Петен, Анри Филипп

Анри Филипп Петен Henri Philippe Pétain<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Маршал Филипп Петен. 1926 год</td></tr>
Глава Французского государства
11 июля 1940 года — 19 августа 1944 года
Предшественник:	должность учреждена Альбер Лебрен как президент третьей республики
Преемник:	должность упразднена Шарль де Голль как глава временного правительства
Князь Андорры
10 июля 1940 года — 19 августа 1944 года
Соправитель:	Рикард Форнеза Рамон Иглесиас-и-Наварри
Предшественник:	Альбер Лебрен
Преемник:	Венсан Ориоль
Премьер-министр Французского государства
12 июля 1940 года — 17 апреля 1942 года
Предшественник:	он сам, как премьер-министр Третьей республики
Преемник:	Пьер Лаваль
Премьер-министр Франции
15 июня — 10 июля 1940 года
Президент:	Альбер Лебрен
Предшественник:	Поль Рейно
Преемник:	он сам, как премьер-министр Французского государства
Рождение:	24 апреля 1856(1856-04-24) Коши-а-ля-Тур (департамент Па-де-Кале, Вторая французская империя)
Смерть:	23 июля 1951(1951-07-23) (95 лет) о. Йе (департамент Вандея, Четвёртая французская республика)
Отец:	Омер Венан Петэн
Мать:	Клотильда Легран
Военная служба
Годы службы:	1876—1944
Принадлежность:	Третья французская республика Французское государство
Звание:	Маршал Франции
Сражения:	Первая мировая война Битва при Вердене Рифская война
Награды:

Анри́-Фили́пп Пете́н, Анри́-Фили́пп-Бенони-Омер-Жозеф Пете́н (вариант написания фамилии — Петэ́н; фр. Henri Philippe Pétain; 24 апреля 1856 — 23 июля 1951) — французский военный и государственный деятель; маршал Франции (21 ноября 1918); видный участник Первой мировой войны. В 1940—1944 годах возглавлял авторитарное коллаборационистское правительство Франции, известное как режим Виши́ (официально — «Французское государство»). Петену принадлежит понятие «коллаборационизма» (фр. collaboration).

Ранняя биография

Петен родился в северной Франции, в департаменте Па-де-Кале, служил в армии с 20 лет и получил высшее военное образование, окончив академию Сен-Сир в 1887 году и Высшую военную школу в Париже.

Выдающийся военачальник Первой мировой войны: с его именем связана победа под Верденом в 1916 году. За Верденское сражение российский император Николай II наградил Петена орденом св. Георгия 4-й степени (18 апреля 1916 года).

Маршал Франции (1918 год).

Командовал французскими войсками в Рифской войне.

С 1929 года член Французской академии, избран на место умершего маршала Фердинанда Фоша. В коалиционном «правительстве национального единства» Гастона Думерга в 1934 году Петен был военным министром. Его часто называли национальным героем и «Верденским победителем» (фр. vainqueur de Verdun), и его авторитет в межвоенный период был исключительно высок. В 1935 году правые проводили кампанию под лозунгом: «Нам нужен (такой, как) Петен!» (фр. un Pétain).

1 марта 1939 года Петен был назначен послом Франции в Испанию. 20 марта 1939 года он вручил верительные грамоты генералу Франко, главе испанского государства.

Вторая мировая война и сотрудничество с Германией

18 мая 1940 года, через неделю после начала немецкого наступления на Западе, Петен был назначен заместителем председателя в правительстве Поля Рейно. В июне 1940 года после разгрома Франции во Второй мировой войне Петен, которому тогда было уже 84 года, возглавил как премьер-министр коллаборационистское правительство (режим Виши). Маршал лично встретился с Гитлером 24 октября 1940 года, обеспечил ему полную поддержку и с того времени управлял южной частью Франции (северная была оккупирована немцами). Сам термин «коллаборация» (букв. сотрудничество) принадлежит Петену, призвавшему нацию, в радиообращении 30 октября 1940 года, сотрудничать (фр. collaborer) с оккупантами. Правительство Петена контролировало также колонии, хотя постепенно колонии Франции отказались ему подчиняться (1940 год — Французская Экваториальная Африка и тихоокеанские территории; 1941 год — Сирия и Ливан; 1942 год — Мадагаскар) и признали лондонское правительство генерала де Голля.

Маршал Петен был провозглашён национальным собранием в городе Виши 10 июля 1940 года «главой Французского государства» (фр. Chef d'État Français) и наделён диктаторскими полномочиями: ему были переданы права всех ветвей власти упразднённой Третьей Республики. В дальнейшем он издавал указы с этим титулом, к которому был присоединён маршальский. Кроме того, он, как французские президенты, традиционно был со-князем Андорры. Правительство Петена было признано большинством государств, в том числе США и СССР. Накануне войны новый посол Франции вручил Наркому иностранных дел В. М. Молотову верительные грамоты. Парадоксальным образом официальная пропаганда продолжала эксплуатировать прежние военные подвиги Петена и его образ «верденского победителя» — хотя эти победы были одержаны над немцами, нынешними союзниками режима Виши, хозяйничавшими практически во всей Франции. Первоначально он возглавлял правительство сам, но потом в 1942 году назначил премьер-министром Пьера Лаваля. После того как в ноябре 1942 года германские войска оккупировали всю Францию, вишистское правительство продолжало существовать, но власть его стала почти чисто номинальной.

Суд

В августе 1944 года, при приближении союзников и сил Сопротивления, Петен и его правительство были насильно эвакуированы немцами в Баден-Вюртемберг, в замок Зигмаринген. Там они были взяты весной 1945 года союзниками в плен и препровождены в Париж, где преданы верховному суду, открывшемуся уже в июле.

На суде Петен заявил, что всегда был сторонником Сопротивления, что ничего не имел даже против де Голля, что защищал Францию от оккупантов, что судить его должен весь французский народ, а не верховный суд и т. п., и потому отказался отвечать на вопросы, предложенные ему судом. Несмотря на это, было решено продолжать процесс, ограничившись допросом свидетелей и экспертов и прениями защиты и обвинения.

Подсудимый был признан виновным в государственной измене и военных преступлениях, за что приговорён к преданию смертной казни через расстрел, общественному бесчестию и конфискации всего имущества.

Председатель Временного правительства Шарль де Голль, служивший до войны под началом Петена и назвавший в его честь своего сына Филиппом, из уважения к преклонному возрасту обвиняемого и его заслугам в годы Первой мировой войны 17 августа 1945 года помиловал 89-летнего маршала и заменил смертную казнь пожизненным заключением (смягчение приговора из соображений возраста рекомендовал уже сам суд).

Последние шесть лет жизни Петен провёл в тюрьме на острове Йе, департамент Вандея, где и похоронен. Незадолго до смерти с разрешения президента республики Венсана Ориоля он был переведён из тюрьмы в гражданскую больницу.

Послевоенная оценка деятельности

Уже при жизни Петен получил от соотечественников позорное прозвище Пютен (фр. putain — «шлюха»). Имя Петена, наряду с именем В. Квислинга, стало во Франции и Европе прежде всего символом предательства; правых политиков во Франции часто их оппоненты ассоциируют с Петеном (выступавшим как защитник традиционно-консервативных ценностей) с целью их дискредитировать.

Однако заслуги военачальника в Первой мировой войне не отрицаются: портрет Петена не удалён из военного музея в Париже, хотя экспозиция и сделана по возможности скромно, и он никогда не лишался маршальского жезла, несмотря на то, что был осуждён за измену. До конца жизни место государственного преступника Петена, исключённого, согласно приговору, из Французской академии, не было, тем не менее, никем замещено. Хотя избрание в когорту «сорока бессмертных» традиционно является пожизненным, некоторые другие академики-коллаборационисты были заменены при жизни.

В 1966 году, в 50-ю годовщину Верденской победы, генерал де Голль, ставший тогда президентом, приказал возложить на могилу Петена цветы; это было повторено в 1976 году, а при Миттеране на могилу маршала цветы возлагались в верденскую годовщину каждый год, несмотря на протесты родственников жертв нацизма. Европейский суд по правам человека в Страсбурге в 1998 году признал за сторонниками Петена право на его защиту.

Воинские звания

• 30.8.1914 бригадный генерал
• 14.9.1914 дивизионный генерал (временное повышение)
• 20.4.1915 дивизионный генерал
• 21.11.1918 маршал Франции

Ссылки

• [www.marechal-petain.com/ Сайт сторонников Петена]  (нем.)  (англ.)  (исп.)  (фр.)
• [www.lenta.ru/news/2010/10/04/petain/ Главу правительства Виши уличили в личной причастности к гонениям на евреев]

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Петен, Анри Филипп

– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.