Гинзберг, Аллен

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Аллен Гинзберг
Allen Ginsberg

Аллен Гинзберг в 1978 году
Имя при рождении:

Ирвин Аллен Гинзберг

Место рождения:

Ньюарк (Нью-Джерси, США)

Род деятельности:

прозаик, поэт

Направление:

Бит-поколение, New American Poets, Хиппи, Постмодернизм

Язык произведений:

англ. 

И́рвин А́ллен Ги́нзберг (англ. Irwin Allen Ginsberg; 3 июня 1926 года, Ньюарк, США — 5 апреля 1997 года, Нью-Йорк, США) — американский поэт второй половины XX века, основатель битничества и ключевой представитель бит-поколения[1][2] наряду с Д. Керуаком и У. Берроузом. Автор знаменитой поэмы «Вопль» (1956). Принимал участие в работе над романом Уильяма С. Берроуза «Джанки». Оказал значительное влияние на контркультуру 1960-х годов.





Биография

Ирвин Аллен Гинзберг родился 3 июня 1926 года в городе Ньюарк (штат Нью-Джерси, США) в еврейской семье поэта и преподавателя филологии Луиса Гинзберга, родом из Львова, и школьной учительницы Наоми Леви Гинзберг.

Если его отец был правоверным иудеем и консервативным либералом, то мать — активисткой Коммунистической партии США, чья боязнь политических преследований усугубила её душевную болезнь. В поэме «Америка» поэт вспоминает, как мать брала его в семилетнем возрасте на собрания ячейки компартии («Америка, ребенком я был коммунистом, и я не жалею об этом»). Именно под её влиянием Аллен начал изучать экономику, надеясь помочь трудящимся.

Гинзберг, застенчивый и проблемный подросток, провёл детство в городке Патерсон, штат Нью-Джерси, рано осознав свою гомосексуальную идентичность. В старших классах познакомился с поэзией таких авторов, как Уолт Уитмен, Уильям Блейк, Гийом Аполлинер, Томас Стернз Элиот, Эзра Паунд, но, несмотря на интерес к поэзии, по настоянию отца начал готовить себя к юридической карьере. В 1943 году он поступил в Колумбийский университет на факультет права. В университете Гинзберг учился в одной группе с Люсьеном Карром, который ввёл его в богемную среду альма-матер, познакомив с другими будущими битниками — Уильямом Берроузом и Джеком Керуаком. Керуак говорил Аллену: «Ты же никогда не работал ни на фабрике, ни на заводе, что ты можешь знать о труде?». Под его влиянием Гинзберг покинул изучение юриспруденции и перевелся на литературоведение.

В 1965 году Гинзберг прибыл на Кубу в качестве корреспондента «Evergreen Review». Однако после того, как в Университете Гаваны он выступил в защиту гомосексуальных людей, его попросили покинуть страну. В том же году он ездил в СССР, где в Москве познакомился с поэтами-шестидесятниками Андреем Вознесенским и Беллой Ахмадуллиной. В апреле посетил Варшаву, а в конце месяца попал в Прагу (Чехословакия), где его избрали «Майским королём» («Kral Majales») на молодежном уличном карнавале. Однако в Праге Гинзберга трижды арестовывали спецслужбы, а потом как «грязного дегенерата» депортировали в Лондон.

Гинзберг проявлял большую политическую активность и гражданскую позицию, много лет участвовал в выступлениях за свободу слова, права ЛГБТ и декриминализацию марихуаны, а также в ненасильственных политических протестах против значительного числа явлений, начиная от Войны во Вьетнаме и заканчивая цензурой, полицейским насилием и кампанией по борьбе с наркотиками[3], за что неоднократно подвергался арестам.

В 1967 году Аллена Гинзберга арестовали во время антивоенной демонстрации в Нью-Йорке. В октябре этого же года его вновь арестовали за участие в знаменитом марше новых левых, пацифистов и хиппи на Вашингтон, когда йиппи попытались «поднять Пентагон в небо силой левитации» и голоса Гинзберга, распевавшего буддистские мантры. В следующем году он в числе 35 литераторов выступил против арестов диссидентов в СССР. Их письмо было опубликовано 14 марта 1968 года, после чего в СССР на его творчество был наложен запрет. В августе 1968 года Гинзберг был повторно арестован во время беспорядков в Чикаго во время общенационального предвыборного съезда Демократической партии. Впоследствии он выступил в качестве свидетеля защиты на судебном процессе над «Чикагской семеркой».

Он призывал к солидарности с Вьетнамом, Кубой и Бангладеш (он привлёк внимание к бенгальским гражданским жертвам от рук западнопакистанской армии в 1971 году в одном из своих стихотворений).

Вместе с другими основоположниками битнического движения — Гэри Снайдером и Джеком Керуаком — испытал влияние пропагандиста дзен-буддизма Дайсэцу Тэйтаро Судзуки и его ученика и последователя Алана Уотса[4]. По религиозным предпочтениям был буддистом[5][6]. Неоднократно совершал паломничества в Индию. Также интересовался кришнаизмом.

Снимался в документальном фильме «Учёный за рулём».

Аллен Гинзберг был открытым геем и прожил в фактическом браке с писателем Питером Орловски более 30 лет. Люсьен Карр оказал на него большое влияние в студенческие годы при Колумбийском университете, краткая биография этого периода изложена в фильме «Убей своих любимых», именно Люсьен познакомил Гинзберга с Уильямом Берроузом, Джеком Керуаком, что послужило в созидательстве бит-поколения.

Библиография

  • Вопль и другие стихотворения / Howl and Other Poems (1956)
  • Каддиш и другие стихотворения / Kaddish and Other Poems (1961)
  • Индийские дневники / Indian Journals (1970)
  • Китайское рисование/ Indian Journals (1970)

Упоминания

  • Жизнь и времена Аллена Гинзберга (англ.) (1993) — биографический фильм Джерри Аронсона, рассказывающий о жизни Гинзберга с момента его рождения до мыслей о смерти в возрасте 66 лет.
  • Аллен Гинзберг: Жизнь в Лондоне (англ.)(1995) — Гинзберг читает свои произведения, поёт и демонстрирует тибетскую медитацию. Это происходило 19 октября 1995 года в ночном клубе Heaven, Лондон.
  • Ритм[7] (2000) — американский кинофильм режиссёра Гэри Волкова.
  • Вопль (2010) — американский художественный фильм на основе одноимённой поэмы Аллена Гинзберга и биографии автора.
  • На дороге (2010) — художественный фильм режиссёра Вальтера Саллеса, экранизация одноимённого романа Джека Керуака.
  • Убей своих любимых (2013) — художественный фильм режиссёра Джона Крокидаса.

Напишите отзыв о статье "Гинзберг, Аллен"

Примечания

  1. Vorhees, Mara. Boston. — Lonely Planet, 2009. — P. 36. — 280 p. — ISBN 9781741791785.
  2. Kimmel, Michael. Men and masculinities. — ABC-CLIO. — P. 71. — ISBN 9781576077740.
  3. Ginsberg, Allen. (2000) Deliberate Prose: Selected Essays 1952—1995. Foreword by Edward Sanders. New York: HarperCollinsPublishers, pp.xx-xxi., from the foreword by Edward Sanders, p.xxi.
  4. Балагушкин, 1986, с. 117.
  5. [www.allenginsberg.org/index.php?page=bio Allen Ginsberg Project — Bio] (англ.). allenginsberg.org. Проверено 3 января 2014. [www.webcitation.org/6J7SvQyvZ Архивировано из первоисточника 25 августа 2013].
  6. Barry Miles. Ginsberg: A Biography. London: Virgin Publishing Ltd (2001), paperback, 628 pages, ISBN 0-7535-0486-3, pp. 440-44.
  7. [ru.wikipedia.org/wiki/%D0%E8%F2%EC_(%F4%E8%EB%FC%EC) Ритм].

Литература

  • Балагушкин Е. Г. Критика современных нетрадиционных религий (истоки, сущность, влияние на молодёжь Запада). — М.: Изд-во МГУ, 1986. — 286 с. — 12 300 экз.

Ссылки

  • [www.absolutology.org.ru/ginsberg2.htm Аллен Гинсберг: Сайт «Абсолютология»]
  • [old.ruspioner.ru/specpr.php?id_art=2013 Владислав Сурков, заместитель председателя правительства РФ, читает вслух стихи Аллена Гинзберга]
Видео

Отрывок, характеризующий Гинзберг, Аллен

Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.