный портал исполнительных органов власти Республики Хакасия
- ↑ [r-19.ru/news/politika/respublika-khakasiya-obrela-sobstvennyy-gimn/?sphrase_id=27735 Республика Хакасия обрела собственный гимн] — Официальный портал исполнительных органов власти Республики Хакасия
- ↑ [ctv7.ru/news/v-hakasii-prinyat-gimn-tekst-muzykalnogo-simvola-respubliki В Хакасии принят гимн: текст музыкального символа республики] — Юг Сибири
Отрывок, характеризующий Гимн Республики Хакасия
Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
