SMS Hindenburg
 |
Эту страницу предлагается переименовать в Гинденбург (крейсер). Пояснение причин и обсуждение — на странице Википедия:К переименованию/13 апреля 2015.
Возможно, её текущее название не соответствует нормам современного русского языка и/или правилам именования статей Википедии. Не снимайте пометку о выставлении на переименование до окончания обсуждения. Переименовать в предложенное название, снять этот шаблон |
«Гинденбург» (нем. SMS Hindenburg) — линейный крейсер ВМC Германской империи эпохи Первой мировой войны. В немецкой литературе считается третьим кораблём в серии линейных крейсеров типа «Дерфлингер». В официальной немецкой классификации того времени линейных крейсеров не было, и «Гинденбург» с броненосными крейсерами относился к большим крейсерам (нем. Großer Kreuzer).
Имел в конструкции ряд отличий, поэтому в англоязычной литературе выделяется в отдельный тип. По сравнению с «Дерфлингером» имел незначительно усиленное бронирование. Был длиннее на 2 метра и больше по водоизмещению на 300 тонн. Внешне «Гинденбург» отличался от «Дерфлингера» дополнительной парой 150-мм орудий в каземате и треногой мачтой с меньшим разлётом боковых стоек.
Достраивался в течение Первой мировой войны; стал последним крупным боевым кораблём Кайзерлихемарине. Вошёл в строй слишком поздно для того, чтобы принять участие в боях вместе с другими германскими линейными крейсерами. По окончанию войны был интернирован, вместе с другими кораблями Флота открытого моря в 1918 году переведён в Скапа-Флоу на Оркнейских островах и впоследствии в 1919 году затоплен экипажем. Поднят со дна в 1930 году компанией Эрнеста Кокса и продан на слом.
Содержание
История разработки и строительства
Большой крейсер по программе 1913 года планировался на замену бронепалубного крейсера «Герта», поэтому до момента спуска на воду и получения собственного имени проходил по документам как «Ersatz Hertha». Он должен был стать третьим кораблём типа «Дерфлингер», но в конструкцию решили внести ряд изменений. Поэтому в некоторых работах по истории флота он выделяется в отдельный тип[прим. 1]. Работы по проектированию нового крейсера шли с мая по октябрь 1912 года. Ассигнования на постройку были утверждены Рейхстагом в 1913 году[1].
Конструкция
Корпус
По сравнению с «Дерфлингером» водоизмещение возросло на 300 т — нормальное водоизмещение достигло 26 947 т, а полное — 31 500 т. Крейсер имел более длинную корму, за счёт чего длина между перпендикулярами возросла до 212,8 м, а по КВЛ — до 212,5 м. Корпус, так же, как и на «Лютцове», был разделён на 17 водонепроницаемых отсеков. Двойное дно простиралось на 65 % длины корабля[1][2].
По сравнению с британскими линейными крейсерами «Гинденбург» получил более мощное бронирование. Основные отличия заключались в том, что германские крейсера изначально планировались для линейного боя, поэтому мореходность и удобство обитания экипажа приносились в жертву. Так, при сравнении с британским «Тайгером» видно, что бронирование было усилено за счёт меньшего веса корпуса и силовой установки. Для увеличения мореходности «Тайгер» имел более высокий борт. В дополнение к этому на «Гинденбурге» применялась смешанная схема силового набора корпуса, поэтому он получился легче. Несмотря на меньший вес силовой установки, за счёт использования котлов с трубками малого диаметра скорость обоих кораблей была сопоставимой. Германские 305-мм орудия были чуть легче и слабее британских 343-мм, но «Гинденбург» в итоге получился гораздо более сбалансированным по критерию «защита/нападение».
| Статьи весовой нагрузки в процентах к проектному водоизмещению[3] | ||
|---|---|---|
| «Гинденбург» | «Тайгер» | |
| Корпус | 30,7 | 34,3 |
| Вооружение, с бронированием башен | 13,2 | 12,65 |
| Бронирование | 34,1 | 25,9 |
| СУ и вспомогательные механизмы | 13,7 | 20,7 |
Был учтён опыт боевых действий, поэтому противоторпедные сети не были установлены. Но «ахиллесова пята» осталась на своём месте — не прикрытый противоторпедной переборкой большой отсек бортовых торпедных аппаратов, ставший причиной гибели «Лютцова». Внешними отличиями от «Дерфлингера» были треногая мачта с менее широко расставленными стойками, на четверть не прикрытые кожухом дымовые трубы с удлинениями на концах. Прожектора были перенесены на боковые площадки треногой мачты[4].
В разное время экипаж насчитывал от 1112 до 1182 человек[4].
Бронирование
Бронирование не перетерпело существенных изменений. Оно выполнялось из крупповской цементированной брони. Главный броневой пояс толщиной 300 мм постепенно сужался до 220 мм у верхней палубы (на «Дерфлингере» до 230 мм). За башней «А» в нос пояс был увеличен до толщины 120 мм, заканчиваясь в 16 м от форштевня переборкой толщиной 120 мм. Дальше до форштевня шёл пояс толщиной 30 мм. В кормовой оконечности пояс имел толщину 100 мм, заканчиваясь в 7 м от ахтерштевня[5].
Бронирование башен было несколько усилено. Лобовая плита и задняя стенка остались 270-мм толщины. Боковые стенки имели толщину 270 мм вместо 220 мм. Передняя наклонная плита крыши башни имела наклон 30° и толщину 150 мм. Барбеты башен имели толщину 260 мм. Толщина крыши броневой рубки была увеличена до 150 мм[6].
Силовая установка
18 паровых котлов военно-морского типа с давлением пара 16—18 атмосфер были расположены в двенадцати кочегарках. Шесть котельных отделений были разделены водонепроницаемой переборкой в диаметральной плоскости на 12 отсеков. Расположение котлов отличалось от «Дерфлингера». В первых двух кочегарках стояло по одному котлу с нефтяным отоплением. Дальше шли четыре кочегарки по два котла с угольным отоплением в каждой. За ними следовали две кочегарки, имевшие по два нефтяных котла. Затем шли ещё две кочегарки по два котла на угле. В последних двух кочегарках находилось по одному котлу с угольным отоплением[6]. Все котлы с угольным отоплением имели форсунки для впрыска нефти[7].
Турбинная установка имела номинальную мощность в 72 000 л. с., с приводом на четыре трёхлопастных винта диаметром 4 метра. По проекту максимальная скорость должна была составить 27 узлов. На испытаниях, при осадке меньше проектной на 0,75 м, машинная установка крейсера выдала 95 777 л. с. при частоте вращения винтов 290 об/мин. Испытания проводились на мелководной Бельтской мерной миле. Волновое сопротивление корабля на мелководье резко возрастало (осадка 9 метров при глубине моря 35 метров). Поэтому была достигнута скорость лишь в 26,6 узла. По расчётам на глубокой воде крейсер должен был развить скорость в 28,5 узла. Запас топлива был увеличен до 3700 т угля и 1200 т нефти. Это должно было обеспечить максимальную дальность в 6100 миль на 14 узлах[2][6].
По сравнению с британским «Тайгером» на «Гинденбурге» объём корпуса, занимаемый силовой установкой, был использован более рационально. Это произошло как за счёт использования котлов с трубками малого диаметра, так и благодаря более плотной компоновке. Правда, при эксплуатации это вылилось в определённые неудобства экипажа, работавшего в стеснённых помещениях[8]. Это обстоятельство, а также использование угольных котлов с тонкими трубками приводили к зашлакованию котлов и падению скорости при длительном поддержании максимального хода.
| Параметры силовой установки[8] | ||
|---|---|---|
| «Гинденбург» | «Тайгер» | |
| Номинальная мощность силовой установки, л. с. |
72 000 | 85000 |
| Проектная скорость, узл. | 27 | 28 |
| Котельные отделения | ||
| Объем, м³ | 6895 | 9230 |
| Площадь настила, м² | 881 | 1106 |
| Машинные отделения | ||
| Объём, м³ | 2954 | 6731 |
| Площадь настила, м² | 475 | 646 |
Вооружение
«Гинденбург» получил те же восемь 305-мм орудий SK L/50, расположенных в четырёх башнях по линейно-возвышенной схеме. Однако башни были уже образца 1913 года. В них были установлены новые дальномеры с базой 7,8 м вместо 3,05 м на «Дерфлингере». Было изменено положение погребов. Все снарядные погреба находились ниже зарядных. Элеваторы снарядов шли напрямую в боевое отделение башни. Элеваторами заряды подавались в две стадии, с перегрузкой в рабочем отделении. В башнях «В» и «С» имелась возможность выгрузки снарядов на верхней и бронированной палубе. Угол возвышения орудий был увеличен до 16°, а для управления артиллерийской стрельбой использовались гироскопические приборы Петравика[6].
Как и на «Лютцове», противоминный калибр был представлен четырнадцатью 150-мм орудиями 15 cm/45 SK L/45[прим. 2]. Они располагались в бронированном каземате в установках MPL C/13. На момент окончания постройки на «Гинденбурге» были установлены четыре зенитных 88-мм орудия Flak L/45, смонтированных вокруг носовой дымовой трубы. Торпедное вооружение, как и на «Дерфлингере», состояло из четырёх подводных 600-мм торпедных аппаратов — по одному в носу, корме и по бортам перед носовой башней главного калибра. Боезапас торпед был увеличен до 16[6].
Строительство
Крейсер под названием «Эрзац Герта» был заложен на государственной верфи в Вильгельмсхафене 30 июня 1913 года[прим. 3] и получил строительный номер 34. После начала Первой мировой войны работы по постройке сильно замедлились. Верфь занималась переоборудованием кораблей резервного флота для активных боевых действий. Поэтому спуск на воду состоялся лишь 1 августа 1915 года[5].
При спуске на воду крейсер получил имя «Гинденбург» в честь известного военачальника Пауля фон Гинденбурга — прусского генерал-фельдмаршала, участника франко-прусской войны (1870—1871), с 1914 года командующего Восточным фронтом. В дальнейшем постройка также велась медленными темпами, так как верфь была занята ремонтом повреждённых в бою кораблей, особенно после Ютландского сражения. Также, по данным британской разведки, часть материалов с «Гинденбурга» была использована для ремонта «Дерфлингера»[9]. К январю 1917 года, после объявления неограниченной подводной войны, строительство крупных надводных кораблей было приостановлено. Но это не коснулось «Гинденбурга». Германский флот испытывал острую нехватку в быстроходных сильно вооружённых капитальных кораблях, необходимость в которых показали морские сражения. Мало того, что по закону о флоте строительство линейных крейсеров велось ограниченно, так ещё и в Ютландском сражении был потерян «Лютцов». Поэтому работы над «Гинденбургом» были продолжены, и он стал последним введённым в строй капитальным кораблём императорского флота[10]. В апреле 1917 года корпус достраивающегося «Гинденбурга» был повреждён выходящим из дока линкором «Гельголанд»[11].
Стапельный период постройки продолжался 22 месяца, а достройка на плаву — 21 месяц. Стоимость постройки составила 59 миллионов марок или по курсу того времени 29,5 миллиона рублей золотом. 10 мая 1917 года крейсер был готов к испытаниям, и на нём подняли флаг и вымпел. Ходовые испытания были завершены 20 августа. А к 25 октября 1917 года «Гинденбург» окончил курс индивидуальной подготовки и перешёл из Киля в Вильгельмсгафен, где был введён в состав Флота открытого моря[4][11].
Командиры
В разное время кораблём командовали[11]:
- капитан цур зее[прим. 4] Карпф (май 1917 года — ноябрь 1917 года)
- корветтен-капитан[прим. 5] Ольдекоп (июль 1917 года — временно исполняющий обязанности)
- капитан цур зее Эбериус (ноябрь 1917 года — январь 1918 года)
- капитан цур зее Гильдебранд (февраль 1918 года — ноябрь 1918 года)
- корветтен-капитан Хейден (с ноября 1918 года, в период интернирования)
Служба
В составе Флота открытого моря
С 26 октября крейсер находился в полной боевой готовности. С 6 ноября в составе 1-й разведывательной группы он включился в боевое охранение и сторожевую службу в Немецкой бухте (нем. German Bight). Кроме него в состав группы входили все оставшиеся линейные крейсера немецкого флота — «Дерфлингер», «Зейдлиц», «Мольтке» и «Фон дер Танн». Первый боевой выход «Гинденбург» совершил 17 ноября на помощь крейсерам фон Рейтера, вступившим в бой с превосходящими британскими силами во время так называемого Второго сражения в Гельголандской бухте. Но линейные крейсера «Гинденбург» и «Мольтке» подошли к месту боя уже после его окончания, когда британские корабли уже ушли[11][3].
23 ноября 1917 года «Гинденбург», сменив «Зейдлиц», стал флагманом вице-адмирала Хиппера. Но уже 24 ноября Хиппер перенёс свой флаг на борт старого крейсера «Ниобе», выступавшего в качестве блокшива, который и был большую часть времени флагманом. Хипперу было поручено общее командование охранением Немецкой бухты, что было делать более удобно со стоявшего на приколе старого крейсера. «Гинденбург» в это время осуществлял охранение и нёс сторожевую службу[11].
После успешного нападения германских крейсеров «Брумер» и «Бремзе» на один из скандинавских конвоев британцы стали применять для охранения крупные силы, включая линейные крейсера. Поэтому германскому флоту, если он хотел продолжать атаки конвоев, необходимо было применять крупные боевые корабли. С 23 по 25 апреля 1918 года «Гиндебург» под флагом Хиппера участвовал в походе Флота открытого моря в северную часть Северного моря с целью атаки одного из конвоев. Операция была рассчитана на то, что бы перехватить конвой, выход которого планировался 24 апреля. Непосредственную атаку должны были осуществлять линейные крейсера I-й разведывательной группы — «Гинденбург», «Зейдлиц», «Мольтке», «Дерфлингер», «Фон дер Танн», четыре лёгких крейсера II-й разведывательной группы и миноносцы II-й флотилии. Предполагая встречу с частью Гранд Флита, для поддержки операции в море вышел и весь Флот открытого моря. Но поход завершился неудачей. Во-первых, из-за аварии турбины «Мольтке» принял внутрь 2000 т воды, лишился хода, какое-то время шёл на буксире за линкором «Ольденбург», а при возвращении был атакован английской подводной лодкой Е-42. Во-вторых, германский штаб не угадал дату выхода конвоя, и тот, выйдя в море ещё 22 апреля, благополучно достиг берега Британии, разминувшись с крейсерами Хиппера[11][12][13].
С 29 июня I-я разведывательная группа во главе с «Гинденбургом» охраняла тральщики при выходе большой группы подводных лодок на «путь 500»[14].
После назначения Шеера начальником морского генерального штаба была создана специальная служба охранения Северного моря, и командующий 1-й разведывательной группы был освобождён от этой задачи. Сам Хиппер был повышен в звании до адмирала и назначен 11 августа 1918 года командующим Флотом открытого моря. Командующим I-й разведывательной группы был назначен его младший флагман контр-адмирал Рейтер[14].
Новый командующий с 12 августа держал свой флаг на «Гинденбурге». В октябре 1918 года флот готовился к выходу. Планировалось совершить набег на побережье Великобритании, в котором линейные крейсера I-й разведывательной группы должны были обстрелять устье Темзы и выманить из баз Гранд Флит далеко на юг на минные поля. На пути следования британские корабли должны были быть атакованы большим количеством подводных лодок. Затем должны были подключиться линкоры Флота открытого моря. Но к 1918 году Гранд-Флит был как минимум вдвое сильнее германского флота, и немецкие моряки сочли эту атаку самоубийственной. Поэтому, когда 28 октября поступил приказ выходить в море, на линкорах «Гельголанд», «Тюринген» и нескольких линейных крейсерах вспыхнуло восстание[15]. Поход флота был отменён, и 2 ноября «Гинденбург» стал на ремонт, а Рейтер перенёс свой флаг на «Мольтке»[14].
Интернирование, затопление в Скапа Флоу и подъём
«Гинденбургу» так и не довелось поучаствовать в боевых действиях. По условиям перемирия крейсер подлежал интернированию и в составе Флота открытого моря 19 ноября 1918 года перешёл в британскую базу Ферт-оф-Форт, а затем 24 ноября 1918 года в Скапа-Флоу, где и был интернирован[16].
21 июня 1919 года «Гинденбург» вместе с остальными немецкими кораблями был затоплен своим экипажем. Несмотря на пулемётный огонь британцев, пытавшихся предотвратить затопление, он в 17:00 последним лёг на дно в полумиле западнее острова Кава. Но, в отличие от большинства других кораблей, он не перевернулся и лёг практически на ровный киль на глубине около 22 метров. При этом толщина воды во время отлива над ютом была около 9 метров, а над носовой частью 3 метра, и надстройка выходила из воды по шлюпочную палубу[17].
Комиссия британского адмиралтейства, обследовавшая затопленные германские корабли, пришла к выводу, что их поднять не удастся. Миноносцы лежали на дне, навалившись друг на друга, а технологии подъёма столь крупных кораблей, как линкоры и линейные крейсера, в то время вообще не существовало. Лежащий на дне флот выкупил продавец металлолома Эрнест Фрэнк Кокс[18].
Он не имел опыта подъёма судов со дна моря, поэтому составил простой, с его точки зрения, план: с помощью имеющегося в его распоряжении немецкого плавучего дока он поднимет со дна миноносцы, затем срежет башни с «Гиндебурга» и, продав полученный металлолом, заработает деньги на подъём его корпуса. Поначалу дела у него шли достаточно успешно. Разрезав напополам плавучий док, он использовал две половинки для подъёма миноносцев. Преодолев некоторые трудности и приобретя опыт, его команда решилась приступить к подъёму крейсера[19].
Водолазы поставили более 800 заплат, заделав все отверстия. Была закрыта даже дымовая труба гигантской заглушкой площадью 78 м², изготовленной из двух слоёв досок толщиной по 76 мм, скреплённых дюжиной тавровых балок. Герметизация заглушек обеспечивалась проложенной паклей и пропитанной жиром парусиной. Водолазы работали с мая по август 1926 года, после чего была произведена первая попытка подъёма со дна. Купив ещё один док и разрезав его как имеющийся, Кокс решил использовать четыре половинки немецких плавучих доков для возможности устранения крена по бортам после откачки воды. Откачку воды начали 26 августа 1926 года, и через пять дней палуба появилась на поверхности. Но крен достиг 40° и продолжал расти. Опасаясь опрокидывания, откачку воды прекратили, и «Гинденбург» лёг обратно на дно[17][20].
2 сентября была предпринята вторая попытка, но она также завершилась неудачей. Корабль переваливался с борта на борт, и из-за плохой погоды и сбоев при подаче электроэнергии на откачивающие насосы операция опять была отменена. Работы над «Гинденбургом» пришлось временно отложить. И к следующей попытке подъёма приступили уже после того, как были подняты на поверхность линейные крейсера «Мольтке», «Зейдлиц» и линкор «Кайзер»[21].
В январе 1930 года работы были возобновлены. К 15 июля 1930 года были заменены 300 заплат и начата откачка воды. Носовая часть появилась на поверхности, но из-за возникшего крена на правый борт корабль опять был затоплен. Но поднять «Гиндебург» со дна стало для Кокса уже делом престижа. Поэтому, когда 24 июля 1930 года крейсер был поднят на поверхность, на его борт вступил Кокс в сопровождении жены и дочери. Это был единственный раз, когда Кокс пригласил родню на поднятый со дна корабль[22].
«Гинденбург» был отбуксирован в бухту Нил. Здесь его конструкция была изучена специалистами британского кораблестроительного отдела. После обследования «Гинденбург» 23 августа 1930 года был отбуксирован в Розайт и в течение 1931—1932 годов разделан на металл. Судовой колокол «Гинденбурга» 17 августа 1936 года был торжественно передан Германии и на борту лёгкого крейсера «Нептун» доставлен на родину. Он был установлен на борту карманного линкора «Дойчланд». 28 мая 1956 года этот же колокол был передан военно-морским силам ФРГ[23].
Напишите отзыв о статье "SMS Hindenburg"
Примечания
- ↑ В англоязычной литературе.
- ↑ Длина в калибрах: в германском флоте, как и во флотах Австро-Венгрии, России и США, — расстояние от казённого до дульного среза.
- ↑ По данным Муженикова, Hildebrand даёт другую дату — 1 октября.
- ↑ В СССР и России ему соответствует звание капитан 1-го ранга
- ↑ В СССР и России ему соответствует звание капитан 3-го ранга
Использованная литература и источники
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.123
- ↑ 1 2 Gröner. Band 1. — P.85
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.126
- ↑ 1 2 3 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.125
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.124
- ↑ 1 2 3 4 5 Campbell. Battlecruisers. — P. 57
- ↑ Staff. German Battlecruisers. — P. 37
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.125—126
- ↑ Campbell. Battlecruisers. — P. 56
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.124—125
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Staff. German Battlecruisers. — P. 42
- ↑ Вильсон Х. Линкоры в бою. — С. 207.
- ↑ Шеер. Германский флот в Мировую войну 1914—1918 гг. — С. 469-475.
- ↑ 1 2 3 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.127
- ↑ Вильсон Х. Линкоры в бою. — С. 208-209.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.127—128
- ↑ 1 2 Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.128
- ↑ Горз. Подъем затонувших кораблей., 1978, с. 126—132.
- ↑ Горз. Подъем затонувших кораблей., 1978, с. 133—134.
- ↑ Горз. Подъем затонувших кораблей., 1978, с. 134-135.
- ↑ Горз. Подъем затонувших кораблей., 1978, с. 136—148.
- ↑ Горз. Подъем затонувших кораблей., 1978, с. 149—150.
- ↑ Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — С.129
Литература
- на русском языке
- Апальков Ю. В. ВМС Германии 1914-1918. Справочник по корабельному составу. — Приложение к журналу «Моделист-конструктор». — М. — 32 с. — («Морская коллекция» № 3(9)/1996).
- Вильсон Х. Линкоры в бою. 1914—1918 гг. = H. W. Wilson. Battleships in Action, 2 Vol. London, 1926. — М.: Государственное военное издательство, 1935. — 340 с.
- Горз, Джозеф Н. Подъем затонувших кораблей. Перевод с английского.. — М.: Судостроение, 1978. — 352 с.
- Мужеников В. Б. Линейные крейсера Германии. — СПб., 1998. — 152 с. — (Боевые корабли мира).
- Шеер Рейнхард. Германский флот в Мировую войну 1914—1918 гг = Scheer R. Deutschlands Hochseeflotte im Weltkrieg. Persönliche Erinnerungen. — Berlin, Scherl, 1920. — М.: Эксмо, 2002. — 672 с. — (Военно-морская библиотека). — 5100 экз. — ISBN 5-7921-0502-9.
- на английском языке
- Campbell N. J. M. Battlecruisers. — London: Conway Maritime Press, 1978. — 72 p. — (Warship Special No. 1). — ISBN 0851771300.
- Conway's All The Worlds Fighting Ships, 1906—1921 / Gray, Randal (ed.). — London: Conway Maritime Press, 1985. — 439 p. — ISBN 0-85177-245-5.
- Staff, Gary. [books.google.com/books?id=Kqvrr0RnGuEC&printsec=frontcover German Battlecruisers: 1914–1918]. — Oxford: Osprey Books, 2006. — 48 p. — ISBN 1846030099.
- на немецком языке
- Gröner, Erich. Die deutschen Kriegsschiffe 1815-1945 Band 1: Panzerschiffe, Linienschiffe, Schlachschiffe, Flugzeugträger, Kreuzer, Kanonenboote. — Bernard & Graefe Verlag, 1982. — 180 p. — ISBN 978-3763748006.
Ссылки
- [www.sms-navy.com/bc/sms_bc_derfflinger-hind-photos.htm Grossen kruezers SMS Hindenburg] (англ.). — Фото крейсера «Гинденбург». Проверено 30 ноября 2012. [www.webcitation.org/6DWBijBfa Архивировано из первоисточника 8 января 2013].
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
 |
Эта статья входит в число хороших статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий SMS Hindenburg
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.
На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
