Гиппиус, Густав Адольф

Густав Адольф Гиппиус
нем. Gustav Adolf Hippius
Место рождения:	Нисси

Густав Адольф (Фомич) Гиппиус (нем. Gustav Adolf Hippius; 1792—1856) — художник-портретист балтийско-немецкого происхождения, литограф и педагог.

Биография

Густав Гиппиус родился 1 марта 1792 года в пасторате Нисси в Эстляндии в семье бедного деревенского пастора. Потеряв очень рано мать, он был отдан в пансион в Ревеле и с четырнадцатилетнего возраста начал зарабатывать себе средства для обучения уроками музыки и рисования, к которому чувствовал особенную склонность. Гиппиус хотел посвятить себя вообще педагогической деятельности, но бедность не позволяла ему поступить в университет.

По совету одного из своих друзей, Отто Фридриха Игнациуса (нем. Otto Friedrich Ignatius; 1794—1824), тоже ставшего потом известным живописцем, он поселился у его отца в пасторате Гаггерс и вместе с Отто стал брать уроки рисования у Карла Сигизмунда Вальтера (нем. Carl Siegismund Walther), гувернера детей писателя Августа фон Коцебу, имение которого находилось по соседству с Гаггерсом. Учение продолжалось около 2 лет. Быстрые успехи Густава Гиппиуса обратили на него внимание окружающих. Друзья устроили в его пользу концерт, давший 2000 рублей, и на эти деньги он отправился зимою 1812 года учиться сначала в Прагу, где он пробыл полгода и в это время нарисовал генерала Моро на смертном одре, а затем в Вену; здесь он прожил два с половиной года.

16 сентября 1816 года Г. А. Гиппиус вместе с живописцем Иваном Егоровичем Эггинком отправился из Вены путешествовать пешком, побывал в Зальцбурге, Мюнхене, Венеции и Флоренции и в апреле 1817 года прибыл в город Рим.

В столице Италии он прожил два года, вращаясь в кругу немецких назарейцев, и особенно сблизился с Иоганном Фридрихом Овербеком. Занятия Гиппиуса состояли в изучении старых мастеров, копировании их картин и писании с натуры; жил он почти исключительно продажей рисуемых им портретов. К этому времени принадлежат исполненные им портреты Овербека, Бетховена и Торвальдсена. Овербек в свою очередь написал его портрет.

В июне 1818 года Густав Адольф Гиппиус уехал из Рима на родину. По пути он заехал в Иверден к Песталоцци и написал его портрет. Вместе с портретами Бетховена и Торвальдсена он ценил этот портрет больше всех своих произведений и в 1846 году издал его в виде литографии по случаю столетия великого педагога.

9 ноября 1819 года художник вернулся в родную Эстляндию. Пробыв полгода в Ревеле и женившись в июне 1820 года на сестре своего друга, Фридерике Игнациус, он переехал в Санкт-Петербург. В 1824 году Отто Игнациус умер, и на долю Гиппиуса выпало закончить его последнюю работу — картину, заказанную для царскосельской придворной церкви.

Работы художника стали случайным образом известны графу Каподистрия и директору Императорского Царскосельского лицея Егору Антоновичу Энгельгардту; они поддержали его материально и дали возможность предпринять издание «Современники. Собрание литографированных портретов государственных чиновников, писателей и художников. Посвящено Е. И. В. Императору Александру І. Les Contemporains, par G. Hippius. St.-Pbg. Litographie de l'auteur» (1822 г., в большой лист), в 9 тетрадях по 5 портретов в каждой (воспроизведение в увеличенном виде портретов работы самого Гиппиуса). Описания этого издания, сделанные Ровинским и Верещагиным, не сходятся между собой; поэтому автор заметки об изданиях Гиппиуса, напечатанной в журнале «Старые годы» за 1907 годы, высказывает предположение, что «Современники» выдержали несколько изданий. К этому предположению присоединяется и В. Я. Адарюков, указывающий на попадающиеся у антикваров два различных портрета И. А. Крылова из этого издания. В коллекции С. П. Виноградова имелись 2 портрета Мартоса. Существуют и два различных портрета Н. М. Карамзина (указание С. П. Виноградова). Выпустив в свет своё издание, художник обратился в Общество поощрения художеств, прося о содействии в его продаже. Комитет Общества выразил готовность содействовать распространению издания Гиппиуса. По-видимому издание не было окончено, и некоторые портреты, приготовленные Гиппиусом, не вошли в него. Кроме портретов в издании «Современники», В. Я. Адарюков указывает еще портреты А. И. Альбрехта, Р. Майделя, митрополита Михаила (меньших размеров, чем в «Современниках»), неизвестного (в Эрмитаже); в биографическом очерке Гиппиуса в «Baltische Maler» Неймана воспроизведены портреты пробста И. Ф. Игнациуса и бригадира Ф. фон Крузенштерна и автопортрет Гиппиуса (все три были в начале XX века собственностью госпожи Дессиен в Риге). В коллекции С. П. Виноградова имеется портрет графа П. П. Коновницына, нарисованный по-видимому не Гиппиусом, но им литографированный.

Густав Адольф Гиппиус занимался также преподаванием (с частности в Воспитательном доме и Елизаветинском институте) и издал следующие пособия для учителей и учеников (см. раздел Библиография).

В начале 1850-х годов он вернулся в Ревель, где продолжал заниматься писанием портретов. В Дрезденском королевском кабинете гравюр (Kupferstich-Kabinett) хранится портрет Гиппиуса, написанный с него в Риме Фогелем, а в Рижском Домском музее (Dommuseum) храни(тся)лся его портрет работы Пецольда.

Густав Адольф Гиппиус умер 24 сентября 1856 года в городе Ревеле и был погребён в пасторате Гаггерс.

Его сыновья Отто и Карл стали известными архитекторами.

Библиография

• «Le jeune dessinateur, cours d'études progressives à l'usage des écoles», в 4 тетрадях, с 32 листами рисунков;
• Альбом из 66 листов головок с картин итальянских мастеров XV и XVI веков и 24 листа с изображениями разных цветов;
• «Grundlagen einer Theorie der Zeichenkunst» (St.-Pbg. u. Leipzig. 1842, по-русски: «Очерки теории рисования»; этот труд продолжительное время употреблялся в Германии в качестве руководства).
• «Kunstschulen. Zusammengetragen für das Bedürfniss der Schule» (Leipzig, 1850; посвящена истории искусства).

Литература

• Адарюков В. Я. «Очерк по истории литографии в России»,
• «Старые Годы» 1907 год, № 6, стр. 239—240 (Ζ., «Д. A. Гиппиус и его издания»);
• «Русский библиофил», 1912 г., № 3, стр. 8—9 (П. Д. Эттингер, «Неизданные материалы для русской иконографии в королевском кабинете гравюр в Дрездене»).
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Гиппиус, Густав Адольф] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Отрывок, характеризующий Гиппиус, Густав Адольф

– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.