Гипермодернизм

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Гипермодерни́зм (др.-греч. ὑπερ- «сверх-, над-» и лат. modernus — новый, современный) — направления развития шахматной мысли в 1910-х — 20-х годах. Основоположники гипермодернизма: Арон Нимцович, Рихард Рети, Дьюла Брейер.

К его сторонникам также причисляют Александра Алехина, Ефима Боголюбова, Петра Романовского, Савелия Тартаковера и других. Термин предложен Тартаковером вместо употреблённого ранее «неоромантизма».





Основоположники гипермодернизма

Появление

Появление гипермодернизма связано с наметившимся кризисом шахматного искусства в начале XX века. Созданное Стейницем и разработанное Таррашем учение о позиционной игре стало общепризнанным, однако при этом всё большее распространение получила «сухая» и механистичная «игра по правилам» — с отказом от творческих поисков, риска. В турнирах вырос процент «бесцветных» ничьих, круг применявшихся дебютов был узким: главным образом это были испанская партия, дебют четырёх коней, ферзевый гамбит и дебют ферзевых пешек. В 1914 году Нимцович выступил с серией статей[1], в которых подверг критике ряд устоявшихся взглядов в области дебютной стратегии. В дальнейшем он углубил понимание многих положений теории Стейница[2] и разработал ряд новых принципов и приёмов игры, сохраняющих значение и в современной теории шахмат: блокада, профилактика, избыточная защита, лавирование. По книгам Нимцовича «Моя система», «Моя система на практике» и другим учились многие поколения шахматистов.

Развитие

Примеры гипермодернизма в дебюте[3]
abcdefgh
8
8
77
66
55
44
33
22
11
abcdefgh
Белые разыграли новое началодебют Рети. Они отказались от захвата центра пешками в пользу флангового развития с применением двойного фианкеттирования.

Вслед за Нимцовичем, который искал систему шахматных закономерностей в русле гипермодернизма, в развитие его идей уже после Первой мировой войны выступили Рети и Брейер, исходившие главным образом из необходимости индивидуального подхода к оценке конкретной позиции, постоянного поиска исключений из правил. Они пропагандировали стратегически сложную игру, со значительной долей комбинационного содержания, неизбежно связанную с риском; рассматривали дебют не как изолированную стадию развития фигур, а как начало миттельшпиля, в котором с первых же ходов должно присутствовать чёткое плановое начало.

Рети также вывел понятие «нефиксированных» позиций — «положения, в которых центральные пешки обеих сторон не вхо­дят в соприкосновение друг с другом, не относятся ни к открытым, ни к закрытым позициям, но содержат в себе возможность перейти в любую из этих кате­горий»[4]. Если принципы открытых позиций были известны во времена романтических шахмат, а закрытые позиции изучены позиционной школой во главе со Стейницем, то именно нефиксированные позиции должны быть исследованы гипермодернистами. Из этой ключевой мысли вытекало, что гипермодернизм — не отрицание классических принципов шахмат и не возврат к романтизму, а попытка расширить шахматную теорию, включая в неё ранее неизвестные понятия и принципы.

Распространение идей гипермодернизма среди шахматистов способствовала литературная деятельность Тартаковера, главным образом его книга «Ультрасовременная шахматная партия».

Влияние

Влияние гипермодернистов на развитие шахмат особенно сильно сказалось в области дебютной теории. Ранее дебютная стратегия предусматривала сочетание быстрого развития фигур с захватом центра пешками, поэтому в большинстве партий после. 1. е4 е5 или 1. d4 d5 создавалась статичная пешечная симметрия в центре. Гипермодернисты доказали, что фигурное давление на центр может быть не менее эффективным, чем образование пешечного центра; они разрабатывали дебютные планы с отказом от немедленного продвижения центральных пешек и фланговым развитием с использованием фианкетто. Эти идеи легли в основу многих новых дебютов: защит Нимцовича, Алехина, Грюнфельда, новоиндийской, дебюта Рети и других.

В 1930­1940-е были разработаны защиты староиндийская, Пирца-Уфимцева и другие. Применение новых дебютов обусловило огромное разнообразие типов миттельшпильных позиций, что дало мощный импульс развитию шахмат.

В искусстве

Ильф и Петров в своём романе «Двенадцать стульев», описывающий жизнь в 1920-е годы в Советском Союзе, упомянули гипермодернизм устами Остапа Бендера, который в 37 главе давал лекцию на тему «Плодотворная дебютная идея»:

А теперь, товарищи, я расскажу вам несколько поучительных историй из практики наших уважаемых гипермодернистов Капабланки, Ласкера и доктора Григорьева.

Естественно, ни один из перечисленных шахматных мастеров не был гипермодернистом. Это сатира писателей: Остап Бендер рассказывает васюкинцам всё то, что мог вычитать из тогдашних газет, смешивая модное в то время в шахматном мире слово «гипермодернист» с известными шахматистами.

См. также

Напишите отзыв о статье "Гипермодернизм"

Примечания

  1. Наиболее значительная из них — «Соответствует ли „современные шахматные партии“ доктора Тарраша современному понимаю игры?»
  2. Проблема центра, значение открытых линий, проходных пешек и т. п.
  3. Примеры, свойственные гипермодернизму, указаны курсивом.
  4. [rosthis.narod.ru/20century/reti.htm Рихард Рети Выдержат ли новые идеи практическое испытание?]

Литература

  • Нимцович А. Моя система, М., 1984
  • Рети Р. Новые идеи в шахматной игре, М., 1924
  • Романовский П. Пути шахматного творчества. — Москва-Ленинград: Физкультура и туризм, 1933. — С. 232
  • Тартаковер С. Ультрасовременная шахматная партия, Ленинград — Москва, 1924 — 26
  • Шахматы : энциклопедический словарь / гл. ред. А. Е. Карпов. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — С. 85. — 624 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-85270-005-3.

Ссылки

  • [www.youtube.com/watch?v=LKTUOFR6s1Q Уроки Михаила Шерешевского. Изучение классики. Гипермодернисты]
  • [www.gambiter.ru/chess/item/244-modern-chess.html Шахматный гипермодернизм 1925 года: И. Маизелис 64 Шахматы и шашки в рабочем клубе // Прогресс или регресс? номер 3, 1925]

Отрывок, характеризующий Гипермодернизм

– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.