Гирс, Михаил Николаевич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Михаил Николаевич Гирс<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Посланник Российской империи в Бразилии
11.05.1895 — 8.06.1898
Предшественник: Александр Семёнович Ионин
Преемник: Алексей Николаевич Шпейер
Посланник Российской империи в Китае
24.11.1898 — 29.09.1901
Предшественник: Алексей Николаевич Шпейер
Преемник: Павел Михайлович Лессар
Посланник Российской империи в Румынии
1902 — 1912
Предшественник: Николай Антонович Фонтон
Преемник: Николай Николаевич Шебеко
Посол Российской империи в Турции
1912 — 20.10.1914
Предшественник: Николай Валерьевич Чарыков
Преемник: дип. представитель А. А. Кистяковский
Посланник Российской империи в Италии
март 1915 — 02.03.1917
24.03.1917 — 26.10.1917
Предшественник: Анатолий Николаевич Крупенский
Преемник: должность ликвидирована
 
Рождение: 22 апреля 1856(1856-04-22)
Смерть: 27 ноября 1932(1932-11-27) (76 лет)
Париж, Франция
 
Награды:

Михаил Николаевич Гирс (22 апреля 1856 — 27 ноября 1932, Париж) — русский дипломат, посол в Константинополе и Риме, тайный советник, гофмейстер.





Биография

Представитель старинного русского дворянского рода шведского происхождения, сын министра иностранных дел Николая Карловича Гирса.

Окончил Пажеский корпус. Участвовал в русско-турецкой войне 1877-78 годов и был награждён знаком отличия Военного ордена 4-й степени.

По окончании войны в 1878 году поступил на службу в Министерство иностранных дел. В 1886 году пожалован в звание камер-юнкера, в 1891 году — в звание камергера. С 1894 года младший советник Министерства иностранных дел. 2 апреля 1895 года Гирс был произведён в действительные статские советники.

С 1897 года посланник в Бразилии. В 1898—1901 годах посланник в Китае, за деятельность в период подавления боксёрского восстания был награждён орденом Святой Анны 1-й степени с мечами. В последующие годы посланник в Баварии (1902 год) и Румынии (1903—1911 годы).

В 1911—1914 годах Гирс был Чрезвычайным и Полномочным послом при Его Величестве Султане (в Константинополе). В 1915 году он занял пост посла России в Италии и являлся старейшиной дипломатического корпуса в Риме.

Во время Октябрьской революции находился за границей, остался в эмиграции и поселился в Париже. Оказавшись старейшим из русских дипломатов в эмиграции возглавил совет бывших послов, входил в состав Русского политического совещания. Был представителем генерала П. Н. Врангеля[1] при командовании союзников.

Скончался в Париже. Похоронен на кладбище Батиньоль.

Награды

Иностранные:

Напишите отзыв о статье "Гирс, Михаил Николаевич"

Примечания

  1. [zarubezhje.narod.ru/texts/chss_0093.htm Русский заграничный исторический архив в Праге и генерал Н. Н. Головин]

Ссылки

  • [zarubezhje.narod.ru/gi/g_070.htm Деятели русского зарубежья]
  • [www.hrono.info/biograf/bio_g/gi.html Hrono.info]

Источники

  • Список гражданским чинам первых трёх классов на 1910 год. — СПб., 1910. — С. 303—305.
  • Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917—1997 в 6 томах. / Сост. В. Н. Чуваков. Том 2. Г — З. М., 1999. — С. 103. — ISBN 5-7510-0169-9

Отрывок, характеризующий Гирс, Михаил Николаевич

Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.