Ги де Лузиньян

Запрос «Ги де Лузиньян» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Ги де Лузиньян Guy de Lusignan<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Иерусалима
1186 — 1192
Предшественник:	Балдуин V Иерусалимский
Преемник:	Изабелла Иерусалимская
Сеньор Кипра
1192 — 1194
Предшественник:	Исаак Комнин Кипрский
Преемник:	Амори II Иерусалимский
Рождение:	Французское графство Пуату, Франция
Смерть:	18 июля 1194(1194-07-18) Никосия, Кипр
Род:	Лузиньяны
Отец:	Гуго VIII де Лузиньян
Мать:	Бургонь де Ранкон
Супруга:	Сибилла Иерусалимская
Дети:	Дочери: Алиса, Мария

Ги (Гвидо) де Лузиньян (фр. Guy de Lusignan, ум. 18 июля 1194) — видная личность в истории крестовых походов и государств крестоносцев, французский рыцарь из династии Лузиньянов, король Иерусалима в 1186—1192 годах (как соправитель жены Сибиллы), синьор Кипра с 1192 года. Сын Гуго VIII де Лузиньяна и Бургонь де Ранкон.

Биография

Путь к власти

Ги был сыном Гуго VIII де Лузиньяна из французского графства Пуату, в то время бывшего частью герцогства Аквитания. В 1168 году Ги и его братья напали из засады на Патрика Солсбери, 1-го графа Солсбери, который возвращался из паломничества, и убили его. За это они были изгнаны из Пуату их сюзереном, Ричардом I, в то время — герцогом Аквитании.

Ги отправился в Иерусалим, куда прибыл между 1173 и 1180 годами изначально как паломник или крестоносец. Бернард Гамильтон предполагает, что он, возможно, прибыл с французскими крестоносцами в 1179 году. В 1174 году его старший брат Амори женился на дочери Балдуина де Ибелина и вошел в круг придворных. Амори также получил покровительство короля Балдуина IV и его матери Агнес де Куртене. Он был назначен коннетаблем Агнес в Яффе, а затем — коннетаблем Иерусалимского королевства. Позже враждебные слухи утверждали, что он был любовником Агнес де Куртене, но это сомнительно. Вполне вероятно, что возвышение Амори было направлено на ослабление позиций семьи Ибелин, которая была связана с Раймундом III, графом Триполи, двоюродным братом Амори I и бывшим регентом. Успех Амори, вероятно, способствовал и продвижению Ги. Раймунд III и его союзник Боэмунд III Антиохийский готовились вторгнуться в королевство, чтобы заставить короля выдать свою старшую сестру Сибиллу за Балдуина де Ибелина. Тогда Ги и Сибилла поспешно поженились на Пасху, в апреле 1180 года, чтобы предотвратить этот переворот. После свадьбы Ги также стал графом Яффы и Аскалона и бальи Иерусалима. Сибилла родила Ги двоих дочерей — Алису и Марию.

Вильгельм Тирский утверждает, что жениться на Сибилле Ги посоветовала Агнес де Куртене, и что Амори намеренно привез Ги в Иерусалим специально для этого. Однако, это маловероятно, учитывая скорость, с которой был устроен брак — очевидно, что Ги уже был в городе, когда было принято решение. Родство Лузиньянов с французским и английским королём позволяло Иерусалиму рассчитывать на помощь извне.

В начале 1182 года здоровье короля Балдуина IV заметно ухудшилось, и Ги был объявлен регентом. Видя амбизиозность и властолюбие Ги, весь конец 1183 и 1184 год Балдуин IV пытался объявить брак его сестры с ним недействительным. По решению Высокого совета была установлена последовательность наследования, по которому власть после смерти короля перешла бы в руки его старшей дочери Изабеллы. В 1183—1186 годах Ги держался в тени, пока его жена Сибилла не унаследовала трон.

Король Иерусалима

Когда Балдуин IV в 1185 году скончался от проказы, королём стал Балдуин V, однако он был юн и слаб здоровьем и умер через год после коронации. Ги вместе с Сибиллой прибыл в Иерусалим на похороны пасынка в сопровождении вооруженного эскорта, который по его приказу оперативно взял город под контроль. Раймунд III пытался защитить свои позиции и принял меры для созыва Высокого совета, однако это не помогло и патриарх Ираклий короновал Сибиллу королевой Иерусалима. Народную поддержку Сибилле во многом обеспечил Рено де Шатийон, заявивший, что она была «li plus apareissanz et plus dreis heis dou rouame» («наиболее очевидным и законным наследником королевства»).

Чтобы получить поддержку оппозиционных членов Высокого совета, Сибилла согласилась расторгнуть брак с Ги, совет в свою очередь позволил ей самостоятельно провозгласить на коронации имя своего консорта. Однако неожиданно для всех на церемонии коронации Сибилла назвала имя Ги в качестве своего мужа. На второй коронации в сентябре 1186 года в храме Гроба Господня королева сняла корону со своей головы и протянула её Ги. Оппозицию Сибилле составила её сводная сестра Изабелла и её окружение, в частности муж Онфруа IV де Торон и Раймунд III. Однако вскоре Онфруа отмежевался от них и присягнул на верность Сибилле, став одним из ближайших союзников Ги.

Битва при Хаттине и падение Иерусалима

Главной опасностью для королевства в этот период стал египетский султан Салах ад-Дин, настроенный вернуть мусульманам контроль над Иерусалимом. В 1187 году Ги под давлением баронов попытался снять египетскую осаду Тверии. Армия Ги выдвинулась от колодцев Сефории и отправилась в пустыню, чтобы дать генеральное сражение. В итоге армия крестоносцев была окружена и отрезана от источников воды, а 4 июля армия Иерусалима была полностью разбита в битве при Хаттине. Ги, Рено де Шатийон и несколько знатных крестоносцев были взяты в плен.

Истощенные пленники были доставлены в палатку Салах ад-Дина, где Ги был подан кубок с водой в знак милосердия султана. Когда Ги предложил кубок своим собратьям по несчастью, Салах ад-Дин упрекнул его, указав, что милость султана не распространяется на других пленников. Салах ад-Дин обвинил Рено де Шатийона в нарушении условий перемирия (по его приказу крестоносцы начали грабить мусульманские караваны), но Рено ответил, что «короли всегда действовали таким образом». Салах ад-Дин лично обезглавил Рено де Шатийона. Когда Ги был доставлен к султану вновь, он упал на колени при виде трупа Рено. Султан велел ему встать, сказав: «король не убивает короля». Ги был отправлен в Дамаск, в то время как Сибилла вместе с Балианом де Ибелином остались защищать Иерусалим. Город был сдан египтянам 2 октября 1187 года. Сибилла писала Салах ад-Дину и просила об освобождении мужа, и Ги, наконец, был отпущен на свободу и воссоединился с женой в 1188 году. Ги и Сибилла нашли убежище в Тире, единственном городе, остававшимся в руках христиан благодаря усилиям Конрада Монферратского (младшего брата первого мужа Сибиллы).

Ги против Конрада

Конрад отказал Сибилле и Ги в убежище, и они были вынуждены располагался лагерем за пределами городских стен в течение многих месяцев. Вскоре Ги взял на себя инициативу и начал осаду Акры в ожидании подхода войск Третьего крестового похода. Королева последовала за ним, но умерла во время эпидемии летом 1190 года вместе со своими маленькими дочками. Со смертью Сибиллы Ги потерял авторитет, и корона перешла к Изабелле. Ибелины поспешно организовали развод Изабеллы с Онфруа IV де Тороном и выдали её за Конрада, который теперь получил права на корону. Однако Ги продолжал требовать признания себя в качестве короля.

В 1191 году Ги покинул Акру с небольшим флотом и высадился в Лимассоле, чтобы искать поддержки у Ричарда I Английского, чьим вассал он был в Пуату. Он поклялся в верности Ричарду и присутствовал на его свадьбе с Беренгарией Наваррской. Ги также участвовал в кампании против Исаака Комнина Кипрского. В обмен на это, когда Ричард прибыл в Акру, он поддержал Ги в его борьбе с Конрадом, который в свою очередь получил помощь от своих родственников Филиппа II Французского и Леопольда V Австрийского.

Конфликт продолжался в течение осады Акры, хотя это не помешало Ги благородно спасти жизнь Конрада, когда тот попал в окружение. Временное урегулирование установило, что корону должен был получить Конрад, а его наследником должен был стать Ги. Тем не менее, в апреле 1192 года Ричард, наконец, понял, что не сможет вернуться домой без окончательного решения этой проблемы, и поставил вопрос о престолонаследии на голосование среди баронов королевства. Конрад был единогласно избран, и Ги смирился с поражением. Несколько дней спустя Конрад был убит ассасинами, и Изабелла вышла замуж за племянника Ричарда Генриха II Шампанского. Когда в 1197 году он умер, Изабелла вышла замуж за брата Ги Амори.

Синьор Кипра

Ги компенсировал потерю иерусалимской короны, купив в 1192 году у тамплиеров Кипр при условии возврата 40 тысяч сарацинских безантов, выплаченных как депозит королю Англии (тамплиеры получили Кипр от Ричарда, который вырвал его из рук Исаака Комнина по пути в Палестину). Ги обязуется выплатить Ричарду I в двухмесячный срок. Большую часть из этих 60 тысяч Ги получил от Генриха II Шампанского в обмен на привилегию пожизненного управления Иерусалимским королевством, а оставшуюся сумму без труда собрал менее чем за месяц у триполийских купцов, получивших взамен особые торговые привилегии на острове Кипр. При этом формально Ги был лишь сеньором Кипра, а не королём — он предпочитал (не совсем обоснованно) пользоваться титулом короля Иерусалима.

Смерть

Ги умер в 1194 году не оставив потомства, и ему наследовал его брат Амори, который получил королевскую корону от Генриха VI, императора Священной Римской империи. Ги был похоронен в церкви тамплиеров в Никосии.

В культуре

• Персонаж Декамерона (I, 9)
• Упоминается в «Песнях шотландской границы» Вальтера Скотта
• В фильме Ридли Скотта «Царство небесное» роль Ги (который был представлен весьма негативным персонажем) исполнил новозеландец Мартон Чокаш.
• В книге «Тибо, или Потерянный крест» Жюльетты Бенцони.
• Является действующим персонажем книги Роджера Железны и Томаса Томаса «Маска Локи» (1990). Хотя повесть, как и многое в творчестве Железны, являлась фантастической, однако содержала многие исторические факты относительно событий в Иерусалиме конца 12 века.

Ссылки

• Гвидо де Лузиньян // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Bernard Hamilton, «Women in the Crusader States: The Queens of Jerusalem», in Medieval Women, edited by Derek Baker. Ecclesiastical History Society, 1978.
• Bernard Hamilton, The Leper King and his Heirs: Baldwin IV and the Crusader Kingdom of Jerusalem, Cambridge University Press, 2000.
• Guida Jackson, Women Who Ruled, 1998.
• Robert Payne, The Dream and the Tomb, 1984.
• [www.globalfolio.net/monsalvat/frsdominus/statiibook/guylusignan/lus.htm Статья Г.Росси. Ги де Лузиньян — последний король Иерусалима]
• [www.monsalvat.globalfolio.net/rus/dominator/guylusignan/bustron_lusignan/index.php Флорио Бустрон. Ги де Лузиньян — сеньор Кипра (хроника XVI века)]

Отрывок, характеризующий Ги де Лузиньян

Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
– Я никогда не радовалась тогда, – сказала графиня, – когда Болконский был женихом Наташи, а я всегда желала, и у меня есть предчувствие, что Николинька женится на княжне. И как бы это хорошо было!
Соня чувствовала, что это была правда, что единственная возможность поправления дел Ростовых была женитьба на богатой и что княжна была хорошая партия. Но ей было это очень горько. Несмотря на свое горе или, может быть, именно вследствие своего горя, она на себя взяла все трудные заботы распоряжений об уборке и укладке вещей и целые дни была занята. Граф и графиня обращались к ней, когда им что нибудь нужно было приказывать. Петя и Наташа, напротив, не только не помогали родителям, но большею частью всем в доме надоедали и мешали. И целый день почти слышны были в доме их беготня, крики и беспричинный хохот. Они смеялись и радовались вовсе не оттого, что была причина их смеху; но им на душе было радостно и весело, и потому все, что ни случалось, было для них причиной радости и смеха. Пете было весело оттого, что, уехав из дома мальчиком, он вернулся (как ему говорили все) молодцом мужчиной; весело было оттого, что он дома, оттого, что он из Белой Церкви, где не скоро была надежда попасть в сраженье, попал в Москву, где на днях будут драться; и главное, весело оттого, что Наташа, настроению духа которой он всегда покорялся, была весела. Наташа же была весела потому, что она слишком долго была грустна, и теперь ничто не напоминало ей причину ее грусти, и она была здорова. Еще она была весела потому, что был человек, который ею восхищался (восхищение других была та мазь колес, которая была необходима для того, чтоб ее машина совершенно свободно двигалась), и Петя восхищался ею. Главное же, веселы они были потому, что война была под Москвой, что будут сражаться у заставы, что раздают оружие, что все бегут, уезжают куда то, что вообще происходит что то необычайное, что всегда радостно для человека, в особенности для молодого.


31 го августа, в субботу, в доме Ростовых все казалось перевернутым вверх дном. Все двери были растворены, вся мебель вынесена или переставлена, зеркала, картины сняты. В комнатах стояли сундуки, валялось сено, оберточная бумага и веревки. Мужики и дворовые, выносившие вещи, тяжелыми шагами ходили по паркету. На дворе теснились мужицкие телеги, некоторые уже уложенные верхом и увязанные, некоторые еще пустые.