Молле, Ги

Ги Молле Guy Mollet<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Премьер-министр Франции
1 февраля 1956 года — 13 июня 1957 года
Предшественник:	Эдгар Фор
Преемник:	Морис Буржес-Монури
Рождение:	31 декабря 1905(1905-12-31) Флер (департамент Орн)
Смерть:	3 октября 1975(1975-10-03) (69 лет) Париж
Партия:	Французская секция Рабочего интернационала (СФИО)

Ги Молле (фр. Guy Mollet) (31 декабря 1905 года, Флер, департамент Орн — 3 октября 1975 года, Париж) — французский политик, и государственный деятель, который с 1 февраля 1956 года по 21 мая 1957 года был Председателем совета министров Четвёртой республики.

Биография

Получил педагогическое образование. С 1923 года — член СФИО.

После вторжения вермахта во Францию во время Второй мировой войны — один из активных участников Движения Сопротивления. В 1944 году Ги Молле — секретарь Комитета освобождения Па-де-Кале, а в 1945 году, после освобождения страны от нацистов, стал мэром Арраса. В том же году Молле был избран депутатом Учредительного собрания, а уже в 1946 году — депутатом Национального собрания республики.

С 1946 по 1969 год — генеральный секретарь СФИО.

Выдвигается на ведущее место в Социалистической партии, возглавив её левое крыло и говоря о своей приверженности марксизму. Выступил против проекта генерального секретяря СФИО Даниэля Мейера превратить партию в социал-демократическую по образцу Лейбористской партии Великобритании, то есть объединить на платформе ревизионизма социалистов, профсоюзы и левых католиков.

В 1946 году вопрос о реорганизации СФИО обсуждался на первом послевоенном съезде социалистов, где против линии Мейера на «уход от марксизма» резко выступил Ги Молле. Большинство социалистов поддержала Ги Молле, выбрав его генеральным секретарем, затем высказалась за то, чтобы СФИО осталась классовой партией. Хотя и во времена Ги Молле СФИО не отказалась от теории Леона Блюма об «осуществлении власти». Это позволило социалистам в годы Четвертой республики не только участвовать в многочисленных коалиционных правительствах, но и неоднократно их возглавлять.

Влияние Ги Молле оказался в «Декларации принципов», принятой СФИО в 1946 году. В этом документе, который воспроизводил некоторые марксистские положения, СФИО снова (как и в «Хартии единства» 1905 года) объявляла себя «партией классовой борьбы» и «партией главным образом революционной». Она провозглашала своё намерение ликвидировать капиталистический режим, уничтожить классы, передать средства производства и обмена в собственность коллектива, однако не содержала тезиса о диктатуре пролетариата. Несмотря на формальное избрание Ги Молле генеральным секретарем, Социалистической партией руководили и другие выдающиеся её деятели, в частности огромное влияние на политику и идеологию сохранял Леон Блюм.

В периоды с 1946 по 1947 год и с 1950 по 1951 год Молле занимал должность государственного министра страны.

Впервые занимал должность государственного министра в составе правительств трехпартийной коалиции 1946—1947 годов. После раскола трехпартийной коалиции в 1947 году социалисты по инициативе своих лидеров Леона Блюма и Ги Молле совместно с МРП и радикалами образовали коалицию «третьей силы». Она, по их словам, должна была бороться против «двойной опасности»: коммунистов и голлистов.

С 1951 по 1969 Моле также исполнял обязанности заместителя председателя Социалистического интернационала.

В 1951 году — вице-председатель Совета Министров и министр по делам Совета Европы в третьем правительстве Анри Кёя.

С 1954-го по 1956 год — председатель Консультативной ассамблеи Европейского союза. Молле был активным сторонником «европейской интеграции» и поддерживал проект Европейского оборонительного сообщества. Последний вопрос едва не вызвал раскол в партии, поскольку половина депутатов её фракции были против этого проекта, часть из них были исключены из партии.

Летом 1955 года XLVII съезд СФИО принял решение о недопустимости союза с МРП и правоцентристской группой «независимых». Было решено сотрудничать с радикалами, которых возглавлял Пьер Мендес-Франс. В то же время съезд отверг возможность единого фронта с коммунистами. Накануне досрочных выборов 1955 года социалисты вошли в состав левоцентристского Республиканского фронта, объединившего также социальных республиканцев (часть бывших голлистов) во главе с Шабан-Дельмасом, радикалов Мендес-Франса и группу ЮДСР, лидером которой был Франсуа Миттеран.

После того, как на выборах 1956 года французский электорат отдал большинство голосов левым партиям, Ги Молле сформировал правительство Республиканского фронта и возглавил кабинет министров. Им было проведено несколько социальных реформ, повысили жизненный уровень населения. В том же году Молле посетил СССР в качестве главы французской делегации. В сфере внешней политики его правительство также продолжило политику деколонизации (в 1956 году была предоставлена ​​независимость Туниса и Марокко), активизировало курс на евроинтеграцию и сотрудничество с ФРГ.

Вторжение англо-французских военных сил в Египет во время Суэцкого кризиса вызвало раскол среди социалистов. Многие из крупных деятелей СФИО (Д. Мейер, А. Филипп и т.д.) осудили интервенцию, за что были исключены из состава партии. Вскоре они образовали небольшую самостоятельную Автономную социалистическую партию. Численность СФИО упала в 1957 году до 100 тыс. чел., из которых 51 % были чиновниками, 26 % — представителями интеллигенцией и только 10 % — рабочими.

Разногласия в стане левых сил по вопросам Алжирской войны и Суэцкого кризиса привели к тому, что в мае 1957 года Молле был вынужден подать в отставку. На посту премьера его сменил радикал Морис Жан Мари Буржес-Монури.

После мятежа ультрароялистов в Алжире и выступления де Голля с призывом предоставить ему широкие властные полномочия Ги Молле и его сторонники в СФИО начали с ним переговоры, считая, что только передача власти генералу поможет избежать ​​гражданской войны. В мае 1958 года, будучи вице-премьером в кабинете Пьера Пфлимлена (который находился у власти лишь 2 недели), Молле активно ратовал за передачу портфеля премьера Шарлю де Голлю, что и произошло 1 июня 1958 года.

В новом правительстве Ги Молле вновь получил должность государственного министра (при этом за программу правительства проголосовало лишь половина фракции СФИО), но в начале 1959 года, с уходом де Голля, сдал свои полномочия, после чего, выражая протест против социально-экономической политики первого правительства Пятой республики, объявил о выходе из коалиции и переходе СФИО в конструктивную оппозицию.

Сотрудничая главным образом с радикалами, социалисты в 1962 году объединились также с МРП и независимыми в т.н. Картель «нет». Главной целью картеля было недопущение принятия поправок в Конституцию, которые усиливали бы власть Президента. Однако на всенародном референдуме изменения были одобрены. Картель «нет» также потерпел поражение на парламентских выборах того же года, хотя социалисты, в отличие от своих партнеров, сохранили почти все депутатские мандаты.

После референдума и выборов Ги Молле начал высказываться за возобновление сотрудничества с коммунистами. Летом 1963 года на LIV съезде Социалистической партии было объявлено, что эта сила не исключает возможности «общих с Коммунистической партией действий».

Другие представители социалистов, значительной фигурой среди которых был мэр Марселя Гастон Деффер, предлагали возродить союз СФИО, МРП и радикалов. Его проект вызвал недовольство Ги Молле, которого беспокоила возможность растворения Социалистической партии в составе широкой коалиции. С другой стороны, МРП требовала, чтобы из устава коалиции было убрано упоминание о «светской школе» и «социализме», что было неприемлемо для социалистов. Переговоры зашли в тупик, в результате чего было решено объединить усилия с радикалами и Конвентом республиканских институтов.

В октябре—ноябре 1963 года вновь возглавил делегацию, в составе которой во второй раз посетил СССР.

Ги Молле отдал много сил, чтобы объединить левые партии в единую политическую силу, и, в немалой степени благодаря его стараниям, 9 сентября 1965 года, была создана Федерация демократических и социалистических левых сил Франции, которая решила поддержать на следующих президентских выборах кандидатуру Франсуа Миттерана. Однако век её оказался недолог: после поражения протестов «Красного мая» и разгромных (для левых) парламентских (1968), а затем президентстких (1969) выборов, Федерация развалилась. Это, а также резкое падение популярности левоцентристских сил привело к отставке Ги Молле с должности генерального секретаря СФИО в ноябре 1968 года.

В 1969 году Молле возглавил Университетский центр социалистических исследований.

Скончался 3 октября 1975 года в Париже.

Источники

• Использованы материалы франкоязычной, англоязычной, немецкоязычной и украиноязычной википедии.

Отрывок, характеризующий Молле, Ги

– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.