Гиндукушская религия
Гиндуку́шская рели́гия — совокупность политеистических верований и культов архаичных нуристаноязычных и дардоязычных племён, распространённых в труднодоступных долинах бассейнов рек Кунар (Читрал) и Алинагар (притоки р. Кабул) к югу от Гиндукушского хребта. Связана происхождением с подвергшимися субстратному влиянию местного неиндоевропейского населения культами индоиранских племён (ариев), вторгшихся в Южную Азию в сер. II тыс. до н. э. Последователи гиндукушского язычества («кафиры»), основную часть которых составляли нынешние нуристанцы, сохранялись довольно массово до XIX века, в настоящее время религия практически вытеснена исламом. Последним народом, часть которого (ок. 3 тыс. чел.) придерживается традиционных гиндукушских верований, являются дардоязычные калаши, проживающие в о́круге Читрал пакистанской провинции Хайбер-Пахтунхва.
Содержание
История
Гиндукушские верования, зафиксированные этнографами Нового времени и до сих пор наблюдаемые у калашей, будучи основаны на религии древних ариев и сохраняя многие индоевропейские архаизмы, прошли большой путь развития в условиях изоляции, влияния неиндоевропейского субстрата, а также позднего исламского воздействия. Культы «кафиров»-нуристанцев к XIX веке оказались в практической полной изоляции на фоне окончательного вытеснения исламом традиционных верований у соседних дардов, зафиксировать которые в первозданном виде западные этнографы не успели. Что касается калашей, то судьба этого дардоязычного народа оказалась тесно связана с соседними нуристанцами. Само происхождение этого народа связано с нуристанцами-вайгали (kalašüm), вторгшимися в Читрал в XV веке и воспринявшими местный дардский язык[1]. Поэтому религия калашей сближается с нуристанской не только в мировоззрении, ритуалах и мифах, но и в именах божеств. С другой стороны, следует учитывать и влияние дардских верований на самих нуристанцев.
В отличие от калашей, оказавшихся в Британской Индии после проведения линии Дюранда, где они смогли сохранить традиционную религию, судьба религии кафиров была решена в 1896 году, когда афганский эмир Абдур-Рахман, совершив поход, подчинил непокорных горцев Кафиристана и начал их насильственную исламизацию. В первое время пережитки гиндукушской религии во множестве сохранялись в Нуристане, благодаря чему этнографы сумели записать множество мифов и зафиксировать обряды или их описания. В Нуристане даже сохранялась тайная языческая оппозиция, лелеявшая планы возвращения прежних порядков и религии. Но с уходом поколений, выросших в язычестве и возрастанием роли ислама в жизни нуристанцев, гиндукушская религия в Афганистане ушла в небытие.
Веру предков не смогли сохранить даже те нуристанцы, что бежали от исламизации в Читрал: через несколько десятилетий все они также были обращены в суннитский ислам и во многом способствовали переходу в ислам части родственных калашей.
Мировоззрение и общая характеристика
Религия Гиндукуша представляет собой типичный политеистический племенной культ, в основу которого положена развитая мифология и жертвоприношения божествам. В традиционных представлениях гиндукушцев мир по сути ограничивается совокупностью долин, населяемых ими. За их пределами лежат «нечистые» земли Хаоса, населённые демонами и мусульманами. У последователей религии Гиндукуша зафиксирована трёхчастная структура мира:
- Урдеш — верхний мир из семи небес, на верхнем из которых (Ил-Мундж) пребывает бог Мон/Манди
- Мичдеш — срединный мир
- Юрдеш — нижняя обитель мёртвых
Большое значение придаётся дихотомии святости-чистоты и осквернения-нечистоты. Чистое связано с горами, козами, светом, жизнью. Нечистое — с мусульманами, женщинами, смертью.
Несмотря на значительную трансформацию гиндукушской религии по сравнению с религией ариев и отсутствие таких важных арийских богов, как например, Митра, верования гиндукушцев сохраняют много арийских и шире индоевропейских архаизмов, например, культ коня, практически неиспользуемого в хозяйстве. Важная ритуальная роль отводится можжевельнику, почитаемому и в архаичных иранских культурах (авест. hāpərəsi-)
Пантеон
Боги Гиндукуша обычно назывались словом delu (<*devaloka-), у прасунцев luzu (от leu «бог» < *deva-), devalog или deu у калашей. Пантеон состоит из многих богов, пользующихся разной степенью почитания и ответственных за разные стороны мироздания и социума. Функции богов часто пересекаются. Некоторые боги связываются с конкретными местностями и святилищами, другие носят отчётливо пангиндукушский характер. Под влиянием ислама гиндукушская религия трансформировалась в монотеистическом направлении, и божества часто считаются эманациями Бога-Творца.
Бывший пантеон нуристанцев
- Имра/Ямра/Мара (кати Imrā, вайг. Yamrā, прасун Mārā) — верховный бог всех кафиров-нуристанцев, творец, ожививший своим дыханием других богов, господин жизни и смерти. Бог неба и туч, он окружён сиянием и поместил на небе солнце и луну. Является также культурным героем, давшим кафирам скот и собак, пшеницу и орудия обработки почвы и научившим их хозяйственной деятельности. Главное святилище Имры/Мары, уничтоженное Абдур-Рахманом, располагалось в Прасуне. Имя бога происходит от арийск. *Yama- rājan- «Яма-царь», что свидетельствует о высокой роли Ямы в праарийской религии.
- Мунджем Малик (munǰem < *mandyama- «середина» и арабо-перс. mālik «царь») — изначально царь Среднего мира, имеющий образ прародителя-великана, убиваемого и возрождающегося в своём одноимённом сыне. Мунджем Малику посвящена зима, время перед грядущим возрождением природы.
- Мон/Манди (кати Mon, прасун Mandi) — главный борец с демонами, посылающий на землю дождь, могучий богатырь с луком и стрелами, посредник между людьми и богами. Имя связано с санскр. mahan- deva- «Великий Бог», эпитетом Шивы-Рудры и, вероятно, было заимствовано из индуизма.
- Индр/Индер (кати Indr, ашкун Inder) — общеарийский Индра значительно утратил своё значение в северонуристанском пантеоне. Тем не менее на юге он пользовался значительным почётом, как покровитель рода и глава богов. Почитался покровителем виноградарства и изготовления вина, заменившего у кафиров сому. В Ваме ему был посвящён виноградник Indrakun.
- Гиш/Гивиш — бог войны у нуристанцев. В отличие от рассудительного Мона отличается безрассудством и недалёкостью. Почитание его возрастало в периоды военных походов.
- Вушум/Шомде (кати Wušum, парсун Šomde) — бог правосудия и богатства, как в виде скота, так и в виде золота, серебра и шелков.
- Догумрик/Доган (сев. Dogumrik, юж. Deogan, букв. «бог живой») — наместник Имры, часто сливающийся с Моном/Манди.
- Санджу/Сулмеч (кати Sanǰü, прасун Sülmeč) — подруга Гиша, убившего её отца Сану, по преданию бывшего «мусульманином», пытавшимся обратить кафиров в ислам. Ведала хранилищами пшеницы и запасами топлёного молока.
- Дизани/Дисни (Dizani, прасун Disni от dez- «творить»), Utai «жрица» — центральное женское божество, сестра «Творца» Имры. Представляет женское начало во всей его полноте. Предстаёт в виде Мирового древа, оказывающегося всем человечеством.
- Нирмали/Шуве — богиня, представляющую «нечистую» сторону женственности, ведает родами и менструациями.
- Багишт (*Bagiṣta- «самый подающий») — покровитель вод, дающий богатство
- Нонг/Зюзум — властитель зимней стужи
- Судрем/Суджум — бог погоды, жрец богов, связанный с можжевельником, отец Дизани.
- Семь Панеу — дикие небесные охотники, приносящие смерть
- Кшумаи/Киме — богиня альпийских лугов и диких коз, живущая на высочайшей вершине Гиндукуша — Тирич-Мир, покровительница урожая зерна и плодов.
Пантеон калашей
| Индоиранские языки |
| Нуристанские Индоарийские · Дардские · Иранские |
| Этнические группы |
| Индоарийцы · Иранцы · Дарды · Нуристанцы |
| Религии |
| Праиндоиранская религия · Ведийская религия · Гиндукушская религия · Индуизм · Буддизм · Зороастризм |
| Древняя литература |
| Веды · Авеста |
- Дезау (dezau) «Творец», от нурист. dez- «творить» (ср. др.инд. dih-). Его также называют персомусульманскими именами Худай («Господь») и Пайдагарау (калаш. Paidagarau, ср. кхов. Paidagorak от перс. پروردگر Parvardegar «Творец»). В целом соответствует Имре/Маре и Яме, давая и забирая души людей, но значительно менее деятельный, чем последний.
- Саджигор (Saǰig’or) — бог войны и дождя, каменный алтарь которого располагался в Румбуре.
- Верин(др), Шура Верин, (Verin(dr), Šura Werin) — «Воин Непобедимый Индра» (*Śura- Apara- Indra-)[2], могущественный и опасный бог, принимающий самые торжественные клятвы. Ненавидит осквернение и любит вино.
- Махандеу (Mahandeu) соответствует Мону/Манди кафиров-нуристанцев, пророк и посредник между Дезау и людьми, вездесущий бог, всегда готовый услышать молитву.
- Ингау (Iŋgau) — бог весны и целительства.
- Джештак (Jeṣṭak, букв. «ветка») — богиня домашнего очага и жизненной силы, покровительница рода и детей. Её «храм» — место проведения родовых собраний, а символ — резная доска, украшенная деревянными бараньими или лошадиными головами.
- Дезалик (Dezālik) — сестра Дезау, покровительница женщин, родов и всего связанного с женской физиологией и социальной функцией — всего, что для мужчин считалось нечистым.
- Кушумаи (Kuṣumai), помимо нуристанского имеет также дардское имя Джач (Jac̣ < yakṣ(inī)) — богиня урожая полей и плодовых деревьев.
- Балумаин (Baḷumaín) — бог-всадник, иногда сам обращающийся конём, покровитель пастбищ и зимнего праздника Чаумос, когда всё сущее сливается воедино, во время которого он и является верхом на коне с юга, с мифической прародины калашей Цам, с которой он тесно связан.
См. также
Напишите отзыв о статье "Гиндукушская религия"
Примечания
Ссылки
- [www.box.net/shared/static/o254cpcdbn.djvu Карл Йеттмар. Религии Гиндукуша. Пер. с нем. 524 с., М., Наука, 1986 г. (5,64 Мб, djvu)]
- [www.nb.no/baser/morgenstierne/nirmali/nirmali/Imra/Text/sacrifice/sacrifice29.html Георг Моргенстьерне. Описание жертвоприношения у кати (с фотографиями)]
Отрывок, характеризующий Гиндукушская религия
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.
Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.
