Гипполох и Писандр

Гипполох и Писандр (Ἱππόλοχος καὶ Πείσανδρός)
Мифология:	Древнегреческая мифология
Упоминания:	Илиада
Отец:	Антимах
Братья:	Гиппомах

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Гипполох и Писандр (др.-греч. Ἱππόλοχος καὶ Πείσανδρός) — персонажи древнегреческой мифологии.

Сыновья троянского старейшины Антимаха, убитые утром четвертого дня Илиады во время атаки Агамемнона.

Продвигаясь с боем от ахейских кораблей к стенам города, Агамемнон сразил нескольких знатных воинов, и в их числе напал на сыновей Антимаха, вдвоем правивших колесницей. Лошади испугались и встали, братья, не надеясь спастись бегством, взмолились к ахейскому царю о пощаде, обещая богатый выкуп, «много и меди, и злата, и хитрых изделий железа», которым в то время владели только очень богатые люди.

Узнав, чьи они сыновья, царь народов не принял предложения:

Ὅμηρος. Ἰλιάς XI, 138—147

Перевод Н. И. Гнедича

«εἰ μὲν δὴ Ἀντιμάχοιο δαΐφρονος υἱέες ἐστόν, ὅς ποτ᾽ ἐνὶ Τρώων ἀγορῇ Μενέλαον ἄνωγεν ἀγγελίην ἐλθόντα σὺν ἀντιθέῳ Ὀδυσῆϊ αὖθι κατακτεῖναι μηδ᾽ ἐξέμεν ἂψ ἐς Ἀχαιούς, νῦν μὲν δὴ τοῦ πατρὸς ἀεικέα τίσετε λώβην.» ἦ, καὶ Πείσανδρον μὲν ἀφ᾽ ἵππων ὦσε χαμᾶζε δουρὶ βαλὼν πρὸς στῆθος: ὃ δ᾽ ὕπτιος οὔδει ἐρείσθη. Ἱππόλοχος δ᾽ ἀπόρουσε, τὸν αὖ χαμαὶ ἐξενάριξε χεῖρας ἀπὸ ξίφεϊ τμήξας ἀπό τ᾽ αὐχένα κόψας, ὅλμον δ᾽ ὣς ἔσσευε κυλίνδεσθαι δι᾽ ὁμίλου.

«Если вы оба сыны Антимаха, враждебного мужа, Что на сонме троянам совет подавал Менелая, В Трою послом приходившего с мудрым Лаэртовым сыном, Там умертвить, а обратно его не пускать к аргивянам, — Се вам достойная мзда за презренную злобу отцову!» Рек — и могучим ударом Пизандра сразил с колесницы. В грудь он копьем пораженный, ударился тылом о землю. Спрянул с коней Гипполох; и его низложил он на землю, Руки мечом отрубивши и голову с выей отсекши; И, как ступа, им то́лкнутый, труп покатился меж толпищ.

Отрывок, характеризующий Гипполох и Писандр

– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.